– Ясно, Федор, что-нибудь придумаем. Отделку Народного дома заканчивают, осталось мусор выгрести после стройки, пригласить комиссию городскую и устроить концерт. Предполагаем, Федор, числа пятого сентября, если комиссия примет, и все уладится.
– Весь в твоем распоряжении. Спектакли гастрольные я закончил, так что можно отдохнуть несколько дней. К тому же и поработать мне надобно, организуй как-нибудь, чтоб мне не досаждали, не могу больше, а то действительно повешусь, смотри, на твоей совести будет моя молодая, загубленная твоими посетителями жизнь.
– Ладно, ладно, что-нибудь придумаем. Выставим Екатерину Павловну в качестве твоего сторожа, раз не может оградить нас от двуногих, просящих денег, пробующих голоса, желающих посмотреть на знаменитого Шаляпина.
– Чувствую, Алексеюшка, охладел ты к Екатерине Павловне, не раз уж замечал я, как ты шпыняешь ее то одним, то другим. Правда?
– И ты догадлив и угадлив, не только наш Леонид. Да, Федор, не склеивается наша жизнь, видимо, расстанемся. Вот провожу ее и детей в Крым, поживу один…
– Ой ли? Один ли, Алексеюшка, замечал я за тобой, греховодник, не равнодушен ты к одной обаятельной актрисуле…
– Не будем, Федор, говорить пока об этом, все как-то зыбко, плавится, но еще не затвердело чувство. Да и жаль ребят, без них скучно мне будет. Да и боюсь я оставлять их на Катю, ох и ненадежная она, запьет-загуляет…
– А не наговариваешь ли ты на нее, Алекса? Ведь все видят, как она добра, мила, строга, не бросает взгляды на посторонних…
– Ну, будя!
1 сентября 1903 года Шаляпин и Горький взяли извозчика и отправились на окраину Нижнего Новгорода, где стоял Народный дом. Их поджидала особая комиссия во главе с губернским архитектором К.Г. Ивановым. Здесь же был и архитектор Павел Петрович Малиновский, по проекту которого и построили этот дом. Елена Константиновна Малиновская представляла Общество распространения начального образования как заказчика.
После тщательного осмотра комиссия пришла к заключению, что Народный дом вполне пригоден для устройства концертов и организации театральных представлений, безопасен и в техническом и в пожарном отношении. Шаляпин вышел на сцену, посмотрел в большой зал, где стояли кучкой члены комиссии и молча ожидали. Они свое дело закончили, пусть артист попробует акустические возможности помещения… И Шаляпин потихоньку начал напевать как бы про себя:
Вдоль да по речке
Серый селезень плывет…
Громче, громче раздавался в пустом зале его мощный голос…
– Ну как? Звучит?
– Браво! – раздались голоса и аплодисменты собравшихся.
– Значит, принимаем здание, а концерт, как уверяет Максим Горький, состоится 5 сентября, господа, всех приглашаю.
Вечером того же дня Шаляпин в честь своего бенефиса в Большом ярмарочном театре принял участие в четвертой картине «Русалки», во второй картине «Князя Игоря» и в сцене в корчме из «Бориса Годунова».
Зрители, как обычно, тепло приняли исполнителей, все стоя приветствовали Федора Шаляпина, когда он вышел раскланяться с публикой.
На следующий день Шаляпин и Горький дали телеграмму Пятницкому: «Концерт Шаляпина пятого. Очень просим приехать. Пешковы. Шаляпин».
5 сентября 1903 года в честь открытия Народного дома состоялся концерт Шаляпина, ставший значительным событием в культурной жизни города. 1500 счастливчиков слушали в первом отделении «Перед воеводой» Рубинштейна, «Трепак» Мусоргского, «Менестрель» Аренского, «Три дороги» Кенемана, «Ночной смотр» Глинки, «В путь» Шуберта, «Двух гренадеров» и «Я не сержусь» Шумана; во втором отделении – «Я не сказал тебе» Аренского, «Жизнь – ненастный, мучительный день» Корещенко, «Песню о блохе» и «Семинариста» Мусоргского, «Зашумела, разгулялася» Соколова, «У приказных ворот» Блейхмана, «Мельника» Даргомыжского, «И ночью я видел все тебя» и «Во сне я горько плакал» Шумана.
«Надолго останется памятен нижегородцам концерт Ф.И. Шаляпина, открывший для публики Народный дом. Восторженные овации носили совершенно особый характер: между певцом и публикой, впервые наполнившей Народный дом, установилась редкая в театральных стенах не эстетическая только, а также нравственная связь. Весь концерт произвел на нас одно целое и могучее впечатление, как целен и могуч талант г. Шаляпина, редкий, родной нам талант», – писал рецензент в «Нижнегородском листке» 7 сентября 1903 года.
8 сентября Горький писал Пятницкому: «Знали бы Вы, как обидно, что Вас не было на концерте! Концерт был таков, что, наверное, у сотни людей воспоминание о нем будет одним из лучших воспоминаний жизни. Я не преувеличиваю. Пел Федор как молодой Бог, встречали его так, что даже он, привыкший к триумфам, был взволнован. Уезжая – вчера, 7-го, заплакал даже и сказал: «Я у тебя приобщаюсь какой-то особенной жизни, переживаю настроения, очищающие душу… а теперь вот опять Москва… купцы… карты, скука…» Мне стало жалко его.
Вспоминали не однажды, не однажды про Вас, дорогой друг.
Посылаю газеты с отчетами о концерте, весьма слабо передающими то, что было».
Глава вторая
Новые партии – тяжкие заботы
4 октября 1903 года Федор Иванович проснулся, как обычно, поздно. В ужасе потрогал горло. «О Господи! Кажется, опять распухло».
