— Наш батальон идет впереди. Если не возражаете, я выделю взвод в головную заставу.

— Да-да, конечно, — быстро согласился Щукин.

Лейтенант вздохнул. Мало того, что комиссар не справлялся со своими прямыми обязанностями, он был абсолютно невоенным человеком. Оставалось надеяться, что по прибытии на фронт батальон расформируют и их направят к какому-нибудь опытному командиру. Лейтенант подозвал Берестова и объявил, что первый взвод, как наиболее подготовленный, выделяется в охранение. Старший сержант внимательно изучил маршрут движения, затем достал из сумки блокнот, быстро записал ориентиры и набросал достаточно приличные кроки местности. Ракетниц ни у кого не было, поэтому договорились, что в случае чего охранение подаст знак винтовочным залпом. Роты спешно строились в колонну по четыре. Подъехал майор на заморенном, как и он сам, сером коне, и Щукин, запинаясь, доложил, что батальон к маршу готов. Всадник устало кивнул. Берестов со своим взводом ушел вперед. По уставу Щукину, как исполняющему обязанности комбата, следовало находиться с заставой. Однако комроты-2 прекрасно понимал, что даже если удастся заставить комиссара идти впереди, пользы от этого не будет. Оставлять Щукина одного во главе батальона лейтенант просто боялся, поэтому, скрепя сердце, решил целиком положиться на Берестова. К тому же в глубине души ротный знал, что Андрей Васильевич прекрасно справился бы и с более сложной задачей. Наконец батальоны выступили. Волков, успевший перед выходом поручить Медведеву приглядывать за обоими взводами, поравнялся с комиссаром. Щукин, похоже, и сам был рад тому, что рядом с ним будет опытный командир.

Рота за ротой шли по ночному городу. Ни одно окно не горело — затемнение соблюдалось четко. На станции раздавались свистки паровозов — железная дорога работала без перерывов. Откуда-то с окраины донеслись звуки частой ружейной стрельбы. Майор, казалось, спавший в седле, встрепенулся:

— Диверсантов гоняют, — мрачно сказал он. — Сколько тут этой сволочи — уму непостижимо. Чуть не каждую ночь ракеты пускают.

— Зачем? — удивился Щукин.

— Бомбардировщики наводят. Днем их отгоняют, четыре дня назад даже сбили троих. Так они ночью теперь лезут.

Стрельба затихла. Волков замедлил шаг, пропуская роту мимо себя. Оба взвода шли четко, слаженно. В темноте он не мог разглядеть лица бойцов. Лейтенант вдруг подумал, что через десять часов рота будет на передовой, и к вечеру следующего дня кто-то их тех, кто шагает сейчас мимо него, будет убит, перестанет двигаться, говорить, словом, перестанет жить. В финскую войну Волков не чувствовал ничего подобного, и сейчас ему стало страшно. Ротный отогнал эти мысли. Все решит первый бой. У них было еще десять часов, и думать следовало о том, чтобы не подвести своих бойцов. Волкову почему-то казалось, что он их не подведет. Он был уверен в этом. Печатая шаг по мостовой, маршевые батальоны шли к фронту.

— Вроде приехали, — пробормотал Шелепин.

Сосновка была маленькой, дворов на двадцать деревенькой. Приземистые серые избы, облепленные всякими сараюшками, выстроились вдоль единственной улицы, упиравшейся прямо в сосновый бор. От леса километров на пять тянулись сжатые поля — деревня, похоже, была частью большого колхоза. Село казалось пустым, и это беспокоило майора. Возможно, конечно, население успели эвакуировать, но чем черт не шутит. Обстановка на фронте менялась каждый час, кто в данный момент находится в селе, сказать было невозможно. 60 км, разделявшие Н*** и Сосновку, танки прошли за четыре часа, еще час ушел на то, чтобы форсировать Белую и вытащить из нее застрявшую «тридцатьчетверку». Темп марша, конечно, был не слишком высокий, но Шелепин рассудил, что лучше потерять время, чем машины. Большинство его водителей были зеленые новички, а майор знал, как легко выходит из строя танк в неопытных руках. Они должны были быть в Сосновке в 14. 30, но опоздали почти на час. Сейчас колонна растянулась по дороге перед деревней почти на километр. Неподвижные танки представляли собой отличную мишень, и это нервировало комбата, но лезть на рожон в деревню хотелось еще меньше.

— Чего стоим?

