На переговорах с посланцами, в которых принимали участие оба брата царя, было прочитано и письмо Делагарди к царю; этот документ замечательно демонстрирует как откровенные намерения шведов, так и характер самого генерала. Оказывается, Делагарди и его наемники потому оставили Скопина и засели под Тверью, что хотят «тот город ото всех врагов утеснения твоему царскому величеству верною рукою обороните» ^[524], а о том, какое значение имеет этот город, царю и объяснять не надо — он-де сам хорошо это знает. Иными словами, сбылась давняя мечта тверичан: Тверь в начале XVII века, оказывается, стала важнее Москвы. От многочисленных штурмов крепости, пишет генерал, его «люди и лошади истомны стали», должны «опочинути» и дождаться «свежих людей» — подкрепления из Швеции, а потому они из-под Твери и не уходят.

На подмогу Скопину Делагарди послал отряд в две тысячи человек «для того, чтоб ево люди храбрее стали, а врагом бы страх и ужесть была». Посланцы Делагарди должны были не только «обстояние дел объявить», но и донести жалобу наемников о том, что «оне твоему царскому величеству здеся в земле… свою верную службу показали, а за то мало заплаты получили». По словам князя Михаила, пишет Делагарди царю, от Твери до Москвы «две дороги просты», вот по ним-то генерал и просит прислать из Москвы как можно скорее денег. Так и слышатся в этом письме уговоры Скопина идти быстрее к Москве — ведь до нее, что называется, рукой подать, но имеющий совсем иные намерения Делагарди остается в Твери и ловко вворачивает в письме к царю полученную информацию о близости к столице.

Одновременно со шведскими посланцами в Москву тайно пробрался и гонец самого Скопина, Василий Архипов. В целях безопасности он даже не вез письмо, а имел приказ князя его слова «передать речью»^[525]. Отправил его князь через три дня после Калязинского сражения — 21 августа, «в четверть часу в пятом ночи». В своем «сказании» гонец извещал о главном: «Немецкие люди просят Корелы, и за тем по ся места мешкают и идти без Корелы не хотят; а князь Михайло де Васильевич к немецким воеводам приказывал многажды, и сам им говорил, чтоб они шли ко государю не мешкали, и службу свою совершали». Когда они выполнят свои обязательства, говорил наемникам Скопин, то царь, посоветовавшись с «боярами и землею, за их службу за Корелу им не постоит», а сам он, воевода, «без государеву указу дати им Корелы не смеет». Сейчас же в Тверь к Делагарди приехал королевский секретарь с приказом от короля: без Корелы вглубь России «не хаживать».

Три недели, о которых говорилось в секретной части протокола, составленного в Выборге, уже прошли, наемники были на пути к Москве, и Корелу нужно было отдавать. Конечно, Скопин не мог взять на себя всю полноту ответственности за раздачу русских территорий, поэтому и ждал указаний из Москвы. Царь совещался с патриархом Гермогеном, «и с бояры, с дворяны, со всеми ратными людьми»; в результате приговорили: Корелу отдать^[526]. Туда были отправлены думный дворянин Федор Чулков и дьяк Ефим Телепнев для совершения передачи города и уезда шведским уполномоченным. Скопин в Калязине должен был подписать еще одну подтвердительную грамоту к Выборгскому договору.

Любопытно ответное послание царя к Делагарди. Пожалуй, в умении обходить каменистые пороги в трудно проходимых переговорах Василий Шуйский показал себя ловким гребцом. Все письмо содержит самый важный и самый главный для царя припев: надо идти на Москву не мешкая, не дожидаясь никаких новых подкреплений, и никаких отговорок от Делагарди царь принимать не хочет. Деньги из Москвы выслать в Тверь никак нельзя, ибо по дорогам, захваченным «ворами и польскими и литовскими людьми», не только денег не послать, но и отписки от Скопина приходят «с великою нужен»: «Воры стоят блиско Москвы и под дороги приходят украдом, а утаитися от них такой посылке никак не возможно»^[527]. Василий Шуйский, хитрый лис, показал себя в этой ситуации мастером торга: освободите от поляков дороги и Москву — будут вам все деньги сполна. Пока же расплачиваться с наемниками он поручил воеводе Скопину, которому также написал послание.

Во-первых, Скопин должен добиться, чтобы Делагарди увел своих людей из Твери, — Тверь, конечно, важна, но оставить там должно своих, русских людей, а наемников спешно вести к Москве. Во-вторых, деньги для расчетов с наемниками привезет Скопину из Владимира Елизарий Безобразов — 12 тысяч ефимков, которые взяты у Федора Шереметева^[528]; ефимки Скопин должен раздавать не в убыток казне, а рассчитывать «по большей цене, как бы прибыльнее было». Казну царь приказывал везти со «всевозможным бережением», однако указанных денег для расчетов с наемниками явно не хватит, поэтому остальные Скопин должен будет собирать сам. Наконец, в-третьих, толмач Бажен Иванов, который приезжал с посланцами Делагарди, — единственный переводчик с французского, поэтому Скопину нужно держать толмача все время при себе, дать достойное жалованье и корм и смотреть, чтоб он с «немцами… поменьше водился». Этот самый толмач был русским, православным, его вывез когда-то из «цесарской земли» думный дьяк Афанасий Власьев. После он оказался в Новгороде и жил у Михаила Татищева, там-то его и нашел Михаил Скопин и взял с собой в московский поход. Видимо, говорил он по-французски настолько хорошо, что французы принимали его за своего, привечали, сажали есть вместе с собой, и тот даже в постные дни вкушал с ними скоромную пишу — словом, Василий Шуйский опасался, как бы наемники не переманили и не увели толмача с собой^[529].

Выполняя распоряжение царя, 21 августа в Калязинском монастыре главнокомандующий русскими войсками Скопин и генерал-фельдмаршал Сомме договорились о том, что шведское войско как можно скорее прибудет в Калязин, а в Корелу для передачи города шведам отправятся послы царя. Однако в грамоте было поставлено ясное условие: послы отправятся в Корелу лишь тогда, когда прибудет наемное войско в Калязин.

Сомме лично обещал воеводе Скопину, что и «ему со всеми людми от меня не отстать, нигде, никоторыми делы, да и тем воеводам, Якову Пунтусову со всеми людми ко мне быти»^[530]. Особо подчеркивалось в грамотах обязательство наемников по дороге нигде «самовольства не чинити». 27 августа Скопин подписал аналогичную грамоту с королевским секретарем Карлом Олофссоном.

Выполнил Скопин и второе поручение царя: собрал деньги и расплатился с наемниками. Делагарди и его оскудевшая (по некоторым сведениям, до 1200 человек) армия получили от Скопина четыре тысячи рублей, да из Новгорода прислали еще две тысячи, да на пять тысяч рублей соболей, — всего 11 тысяч. Иван Ододуров должен был раздать эти деньги и меха наемникам. Так что русская сторона пока выполняла условия Выборгского договора, дело было за шведами.

Уже миновал Покров, осень перевалила на вторую половину, начали забываться теплые дни бабьего лета. А когда окончательно облысели кусты и застыли до будущей весны в немой наготе деревья, повеяло вдруг от ранних сумерек и распутицы под ногами такой тоской, что хоть завывай вместе с порывами неумолимого хлесткого ветра или плачь наперебой с надоедливым дождем. Вот она — поздняя русская осень во всей своей полноте явилась. Короткие дни и хмурые утра отзывались в душе тяжестью и унынием.