– Иолинка! – тихо позвал жену, но никто не услышал его слабый голос и не откликнулся.
Встал, накинул халат, вышел в коридор. Заглянул в детскую: где ж она могла еще быть… Радостно улыбнулся: Иола Игнатьевна и девочки тихо играли, стараясь ничем не нарушить покой своего повелителя.
– Иолинка! Что-то у меня опять горло. А может, и температура? – устало произнес Шаляпин, сдерживая себя, чтоб не схватить в охапку настороженно ждущих сигнала девчонок: а вдруг у него действительно какая-нибудь заразная гадость…
Иола Игнатьевна потрогала лоб, горло, сокрушенно покачала головой:
– Что-нибудь холодненького хватил? Или в поезде был неосторожен?
Шаляпин виновато возвышался над Иолой, почти угадавшей причину сегодняшней его слабости.
– Иди, Федор, в свой кабинет, а я принесу тебе завтрак. Может, доктора вызвать?
– Да, пожалуй, не надо, вроде бы получше чувствую себя.
И Федор Иванович отправился в кабинет. Постель была уже застелена, газеты принесены и положены где обычно. Можно спокойно полежать и подумать…
Иола Игнатьевна, кажется, привыкла за эти пять с половиной лет совместной жизни со знаменитым оперным артистом к его причудам, капризам, привычкам, постоянным легким недомоганиям, возникавшим по утрам, особенно после спектаклей и концертов, полуночных ужинов и гостевых сидений в гостиничных номерах. И совершенно не удивилась тому, что ее драгоценнейший Федор сегодня чувствует себя больным – ведь только вчера он вернулся из Воронежа, где в зале Дворянского собрания состоялся большой концерт. Допустим, репертуар известный и привычный, особых волнений уже не доставляет ему, да и сопровождали его верные и испытанные в этих общих делах друзья, но все же, видно, где-то переусердствовал в послеконцертных действах, вот и переутомился. Даже могучий организм нуждался в отдыхе… После завтрака Иола Игнатьевна посоветовала Федору отдохнуть, тем более что на сегодня не было никаких непременных выходов в свет да и погода стояла неустойчивая.
И, взяв газеты, Федор Иванович улегся в халате на застеленную постель. «Ох, хорошо! – с облегчением вздохнул, как только за Иолой закрылась дверь. – Так редко остаешься в одиночестве, что даже любимая жена и дети становятся в тягость, когда нездоровится. Наверное, действительно переборщил в Воронеже…»
Ясно, что долго он так не пролежит, потянет его к детям, если почувствует, что горло проходит, подойдет и к роялю, попробует голос – единственное его богатство и надежда на безбедную жизнь. Ведь столько предстояло сделать в начавшемся сезоне. Не все было понятно Федору Ивановичу с партией Алеко. На сцене Нового театра артисты Большого театра возобновили спектакль «Алеко» Сергея Рахманинова, имевший большой успех. Привлек внимание зрителей и рецензентов образ Алеко, исполненный им, Шаляпиным, с большим подъемом и страстью. И конечно, правы рецензенты и слушавшие его друзья, отмечавшие, что он вложил в исполнение партии Алеко и глубину, и значительность, и проникновенность в каждое слово пушкинского героя. Может, действительно и поэтому эта романтическая, несколько потускневшая и отжившая для нас фигура расцветилась новыми красками, затрепетала и воскресла, как писали и говорили после спектакля. Особенно хвалили превосходное исполнение большой арии Алеко, называли в прессе идеалом оперного искусства. Но сам он не был удовлетворен своим исполнением. Кто-то посоветовал ему загримироваться Пушкиным, дескать, Александр Сергеевич в молодости странствовал с цыганским табором, и все, что происходило с Алеко, могло произойти и с ним. И послушался, как казалось, добрых и выигрышных для роли советов. Но получилось нелепо и пошло… А думалось дать что-то новое и свеженькое. И правы, видно, те, кто увидел в этом гриме попытку представить великого русского поэта, его художественно-объективную, гармоническую и стройную фигуру колоссального значения в отталкивающей роли исступленного убийцы, как писал, кажется, милейший и внимательный к его творчеству Юлий Энгель в «Русских ведомостях». Значит, надо признать эту попытку неудачной и отказаться от грима. И надо думать, каким должен предстать перед зрителями Алеко. Может, Костя Коровин и Александр Головин подскажут что-нибудь да и самому придется подумать, набросать на бумаге возможный внешний облик этого человеческого типа. Эх, жаль, что Сергей Рахманинов задерживается в своей Ивановке, он бы что-нибудь верное подсказал… Вряд ли он одобрил бы грим «под Пушкина», он строго относится к своим созданиям и не любит таких вольностей. Во втором исполнении, через неделю, на той же сцене Федор Иванович отказался от этого грима. Но можно ли сказать сейчас, что работа над этим образом, вроде бы таким определенным и ясным, закончена? Нет, конечно… А тут уже начинаются репетиции «Добрыни Никитича»… Совершенно новая для него роль. Лучше бы отказаться от нее, особенно-то не лежала душа к исполнению этой роли, но куда деваться-то… Уж очень просил сам автор, Александр Тихонович Гречанинов. Хороший композитор, славный, добрый, отзывчивый человек. И Шаляпин не устоял, не смог отказать ему, тем более что герой оперы – настоящий русский богатырь, сказочной, былинной силы и глубокого разностороннего ума – стоит на охране русской земли; он честен, прямодушен, верный в дружбе, любви. Грамотен, умеет вести себя с чужеземными королями, с каликами перехожими, умеет смирить разгневанного Илью Муромца. Добрыня – «вежливый-увежливый, знает, как речь вести, как себя блюсти».