Комиссар поставил свою «тридцатьчетверку» рядом с КВ майора и теперь обозревал село в бинокль. Бинокль у Белякова был хороший, цейсовский, белофинский трофей, и, похоже, ничего подозрительного комиссар сквозь него не разглядел.

— Да понимаешь, нас тут вообще-то должны делегаты связи из триста двадцать восьмой встречать, а я пока никого не вижу. Да и деревенских что-то незаметно.

— Почему незаметно? — удивился Беляков, не убирая бинокль от глаз. — Вон, к примеру, из-за поленицы на нас пацаны смотрят. Женщина какая-то занавеску отодвинула…

— Кончай хвастаться, — проворчал майор. — Я и без того знаю, что оптика у тебя хорошая. Там хоть кто-нибудь в форме есть?

— Ну вот, скажем, из-за сарая выехал конник, лейтенант, что ли…

— Ладно, конника уже сам вижу.

От Сосновки к танкистам скакал кавалерист. Не спешиваясь, он лихо козырнул и с преувеличенной четкостью представился:

— Младший лейтенант Сенченко, делегат службы связи штаба 328-й стрелковой дивизии!

— Орел! — одобрил Шелепин. — А что так долго к нам ехали?

— А-а-а, — смешался младший лейтенант… — А вы ведь из сто двенадцатой танковой?

— А вы ждете кого-то еще? Из другой танковой дивизии? — ядовито осведомился майор. — Вы чего в деревне прячетесь? Почему пост не на дороге?

— От самолетов, — пожал плечам младший лейтенант. — Они тут вдоль дорог охотиться любят, вчера вон бабы местные стадо колхозное гнали на станцию. Так появился немец, прошел вдоль дороги. Семь коров убил, да еще одну женщину ранил. Ну и… — он замялся. — Диверсантов опасаемся, товарищ майор. Нас ведь тут только трое.

— Ах, диверсантов, — поморщился комбат. — Опять эти слухи… Вы хоть одного диверсанта сами видели?

— Вчера у нас машину расстреляли, — мрачно сказал Сенченко. — Четверо погибли, шофер ранен тяжело. Так он говорил — в нашей форме были. Остановили вроде документы проверить, а потом как врезали из автоматов…

— Петров о таком рассказывал, — подтвердил комиссар.

— Ну, рассказывал так рассказывал, — кивнул Шелепин. — Вы, как я понял, должны нас до места сопроводить?

— Так точно! — браво отрапортовал младший лейтенант.

— Дважды орел, — усмехнулся комбат. — Ну, тогда езжайте, отдайте лошадку вашим товарищам, и как мы в деревню войдем, забирайтесь ко мне на броню. А то наши коробочки так ревут, что я сам пугаюсь, куда там скотине бедной.

— Есть!

Младший лейтенант развернул было коня, но тут Шелепин снова окликнул его:

— Да, чуть не забыл. Почему в деревне народу почти нет? Эвакуировали или прячутся?

На мальчишеское лицо Сенченко словно тень набежала:

— Да какой там эвакуировали. Мужиков мобилизовали, бабы помоложе на работах — скот гонят и зерно с элеватора на станцию возят, а оставшиеся прячутся. В общем, не рады нам тут, товарищ майор. С утра здесь стоим — воды даже не поднесли. Даже разговаривать не хотят…

— Не рады… — майор потер подбородок. — А что ж им радоваться, товарищ Сенченко. До войны уж как хвалились, на рать едучи. А сами, вон, от границы сюда добежали. На околице у них, можно сказать, воевать будем. Как еще в лицо не плюют. Езжайте.

Сенченко молча развернул коня и пустил его рысью с места.

— Что, опять не то сказал? — не оборачиваясь, резко спросил комбат.

— Нет, Юра, — Беляков тяжело вздохнул и положил руку на плечо другу. — Все ты верно сказал.

— Знаешь, — с кривой усмешкой отозвался комбат. — Мне даже как-то неуютно становится, когда ты со мной соглашаешься. Ладненько, пойду, Петрова вызову, и будем двигаться помаленьку.

Радиостанция 71-ТК-З привычно оглушила Шелепина треском разрядов. Радийные танки в батальоне были у командиров рот и взводов, но вызвать кого нужно было непросто. К счастью, радист Петрова был парень знающий и поддерживал свою станцию в безукоризненном состоянии. Через пять минут «тридцатьчетверка» комроты-1 подкатила к танку майора.