— Встать, — громко скомандовал он.

Сорок пар глаз уставилось на лейтенанта, но Копылов, похоже, даже не услышал приказа. Водитель плакал, как маленький ребенок, отчаяние уже одолело его.

— Я сказал: встать, сволочь! — зарычал лейтенант.

Нагнувшись, он схватил Копылова за ворот гимнастерки и резким рывком вздернул на ноги. Шофер, хлюпая носом, смотрел на лейтенанта круглыми мышиными глазами.

— Ты чего ноешь, сука? — Волков уже давился словами, он накачивал себя бешенством, не давай ему уйти, не давая состраданию взять верх над жестокостью. — Кого жалеешь? Наших? Тех, кого сожгли? Не надо их жалеть, они уже мертвые, им не больно.

Среди бойцов послышался ропот, но лейтенант не позволил себе отвлечься.

— Или ты себя жалеешь, а, Копылов? А ну дай сюда винтовку! — Он сдернул с плеча шофера видавшую виды трехлинейку, открыл затвор: — Ты из нее хоть раз сегодня выстрелил? Или в основном по рыданиям у нас будешь?

В глазах ефрейтора появилось осмысленное выражение.

— Отдайте винтовку, — хрипло сказал шофер.

— А зачем она тебе? — удивился лейтенант. — Застрелиться, что ли?

— Отдайте оружие! — срывающимся голосом крикнул Копылов и вцепился в трехлинейку.

Волков резко ударил шофера в грудь, и тот кубарем покатился по земле.

— Товарищ лейтенант, хватит! — тихо сказал Медведев.

Ротный посмотрел на комвзвода–2 так, словно впервые заметил, что кроме него и Копылова здесь есть кто-то еще.

— А что это у вас, товарищ старшина, люди толпятся? — задумчиво произнес Волков.

Он поймал взгляд Медведева и не отпускал, пока тот не отвел глаза.

— Есть, — ответил старшина и повернулся к своим бойцам: — Разойдись! Что, не слышали?

Берестов повторил приказ своему взводу, не дожидаясь, пока ротный обратит на него внимание. Красноармейцы отошли на два десятка шагов, но затем развернулись и как один уставились на Волкова и Копылова. Лейтенант повернулся к лежащему на земле шоферу и, держа винтовку в левой руке, повторил вопрос:

— Так зачем тебе винтовка, Копылов?

— Воевать, — глухо ответил водитель.

— С кем? — продолжил допрос Волков.

— С гадами. Я их… — Шофер, похоже, осознал, как глупо он выглядит, угрожая врагам и валяясь при этом на земле. — Разрешите встать, товарищ лейтенант?

— Разрешаю. — Ротный нагнулся и подал руку ефрейтору.

Несколько секунд Копылов молча смотрел на комроты, затем крепко взялся за протянутую ладонь, и командир роты, лейтенант РККА, во второй раз поставил шофера на ноги. Поднявшись, Копылов встал по стойке «смирно», и Волков протянул ему винтовку. Шофер схватил оружие, словно боясь, что ротный передумает.

— Вот так, и чтоб больше я таких истерик не видел, — подвел итог ротный. — Медведев, этот боец к тебе во взвод. Андрей Васильевич, — повернулся Волков к белогвардейцу, — что с военфельдшером? Орать на нее мне не хочется, но нам нужен врач.

— Кажется, она пришла в себя, — вместо взводного отозвался комиссар.

Гольдберг стоял на колене рядом с женщиной. Осторожно наклонившись, он заглянул ей в лицо, затем повернулся к лейтенанту.

— Глаза, по крайней мере, уже нормальные. Как, вы говорите, ее зовут? — спросил политрук у Копылова.

— Богушева Ирина Геннадьевна, — ответил та.

— Ирина Геннадьевна… Ирина Геннадьевна, вы меня слышите?

Комиссар, наверное, хотел, чтобы голос у него звучал успокаивающе, но получилось, мягко говоря, не очень. Почувствовав это, Гольдберг беспомощно развел руками.

— Товарищ старший военфельдшер, пожалуйста…

— Я… слышу, — выходило сдавленно, словно у женщины болело горло.

Рядом с Гольдбергом опустился на колени комвзвода–1. Берестов осторожно взял женщину за плечи и слегка встряхнул.

— Ирина Геннадьевна, вы среди своих. — Берестов говорил спокойно и уверенно: — Я — исполняющий обязанности командира первого взвода третьей роты второго батальона 732–го стрелкового полка…

Лейтенант про себя подивился, как бывший белогвардеец ухитрился оттарабанить это все, ни разу не запнувшись.

