Женьку словно ломом ударили. Что может означать этот вопрос? Петров что-то знает? Почему он ждал, пока уйдут водитель и радист? Вся Женькина решимость, вся его радость словно испарились, в душе снова зашевелился знакомый, липкий страх. Но Петров вдруг начал говорить о том, что в бою боятся все, ничего стыдного в этом нет. Женька понял — командир просто хочет помочь, и от этого стало только хуже, стыднее. И когда старший лейтенант приказал идти спать, наводчик не нашел силы начать разговор, к которому так готовился.

Танкистов подняли в шесть двадцать. С юго-запада доносился грохот дальнего боя, откуда-то вдруг сразу стало известно, что пехота уже штурмует Козлово. Пока расчехляли машины, с КП полка быстрым шагом, почти бегом, прибыли Гусев и Бурда и тут же вызвали командиров взводов. Совещание было коротким. Комбат сообщил, что мотострелковый батальон действительно в шесть утра атаковал Козлово и сейчас вроде бы продвигается к деревне. Мы все знаем, как пехота продвигается без нас, так что, товарищи танкисты, быстро достали карты, у кого есть, сейчас я до вас донесу Батины планы, а потом мы сядем в танки и поедем работать без промедления. Потому что наши мотострельцы, как пить дать, уже легли и неукротимо ждут, когда же мы приедем закрывать их броней.

Планы Бати сложностью не отличались: первый батальон поддерживает атаку Лушпы (кто-то вполголоса выругался), второй обходит Козлово с севера и вместе с 27-й бригадой блокирует село, а потом штурмует с севера. И хватит скулить, гвардейцы, позавчера на митинге клялись оправдать высокое звание? Клялись. Да и не на жестянках же старых в лоб лезть, сами подумайте. Так что пять минут на завтрак, когда потом поедим — неизвестно, и по машинам.

Прибежали бойцы штабной роты, таща котелки с горячей кашей и чаем. С утра есть не хотелось совершенно, и Петрову пришлось заставлять экипаж питаться — для боя нужны силы. Командир чувствовал, что его пошатывает. Он спал всего два часа, и теперь глаза слипались, но старший лейтенант знал: при первых же выстрелах это пройдет. Комвзвода, давясь, глотал горячую кашу с мясом, похоже, еще вчерашнюю, но заботливо разогретую заново.

— По машинам! — скомандовал Гусев.

Экипаж сунул котелки красноармейцу, что, переминаясь с ноги на ногу, ждал, пока танкисты докушают.

— Доешь за нас, браток, — великодушно разрешил Безуглый.

Он хлопнул бойца по плечу и вместе с водителем побежал в обход машины. Петров было шагнул за ним, но потом, словно вспомнив что-то, повернулся к Протасову:

— Жень, ты, главное, внимательней. Ты вчера хорошо держался, так и продолжай.

При этих словах наводчик прямо расцвел, и старший лейтенант не мог не улыбнуться:

— А боятся все — даже Сашка Безуглый. Ладно, полезли.

Он сам уже чувствовал знакомый озноб. Взбежав по лобовой плите, Петров открыл люк и нырнул в башню. Остывшее сиденье холодило даже сквозь ватные штаны, внизу Безуглый, разгоняя страх, стал выводить красивым баритоном:

— А мы-ы-ы-ы сейчас па-айдем в атаку! И все-ех фа-шистов разобьем!

По обыкновению, радист тянул без рифмы на непонятный мотив все, что приходило в голову.

— А Бу-у-урда веле-ел смо-о-отреть — щас раке-е-ета взле-е-етит.

Обложив москвича, Петров вскочил на сиденье и уселся на крышу башни. Танк взревел, выбросив клубы синего дыма, — Осокин начал газовать, прогревая двигатель. Впереди по полю уже ползли, обходя Скирманово, машины второго батальона. Наконец справа взлетела ракета, и вперед, как и вчера, пошла группа Лавриненко, вернее, то, что от нее осталось — две «тридцатьчетверки», третий — КВ комбата, затем четыре танка его группы, и последними — пять Т-34 Бурды. Покачиваясь на ухабах, машины ползли по изрытой гусеницами дороге, а по обе стороны расстилалось поле вчерашнего боя, покрытое одинаковыми заснеженными «кочками». От «кочки» к «кочке» шли красноармейцы, поднимая винтовки, они относили их к «полуторке» у обочины — похоронная команда собирала оружие, а убитые… Убитые подождут.

