Поэтому у Пастернака есть прозаичность, домашняя деловитость языка — из детской: Языковые преувеличения у Пастернака тоже из детского языка: Гроза моментальная навек. [484] (В ранних вещах эта интимная прозаичность была у Пастернака другой, напоминала Игоря Северянина: Любимая, безотлагательно, Не дав заре с пути рассесться, Ответь чем свет с его подателем О ходе твоего процесса. [485]) Отсюда и странная зрительная перспектива, которая характерна для больного, — внимание к близлежащим вещам, а за ними — сразу бесконечное пространство: От окна на аршин, Пробирая шерстинки бурнуса, Клялся льдами вершин: Спи, подруга, лавиной вернуся. [486] То же и болезнь, проецирующая «любовь» через "глаза пузырьков лечебных"[487]. То же и всякий случайный угол зрения: В трюмо испаряется чашка какао, Качается тюль, и прямой Дорожкою в сад, в бурелом и хаос К качелям бежит трюмо. Поэтому запас образов у Пастернака особый, взятый по случайному признаку, вещи в нем связаны как-то очень не тесно, они — только соседи, они близки лишь по смежности (вторая вещь в образе очень будничная и отвлеченная); и случайность оказывается более сильною связью, чем самая тесная логическая связь. Топтался дождик у дверей И пахло винной пробкой. Так пахла пыль. Так пах бурьян. И если разобраться, Так пахли прописи дворян О равенстве и братстве. [488] (Эти полуабстрактные «прописи» как член сравнения стоят в ряду у Пастернака с целым словарем таких абстракций: «повод», "право", «выписка» любопытно, что он здесь встречается с Фетом, у которого тоже и «повод», и «права», и «честь» в неожиданнейшем сочетании с конкретнейшими вещами.) Есть такое явление "ложной памяти". С вами разговаривают и вам кажется, что все это уже было, что вы сидели когда-то как раз на этом месте, что ваш собеседник говорил как раз это же самое, и вы знаете наперед, что он скажет. И ваш собеседник, действительно, говорит как раз то, что должен. (На деле, конечно, наоборот — собеседник говорит, а вам в это время кажется, что он когда-то сказал то же самое.) Нечто подобное с образами Пастернака. У вас нет связи вещей, которую он дает, она случайна, но, когда он дал ее, она вам как-то припоминается, она где-то там была уже — и образ становится обязательным[489]. Обязательны же и образ, и тема тем, что они не высовываются, тем, что они стиховое следствие, а не причина стихов. Тема не вынимается, она в пещеристых телах, в шероховатостях стиха. (Шероховатость, пещеристость признак молодой ткани; старость гладка, как биллиардный шар.) Тема не виснет в воздухе. У слова есть ключ. Ключ есть у «случайного» словаря, у «чудовищного» синтаксиса[490]:
Осторожных капель Юность в счастье плавала, как В тихом детском храпе Наспанная наволока.[491] И само «свободное» слово не виснет в воздухе, а ворошит вещь. Для этого оно должно с вещью столкнуться: и сталкивается оно с нею — на эмоции. Это не голая, бытовая эмоция Есенина, заданная как тема, с самого начала стихотворения предлагающаяся, — это неясная, как бы к концу разрешающаяся, брезжущая во всех словах, во всех вещах музыкальная эмоция, родственная эмоции Фета. Поэтому традиции, вернее, точки опоры Пастернака, на которые он сам указывает, — поэты эмоциональные[492]. "Сестра моя — жизнь" посвящена Лермонтову, эпиграфы на ней — из Ленау, Верлена; поэтому в вариациях Пастернака мелькают темы Демона, Офелии, Маргариты, Дездемоны. У него даже есть апухтинский романс: Век мой безумный, когда образумлю Темп потемнелый былого бездонного? [493] Но прежде всего — у него перекличка с Фетом[494]. Лодка колотится в сонной груди, Ивы нависли, целуют в ключицы, В локти, в уключины — о, погоди, Это ведь может со всяким случиться! [495] Не хочется к живым людям прицеплять исторические ярлыки. Маяковского сравнивают с Некрасовым. (Сам я нагрешил еще больше, сравнив его с Державиным, а Хлебникова — с Ломоносовым.) Мой грех, но эта дурная привычка вызвана тем, что трудно предсказывать, а осмотреться нужно. Сошлюсь на самого Пастернака (а заодно и на Гегеля): Однажды Гегель ненароком И, вероятно, наугад Назвал историка пророком, Предсказывающим назад. [496] Я воздерживаюсь от предсказаний Пастернаку. Время сейчас ответственное, и куда он пойдет — не знаю. (Это и хорошо. Худо, когда критик знает, куда поэт пойдет.) Пастернак бродит, и его брожение задевает других — недаром ни один поэт так часто не встречается в стихах у других поэтов, как Пастернак. Он не только бродит, но он и бродило, дрожжи[497]. 