— Расскажу, расскажу. Действительно потешная история. — Она пригубила вино и, прыснув, поперхнулась. Руперт энергично похлопал ее по спине.

— Начни-ка с самого начала.

Октавия смахнула слезу из уголка глаза.

— Мы были в спальне Уиндхэма, и вдруг…

— Где вы были? — Лицо Руперта посерело.

— В спальне Уиндхэма, — объяснила Октавия, сделав еще глоток. — И только остались… остались в неглиже, как раздался шум, тарарам и крик… — Ею вновь овладел приступ смеха. — И из трубы вылетела туча сажи, — давясь от хохота, продолжила она. — Такая жирная… И черными хлопьями, как дождь, прямо на постель.

— Прекрати! — Руперт ударил кулаком по столу. Октавия замолчала. От ярости его лицо смертельно побледнело.

— Вышло очень забавно. — Она не могла взять в толк, отчего он злится. — На Филиппа стоило посмотреть… В кальсонах и вне себя… — Октавия снова прыснула, но к горлу подступил ком.

Руперт схватил Октавию за плечо.

— Перестань! — Злой шепот пугал еще больше крика. — Ради Бога, не смейся!

Но остановиться Октавия не могла. По ее щекам текли слезы. Хохот подступал к горлу и бурным потоком вырывался наружу. Руперт встряхнул ее раз-другой и тряс до тех пор, пока наконец, ловя воздух ртом, Октавия не обмякла в его руках.

Только тогда он ослабил хватку. Октавия откинулась на стуле, голова безвольно поникла, в груди клокотало.

Руперт пристально смотрел на жену. Он ждал, пока она придет в себя. От обиды и ярости его мутило. Перед глазами вставала картина — брат в исподнем… А она, Боже мой, еще может этим шутить. Смеяться над тем, как Филипп чуть не…

Руперт зажал рукой рот. Несколько мгновений ему казалось, что его вот-вот стошнит.

— Почему ты мне ничего не сказала? — спросил он, когда Октавия немного отдышалась. — Я велел говорить обо всем, чем ты занимаешься с Уиндхэмом. Ставить в известность обо всех своих планах. Никуда с ним не ходить без моего разрешения!

Октавия медленно подняла голову — глаза ее были пусты. Когда она заговорила, Руперт подумал: а слышала ли она его вообще?

— Мне почти удалось взять кольцо. Оно в жилете.

Сняв, он бросил его на пол…

— Замолчи! — Руперт прикрыл глаза, стараясь остановить поток картин, которые не в силах был вынести. Но Октавия продолжала, словно вовсе его не слышала:

— Я искала возможность, как бы его подобрать. А тут Фрэнк провалился в трубу, и я решила, что шанс появился. Но Филипп начал избивать мальчика, пришлось его останавливать. Так что с жилетом ничего не вышло. Извини. — Она стала жалобно извиняться. — В следующий раз…

Октавия не смогла договорить: Руперт схватил ее за плечи, его пальцы впились в тело, лицо — вплотную к ее лицу.

— Замолчи и слушай меня. Почему ты не рассказала о свидании? Я ведь тебе велел. Почему ослушалась?

Октавия моргнула — слова Руперта наконец пробили плотную пелену окружавшего ее кошмара.

— А почему я должна тебе говорить? Ты же не объясняешь мне свои планы.

— Это разные вещи. — Он снова сильно тряхнул жену, изо всех сил стараясь достучаться до ее сознания. — Мы договорились с самого начала, что ты будешь слушаться меня о всем. Почему ты нарушила уговор?

Октавия вздрогнула оттого, что его пальцы еще сильнее стиснули плечи, но гнев мужа ее, казалось, не тронул. Скатывался, словно капельки воды с кожи. Его волнения ее не касались, боль доставляли лишь собственные. И теперь, снова на грани истерики, она поняла, что именно ей чуть-чуть не пришлось пережить. И этот ужас был только отложен на время.

— А что бы изменилось, если бы я тебе рассказала? — В тихом голосе послышалась неприкрытая горечь. — Я делала то, на что подрядилась. Ты прекрасно знал, что это должно было произойти. Так какая разница, когда? Чтобы ты сидел и представлял, как там и что? — Голос внезапно зазвучал громче. — Этого ты хотел? Ты приобрел за деньги шлюху. Она выполняет свою работу. Но тебе показалось этого мало. Захотелось еще позабавиться, потешить больное воображение!

