— Шторм усилился, Прохор, — сообщил Олефиренко. — На верное, будем поднимать тебя без выдержек.

«А звезды, как же звезды?» — чуть не крикнул Прохор. Но сознание нависшей опасности вытеснило из головы эту мысль. Ускоренный подъем, без выдержек, с последующим помещением в рекомпрессионную камеру — дело опасное и почти всегда мучительное.

Об этом знает каждый водолаз. Знал и Демич. Но он понимал также, что раз надвигается шторм, то медлить нельзя, надо скорее выбираться на поверхность. Там, в рекомпрессионной камере, снова повысят давление, сравняют его с давлением в легких и будут снижать постепенно, по специально разработанным правилам.

Снова голос Олефиренко в телефоне:

— Демич, Демич, вы слышите меня?

— Слышу, Виктор Владимирович!

— Беда, Прохор! На выходе запутался Майборода, без посторонней помощи он не может добраться до беседки. А водолазы-глубоководники после работы находятся в рекомпрессионных камерах, все, кроме Качура. Но Арсена послать нельзя, он тебя страхует, ведь если потом что-нибудь случится с тобой, посылать будет некого. Понял?

— Со мной ничего не случится!

— Слушай внимательно, Проша. Вернись на лодку, найди спусковой конец Майбороды и окажи ему помощь.

Жизнь Павла Ивановича в опасности! Теперь пусть коченеют ноги и свинцовая тяжесть давит на грудь, пусть грозят муки страшной кессонной болезни — все это для Прохора ничего не значит, если Павлу Ивановичу грозит беда.

— Виктор Владимирович! Потравите шланг и дайте мне побольше воздуха. Я иду на помощь!

Кажется, немного надо времени водолазу, чтобы снова спуститься на субмарину, отыскать спусковой конец, по нему найти самого Майбороду, а затем выяснить причину задержки и устранить ее. Может быть, и немного, если водолаз свежий, если он до того не находился уже часа два под водой и не выполнял физической работы, если его самого еще не коснулись первые признаки кессонной болезни.

У места затопления субмарины стоят несколько судов. Целую неделю шли спуски. Множество якорных цепей, рабочих концов, стальных и пеньковых тросов, шлангов и кабелей протянулось от судов к субмарине. И все это сейчас передвигается в темноте, то провисая, то вдруг натягиваясь, как струны, оттого что крутая волна и порывистый ветер раскачивают суда. И все эти цепи, тросы, шланги и кабели угрожают водолазу. Тяжелая якорь-цепь может повредить воздушный шланг, защемить, запутать или оборвать его, любой распрямляющийся при натяжении трос может поддеть водолаза и опрокинуть его вниз головой. Тогда воздушный пузырь, образовавшийся в скафандре, уйдет к ногам, и потом водолазу без посторонней помощи не принять правильного положения, не выйти на поверхность. Обжим тела водой, кессонная болезнь, повреждение легочной ткани, азотное опьянение, кислородное отравление, переохлаждение организма и много других, совсем не предвиденных опасностей подстерегают человека в морской пучине. Их становится в десять, в сто раз больше во время шторма.

Но если водолаз сказал: «Иду на помощь!», он забывает о грозящих ему бедах.

Прохор нашел зацеп, распутал шланг-сигнал Майбороды. Он имел право возвращаться к своему спусковому концу и начинать подъем на поверхность. Но сможет ли обессиленный Павел Иванович без посторонней помощи добраться до беседки? В безопасности ли он? Может ли Прохор оставить его одного в черной пучине моря? Прохор начал подниматься по спусковому концу к Майбороде. Наверху крепчает шторм. С каждой минутой пребывание под водой становится все более опасным. Прохор рисковал жизнью. Но разве не так поступил его отец ради спасения товарища, командира?

Прохор с трудом разжал оцепеневшие пальцы Павла Ивановича, которыми тот сжимал спусковой конец, затем посадил его себе на плечи и сам, задыхаясь, изнемогая от усталости, поднял бывшего командира на канатную беседку. Убедившись, что теперь Павел Иванович в безопасности, Прохор взял его холодную руку в свою и крепко сжал. Павел Иванович ответил быстрым и нервным пожатием — спасибо, друг!

— Майбороду можно поднимать, — доложил Демич по телефону.