10 Я слово позабыл, что я хотел сказать [498]. В видимой близости к Пастернаку, а на самом деле чужой ему, пришедший с другой стороны — Мандельштам[499]. Мандельштам — поэт удивительно скупой — две маленьких книжки, несколько стихотворений за год. И однако же поэт веский, а книжки живучие. Уже была у некоторых эта черта — скупость, скудность стихов; она встречалась в разное время. Образец ее, как известно, — Тютчев — "томов премногих тяжелей". Это неубедительно, потому что Тютчев вовсе не скупой поэт; его компактность не от скупости, а от отрывочности; отрывочность же его — от литературного дилетантизма[500]. Есть другая скупость — скупость Батюшкова, работающего в период начала новой стиховой культуры над стиховым языком. Она характернее. Мандельштам решает одну из труднейших задач стихового языка. Уже у старых теоретиков есть трудное понятие «гармонии» — "гармония требует полноты звуков, смотря по объятности мысли", причем, как бы предчувствуя наше время, старые теоретики просят не смешивать в одно «гармонию» и «мелодию»[501]. вернуться "Звезды летом" ("Сестра моя — жизнь"). вернуться "Гроза моментальная навек" (из той же книги). Ср. у Цветаевой: "Захлебывание. Задохновение. <…> наших слов он еще не знает: что-то островитянски-ребячески-перворайски-невразумительное, — и опрокидывающее" ("Эпопея", 1922, № 3, стр. 13). вернуться "Два письма" (из "Тем и варьяций"), датируется 1921 г., поэтому ссылка Тынянова на "ранние вещи" Пастернака не совсем точна. вернуться "Памяти Демона" ("Сестра моя — жизнь"). вернуться "Мне в сумерки ты все — пансионеркою…." ("Темы и варьяции"). вернуться Из стихотворений «Зеркало» и «Лето» ("Сестра моя — жизнь"). Ср. у Шкловского: "Пастернак весь построен на разрыве образов, на том, что интонационная инерция, взятая совершенно разговорным образом, правдоподобная, прозаическая, преодолевает расстояния далеко расставленных, логически не связанных между собою образов. Интонация переносит читателя, как буер — через полынью" (В. Шкловский. Поиски оптимизма. М., «Федерация», 1931, стр. 116). вернуться Ср. выше об "имитации синтаксиса" и "непогрешимом синтаксисе". Ср. высказывание современника: "Его речь — сочетание косноязычия, отчаянных потуг вытянуть из нутра необходимое слово и бурного водопада неожиданных сравнений, сложных ассоциаций, откровенностей на явно чужом языке. Он был бы непонятен, если б этот хаос не озарялся бы единством и ясностью голоса. Так, его стихи, порой иероглифические, доходят до антологической простоты" (И. Эренбург. Портреты современных поэтов. М., «Первина», 1923, стр. 61–62). вернуться «Елене» ("Сестра моя — жизнь"). Первый стих цитаты — перенос из предыдущей строфы, после которого должна быть точка, отсутствующая в тексте статьи, что делает синтаксис более «чудовищным», чем он есть. вернуться "Пей и пиши, непрерывным патрулем…" ("Темы и варьяции"). вернуться Новонайденная рукопись добавила еще одно указание на эту перекличку (прямо засвидетельствованную самим поэтом): к стихотворению «Бабочка-буря» рукою автора вписан эпиграф из Фета "Постой, постой, порвется пелена" (с которым эти стихи никогда не публиковались). Эпиграф указывает на связь «Бабочки-бури» со стихотворением Фета «Превращения» (1859). Подробнее см.: Записки Отдела рукописей ГБЛ, вып. 32. 