Откуда взялись эти страшные слова? Они срывались с ее губ, точно яд с жала гадюки, но Октавия не могла сказать, зачем и отчего. Внутри забурлило и вспенилось, и отрава нашла себе путь на волю.

Руперт посерел.

Октавия замолчала, потрясенная собственными словами. От последних лучей умирающего солнца на столе пролегли длинные тени. Руперт разжал пальцы и отступил назад.

— Как ты могла такое сказать? — Теперь его голос стал удивленным и тихим.

— Ты мне с самого начала заявил, что в отношения с Филиппом будет вовлечено лишь мое тело, а душа и разум останутся нетронутыми. Так поступают только шлюхи, — ровным голосом объяснила Октавия. — К чему притворяться, ты нанял публичную девку; Да и что еще ты мог обо мне подумать после того, как я оказалась в твоей постели?

Октавия отвернулась. Выплеснулись чувства, которые раньше даже в самых потаенных уголках души она боялась облекать в слова, и девушка чувствовала себя опустошенной.

Руперт тяжело вздохнул:

— Ничего позорного в той первой ночи не было.

— Конечно же, было. Я вела себя как распутница. Мы оба прекрасно понимаем: если бы это было не так, ты бы не предложил мне соблазнить своего врага.

Руперт взъерошил волосы. Подошел к окну, минуту постоял, наблюдая, как на землю быстро спускаются синие сумерки.

За его спиной не шевелясь сидела Октавия. В ту первую ночь ее поведение, без сомнения, было бесстыдным, но она о нем не сожалеет. Произошло то, что произошло.

Первым очень тихо заговорил Руперт:

— Ты нисколько не виновата в том, что случилось в «Королевском дубе».

— Ты сам сказал, это я тебя позвала.

— Позвала, но не по своей воле. — Он по-прежнему невидяще вглядывался в падающую на землю ночь.

— Не понимаю. — Октавия вдруг похолодела. Ей показалось, что в комнате затаилось нечто страшное, гораздо страшнее, чем вырвавшиеся у нее слова.

— Помнишь горячий пунш?

— Да. — От нехорошего предчувствия Октавия схватилась за горло.

— Тогда, наверное, не забыла, как сказала, что хорошо бы в него добавить гвоздики?

— Помню. — Страх вместе с тенью забился по углам. Руперт обернулся.

— В гвоздике содержалось вещество, которое помогает расслабиться… снимает всякие самоограничения, усиливает чувственность.

Октавия непонимающе уставилась на мужа. Она помнила свои ощущения: особое возбуждение, беспокойство, провал в восхитительный, чувственный мир, без рассудочных и душевных барьеров. Ночь любви показалась ей сказкой.

— Ты меня опоил? — В вопросе прозвучало сомнение, точно девушка не могла поверить в то, о чем спрашивала.

— Да.

— Значит… значит, изнасиловал.

— Можно сказать и так.

— Но зачем? — Она проговорила это очень тихо, но с невероятной силой.

Руперт вернулся к столу и сел. Пламя свечи внезапно резко очертило проступившие у рта и у глаз морщинки.

— Мне нужна была твоя помощь, — прямо ответил он, решив, что и так достаточно ее обманывал. — Хотел привязать тебя к себе. Хотел, чтобы ты познала радость любви.

— Понимаю, — откликнулась Октавия и пригубила портвейн. Она надеялась, что вино растопит ком в горле, снимет тяжесть в груди. — И у тебя все получилось.

Руперт потянулся к ее безвольно лежащей на столе руке, но она отдернула ее как ужаленная.

— Я хочу, чтобы ты мне поверила. С тех пор я больше так не думаю.

— И какое это имеет значение? — безразлично произнесла Октавия, но ей хотелось плакать, кричать, выцарапать ему глаза.

Девушка встала.

— Извини, я хочу спать. Если это тебе так важно, о следующем свидании я тебя оповещу.

— Октавия…

Но в шорохе шелков она уже шла к выходу, и через секунду дверь за ней захлопнулась.

Руперт разразился проклятиями и не мог остановиться, пока не произнес все известные ему ругательства. Потом наполнил бокал и в мрачном молчании выпил.

Дела складывались хуже некуда, и он не знал, как их поправить. Если Октавия его не простит, делать нечего, придется ее отпустить.