— Вот наш командир, лейтенант Волков, рядом со мной — батальонный комиссар Гольдберг. Ирина Геннадьевна, я понимаю, вам очень тяжело, не дай Бог кому такое пережить…

Женщина вздрогнула, и Берестов осторожно сжал ей плечо, словно боялся, что она снова впадет в оцепенение. Но Богушева, похоже, уже окончательно пришла в себя.

— Можете меня отпустить. — Ее голос звучал слабо, но истерики в нем не было.

Берестов убрал руки, готовясь подхватить врача, если той опять станет плохо.

— Вы говорили о раненых, товарищ лейтенант?

Она посмотрела на Волкова снизу вверх, затем обвела глазами вновь подошедших солдат. Решительно протянув руку, женщина не столько попросила, сколько приказала Берестову:

— Помогите мне встать.

Старшего военфельдшера аккуратно подняли на ноги. Быстро осмотревшись, Богушева повернулась к лейтенанту:

— Товарищ лейтенант, кто командует этой группой?

— Этой ротой командую я, — спокойно ответил Волков, — батальонный комиссар Гольдберг исполняет обязанности политрука роты. Если вас интересует наше положение, то ничего хорошего вам сказать не могу. Мы отрезаны от своих и находимся в немецком тылу. Поскольку выходить будем вместе, вам придется исполнять мои приказания, хоть вы и старше по званию. Возражений нет?

Женщина кивнула:

— Какие тут могут быть возражения, я хирург, а не пехотинец.

— Хорошо, тогда первый приказ. Как вы уже слышали, у нас четверо тяжелораненых, один, кажется, умирает…

— Есть, — коротко ответила Богушева, затем, словно вспомнив что-то, обернулась назад: — Со мной было еще двое, шофер и медсестра…

— Шофер теперь у нас, во втором взводе. Медсестра еще не пришла в себя, вон она…

Ирина Геннадьевна опустилась на колени рядом с девушкой, подняла веко…

— Обморок, — резко заметила женщина. — Где моя сумка?

Она не сомневалась, что ее вещи найдены и доставлены вместе с ней. Берестов молча передал ей сумку.

— У кого-нибудь есть водка?

Медведев, не говоря ни слова, сунул в руки врача флягу.

— Жестоко, конечно, — пробормотала военфельдшер, — но времени нет.

Она достала из сумки пузырек, открыла и поднесла к лицу девушки. Глаза медсестры внезапно открылись, она глубоко вдохнула, словно собираясь кричать, и Богушева ловко влила ей в рот водку. Подождав, пока девушка прокашляется, Ирина Геннадьевна велела бойцам:

— Усадите ее.

Затем, глядя медсестре прямо в глаза, Богушева спросила:

— Пришла в себя?

Девушка торопливо кивнула.

— Молодец. Вставай, для нас есть работа. Будешь мне, скажем так, ассистировать.

— Но я не могу! — Голос у Ольги оказался низкий, грудной.

— С какого курса ушла в армию? — жестко спросила Ирина. — С третьего? Я не спрашиваю, можешь ты или нет, вставай, у нас раненый умирает. Лейтенант, мне нужен огонь и кипяченая вода.

— Огня не будет, — ответил Волков. — Дым далеко видно.

— Понятно, — вздохнула Богушева, — тогда дайте еще водки. Вообще сколько есть. И рубахи чистые, у меня бинты кончаются. Освободите место и накройте шинелями. Времени мало, скоро начнет темнеть.

— Ирина Геннадьевна, — испуганно начала медсестра, — мы даже инструменты продезинфицировать не сможем…

— Я знаю, — кивнула женщина. — Но что нам остается? Будем водкой.

С Егоровым закончили через полтора часа, солнце уже садилось. Наложив последний шов, Богушева приказала медсестре закончить перевязку и велела готовить следующих. Она как раз накладывала шину из расколотого березового бревнышка, когда стемнело окончательно. Не прерывая работы, Ирина бросила через плечо:

— Обеспечьте свет.

Волков переглянулся со взводными.

— Огонь открывать нельзя, — тихо сказал Медведев.

— Значит, закроем, — ответил Берестов.

Вырубив четыре шеста, привязали к ним шинели. Бойцы держали занавеси, а внутри еврей и белогвардеец светили доктору трофейными фонариками. Импровизированный госпиталь работал до глубокой ночи, женщины резали, вынимали из живого тела железо и свинец, шили, перевязывали. Уже давно скомандовали отбой, и красноармейцы провалились в черное тяжелое забытье без снов, уже клевали носами, спали стоя те, кто закрывал свет от вражеских глаз, когда медсестра заново перевязала Кошелева. Младший сержант замер, не шевелясь, пока девушка отмачивала заскорузлый от крови серый бинт, промывала рану. Ольга начала накладывать швы но студент сидел как каменный.