Колонна вошла в Скирманово и вдруг встала, по радио передали приказ: двигатели не глушить, движение продолжится в любой момент. Пользуясь короткой передышкой, Петров осмотрелся. Скирманово было разрушено основательно, не так, конечно, как Марьино, в котором не осталось даже печей, но большая часть села превратилась в развалины. В десяти метрах от «тридцатьчетверки» Петрова завалился в канаву немецкий танк с открытыми люками. Еще один, обгоревший до черноты, маячил чуть дальше. Справа, на обочине, возле почти что целой избы, стоял маленький, в человеческий рост танчик. Из крохотной, едва поместиться человеку, башенки гордо торчал ствол то ли очень большого пулемета, то ли очень маленькой пушки. На лобовой броне сидел и курил танкист в полушубке и грязных, опаленных валенках, за полуповаленным забором, во дворе виднелась еще одна такая же машина. Петров наклонился из башни и, перекрикивая работающие дизели, проорал:

— Эй, браток, вы чьи?

Танкист затянулся, посмотрел на комвзвода красными, слезящимися глазами и хрипло крикнул в ответ:

— Подполковника Малыгина, 28-я бригада!

— А-а-а! А тут что делаете?

Танкист сплюнул и затянулся в последний раз. Бросив окурок на посеревший, ноздреватый снег, он крикнул:

— А как с ночи вошли, так до утра вашей пехоте помогали!

Такой ответ Петрову, конечно, не понравился: мол, пока кое-кто дрых да приводил себя в порядок, другие за них отдувались. Комвзвода начал было подбирать хороший ответ, но тут в разговор вмешался Лехман — его «тридцатьчетверка» стояла сразу за машиной Петрова:

— Товарищ командир, — лицо лейтенанта было по обыкновению мрачно, и орал он каким-то суровым, густым басом, — это с кем вы там разговариваете, товарищ командир? Ба, да это же чудо природы — карликовый танк! Придется под гусеницы смотреть — не ровен час переедем.

— Пошел ты! — беззлобно ответил танкист и, достав кисет, принялся сворачивать новую самокрутку.

В этот момент впереди заревели в полную мощь дизели, и Бурда, тоже сидевший на башне, несколько раз энергично отмахнул вперед сжатым кулаком — первый батальон продолжал выдвижение.

— Давай, двадцать восьмая, не отставай! — крикнул, обернувшись, Петров.

— Удачи, гвардия! — рявкнул в ответ танкист и, достав из кармана кресало, начал высекать огонь.

Миновав село, батальон въехал в лес и минут двадцать двигался по узкой дороге между высокими заснеженными елями. Очень скоро зеленые красавицы сменились березняком, который начал быстро редеть. Еще три минуты — и танки вышли из леса на поле. От опушки начинался пологий подъем — полтора километра открытого пространства, а дальше — Козлово. Над деревней клубился дым — похоже, артиллерия отработала серьезно. Отсюда, из башни трясущейся на ухабах «тридцатьчетверки», Петров не мог разглядеть пехоту. Но старший лейтенант знал: там, впереди, вжимаясь в снег, лежат бойцы и командиры мотострелкового батальона и, матерясь, ждут, когда же подойдут танки и начнут давить эти чертовы пулеметы, от которых не продохнуть.

Внезапно колонна остановилась снова, комвзвода вызвал Бурду и спросил, в чем дело. В ответ он получил мешок матюгов — обычно сдержанный, комроты, не стесняясь в выражениях, обложил разведку, штаб и лично старшего лейтенанта Петрова. Закончив с нелицеприятной критикой, Бурда приказал вылезать из танка и идти вдоль колонны.

Пробежав вдоль неподвижных машин, комвзвода сразу обнаружил причину задержки — склон пересекал то ли овражек, то ли канава. Судя по всему, это было русло какой-то пересохшей речушки. Канава казалась не слишком глубокой — метр двадцать, ну, может, полтора, но стены ее выглядели довольно крутыми. Два метра шириной, она была как раз тем препятствием, на котором «сядут» изношенные машины. Ночью, готовя второпях план операции, штаб не обратил внимания на этот овражек — ну не река же, в конце концов, — и теперь батальон встал перед ним, как вкопанный. Пока Гусев докладывал в штаб о сложившемся положении, Бурда и Петров, разбив танкистов на две группы, принялись окапывать берега оврага, так, чтобы машины могли спуститься, не зарывшись в грунт. Две «тридцатьчетверки» были посланы обратно в лес с приказом: рубить сосны и тащить сюда.