1972, стр. 218. Ср. о связи Пастернака с Фетом в статье Мандельштама "Борис Пастернак" ("Россия", 1923, № 6, стр. 29). В 1925 г. И. И. Гливенко сделал в ГАХН доклад "Лирический пейзаж у Фета и Пастернака" ("Бюллетени ГАХН", вып. 2, 1925, стр. 34). вернуться "Сложа весла" ("Сестра моя — жизнь"). вернуться "Высокая болезнь", журнальный вариант ("Леф", 1924, № 1). вернуться Уже в 1922 г. Брюсов находил в книге Н. Бенар "Корабль отплывающий" (М., 1922) "в традиционных размерах — подражание по ритмам Борису Пастернаку, доходящее до передразнивания" ("Печать и революция", 1922, № 2, стр. 147). С. Парнок вводит неологизм «пастерначить» и называет среди тех, кто в той или иной степени испытал это влияние не только позднего Брюсова, Асеева, Третьякова, Эренбурга, Тихонова, Антокольского, но и других. "Конечно, ни Мандельштам, ни Цветаева не могли попросту "заняться отражением современности" — им слишком ведома другая игра, но ими владеет тот же импульс, то же эпидемическое беспокойство о несоответствии искусства о сегодняшним днем. Их пугает одиночество, подле Пастернака им кажется надежнее <…>" (характерно название статьи: "Пастернак и другие". "Русский современник", 1924, № 1, стр. 310–311). Ср. также у Шкловского: "Последние годы сделали общественным достоянием результаты пятнадцатилетней работы Бориса Пастернака. Н. Ушаков, Дементьев проявили уже большие успехи по переключению лаконического синтаксиса, пополнению календаря городских образов и сравнений, так характерных для творчества автора "Сестры — моей жизни"" (В. Шкловский. Светила, вращающиеся вокруг спутников. — В его кн.: Гамбургский счет. Изд-во писателей в Ленинграде, 1928, стр. 119; впервые «Журналист», 1924, № 13). Из литературы, продолжающей исследование поэтики Пастернака, см.: Ю. И. Левин. О некоторых чертах плана содержания в поэтических текстах. — В кн.: Структурная типология языков. М., 1966; Ю. М. Лотман. Стихотворения раннего Пастернака и некоторые вопросы структурного изучения текста. — Труды по знаковым системам, IV. Тарту, 1969; его же. Анализ двух стихотворений. — В кн.: Летняя школа по вторичным моделирующим системам, III. Тарту, 1968; И. П. Смирнов. Б. Пастернак. «Метель». — В кн.: Поэтический строй русской лирики. Л., 1973; его же. Причинно-следственные структуры поэтических произведений. — В кн.: Исследования по поэтике и стилистике. Л., 1972; М. Auconturier. Pasternak par lui-meme. Paris, 1963; И. В. Фоменко. Поэтическое творчество Бориса Пастернака 10-20-х годов (автореферат канд. дисс.). М., 1971; D. L. Plank. Pasternak's Lyric. A Study of Sound and Imagery. The Hague — Paris, 1966; J. Faryno. Wybrane Zagadnienia poetyki Borysa Pasternaka. — "Slavia Orientalis", 1970, r. XIX, № 3, M. Drozda. Б. Пастернак и левое искусство. — "Ceskoslovenska rusistika", XII, 1967, ses. 4; Т. Фроловская. Метафора раннего Пастернака. — В кн.: Русское языкознание, вып. 1, ч. 1. Алма-Ата, 1970. См. также прим. 42 к статье "Литературное сегодня". вернуться О. Мандельштам, «Ласточка» (сб. "Tristia"). вернуться Cр. у Груздева о Мандельштаме по отношению к Пастернаку: "поэт, идущий с другой стороны" ("Петроград", стр. 190); иначе у С. Боброва: Мандельштам "хитро иногда его [Пастернака] пастичирует и перефразирует" ("Печать и революция", 1923, № 4, стр. 261). вернуться Известную надпись Фета "На книжке стихотворений Тютчева" Тынянов приводит со скрытой отсылкой к своей статье "Вопрос о Тютчеве" (см. в наст. изд.), где, в частности, развивается мысль о «фрагменте» как жанровой основе поэзии Тютчева. Далее Тынянов проницательно называет имя Батюшкова — задолго до того, как в стихотворении 1932 г. Мандельштам декларативно (в отличие от раннего "Нет, не луна, а светлый циферблат…") ввел Батюшкова в свой поэтический мир. Ср. в письме Тынянова к Чуковскому от 15 января 1934 г.: "Завидую Вам, что слышали мандельштамовского Петрарку. У него даже вкусы батюшковские. Но судьба счастливее — у него иммунитет, постоянное легкое недомогание. Для того чтобы начать писать короткими строчками, — это, видно, необходимо" (ГБЛ, ф. 620). вернуться Сочинения и переписка П. А. Плетнева, т. I. СПб., 1885, стр. 24–25; в более полном виде процитировано в ПСЯ, стр. 111. Ср. высказывания Н. Полевого и Сенковского, приведенные Эйхенбаумом в "Мелодике русского лирического стиха" (ЭП, стр. 350–353); ср. также ПСЯ, стр. 122, 108–109 (цитаты из Н. Полевого и псевдо-Лонгина). |