Демич возвращался к своему спусковому концу. Взбаламученный ил клубился в пучке желтого света фонарика. Вот показалась рубка, вот и якорная цепь, прислонившись к которой совсем недавно отдыхал Прохор. Рассекая воду, цепь то ложилась на субмарину, то, натягиваясь, высоко взлетела над ней: «Черт побери, — подумал Прохор, — я второпях не заметил, была ли она у меня над головой или я ее перешагнул, когда спешил на помощь к Павлу Ивановичу. Как же теперь быть, ведь цепь обязательно надо обойти с той же стороны, с которой обошел ее в первый раз, иначе воздушный шланг запутается за нее». Как ни напрягал Прохор память, не мог вспомнить, в каком положении была цепь всего десять минут тому назад. Виски ломило от усталости, сонная одурь сковывала мозг.

— Демич, где ты там? — позвал по телефону Олефиренко. — Как самочувствие?

— Честно говоря, неважно, Виктор Владимирович. Но я иду, иду к спусковому концу.

Чугунные звенья якорь-цепи с глухим грохотом упали перед ним на субмарину. Стоять здесь было небезопасно. Демич едва успел перешагнуть через якорь-цепь, как она взвилась вверх. Воздушный шланг заскользил по ней.

Но Демич вскоре забыл о якорь-цепи. Усталость не проходила, в голове мутилось.

— Чувствую себя плохо, прошу ускорить подъем, — попросил он Олефиренко, как только добрался до своего спускового конца.

С каждым метром подъема Прохор чувствовал, как тело наливается свинцовой тяжестью, а грудь все больше и больше распирает воздухом, все тяжелее становится делать выдох.

— Меньше воздуха, ради бога, меньше воздуха, — просил он по телефону.

Вдруг его сильно дернуло, и он почувствовал, что натянувшийся воздушный шланг тянет его на глубину, пытаясь опрокинуть шлемом вниз.

— Прекратить подъем! — закричал Прохор. — Меня опрокидывает вверх ногами. Воздушный шланг запутался.

Подъем тотчас прекратили.

— Что с тобой, Прохор? — спросил Олефиренко.

— Кажется запутался, — устало ответил Демич. — Прошу помощь.

…Медленно, медленно течет время — минута от минуты отстает на целую вечность. А все-таки не зря Качура держали в резерве. Вот и пригодится он, выручит. То, что они поссорились? Ерунда! Люди могут браниться, ссориться, даже драться, но когда приходит минута опасности, все в сторону. Потому что это мелочи по сравнению с человеческой жизнью. А все-таки Людмилу он Качуру не уступит. Ни за что! Она не только не любит, но боится и ненавидит Арсена. Неужели он этого не понимает?

А вот и Качур — трехглазый шлем и раздутый воздухом скафандр. Оба они одинаковы, оба похожи на космонавтов. Может быть, не только внешне, но и потому, что оба оставили в стороне земные заботы, земные обиды — все земное. Оба живут по законам морского братства, которые укладываются в трех коротких словах: иду на помощь!

Но что делает Качур? Что он там возится у воздушного шланга? Он, кажется, хочет обрезать запутавшуюся часть шланга и, завязав отросток, поднимать Прохора без воздуха. Но почему он идет на эту крайнюю меру, даже не попытавшись распутать зацеп? Надо сообщить об этом на палубу спасателя.

Демич позвал Олефиренко, но тут же заметил, что телефон оглох, и в микрофоне не было слышно не только голоса дежурившего на связи водолаза, но и характерных шумов. Телефон выключен? Нет, Качур просто обрезал кабель. Но воздух по-прежнему поступает по воздушному шлангу и по-прежнему якорь-цепь тянет за шланг. Остался единственный способ связи со спусковой станцией — сигнальный конец. Надо часто и сильно дергать его, в соответствии с таблицей условных сигналов, это будет означать: «Тревога. Мне дурно. Поднимай скорее». Но сигнальный конец оказался легким и податливым — его тоже перерезал Качур.

Качур подплыл почти вплотную к Демичу и, протянув руку с зажатым в ней водолазным ножом, погрозил, показал, что хочет нанести удар. Прохор невольно схватился за свой водолазный нож. Но Качур вложил нож в ножны, висевшие у пояса, и показал руками на уши: я лишил тебя связи с судном, будто говорил он Демичу. Показал на воздушный шланг, запутавшийся внизу, затем на Прохора, сжал руками себя за основание шлема и потом скрестил руки на груди. Это означало: ты запутался и я распутывать тебя не стану, ты задохнешься и умрешь здесь, в морской пучине.