Особенно удручающим является тот факт, что современные исследования по истории Второй мировой войны до сих пор замалчивают участие американских евреев в сражениях, их службу в американской армии. «Граждане и солдаты» — работа, получившая блестящие отзывы критиков, находившаяся в списке бестселлеров «Нью-Йорк тайме» все те месяцы, в течение которых я писала эту книгу, — призвана отразить историю американского солдата от дня высадки до дня победы. Ее автор, Стивен Эмброз, — создатель известных бестселлеров, таких как «Неколебимая отвага» и «День высадки», а также многотомных биографий президентов Эйзенхауэра и Никсона — является, кроме всего прочего, основателем Центра Эйзенхауэра и директором Музея высадки в Новом Орлеане. Два года назад, еще не начав выяснять, как обстояли дела в стране в годы отцовской молодости, я могла бы и не заметить, что на свет извлекаются только истории христианских солдат, а деятельность прочих последовательно исключается или замалчивается. Но сейчас, в этой книге, в других отношениях блестящей, на страницах которой буквально оживают боевые подвиги наших солдат, такие лакуны меня коробят. Я не говорю о мотивах автора, я говорю о впечатлении, какое производит подобная ориентация на то, как «тогда было принято говорить». Это все равно как многовековая традиция подразумевать под родом человеческим одних только мужчин: чьи-то истории остаются неучтенными, недооцененными, выброшенными. Когда ты пишешь историю войны с применением геноцида и говоришь об американских гражданах солдатах, исключая из их числа евреев, речь идет не только о политической корректности. (Афро-американским солдатам посвящена целая глава.) Представьте, что вы — еврей-ветеран, или друг, родственник солдата, не принадлежавшего к христианской церкви, и читаете начало 9-й главы книги Эмброза:
«К Рождеству 1944 года на Западном фронте находилось около четырех миллионов новобранцев, в подавляющем большинстве протестантов или католиков. Под обстрелом, под минометным огнем они молились одному и тому же Богу, возносили одни и те же молитвы… Во время Второй мировой войны ярую ненависть испытывали американцы к японцам, или русские к немцам — и наоборот. Но на северо-западе Европы между американцами и немцами не возникало особой расовой неприязни. Да и откуда было ей взяться, если воевали двоюродные братья? Около трети американских солдат в ЕТО[75] были германского происхождения. Рождество подчеркнуло эту тесную связь противников. И американцы, и немцы наряжали елки…по обе стороны фронта, в памяти солдат возникал Вифлеемский вертеп».
Или начало главы под названием «Победа, 1 апреля — 7 мая 1945 года»:
«В апреле 1945 года пришла Пасха. Светлое Воскресенье часто сводило вместе американских солдат и немецкое гражданское население… Американцы сами удивлялись, насколько немцы им приходились по нраву. Чистоплотные, трудолюбивые, дисциплинированные, милые, воспитанные ребята, типичные представители среднего класса в своих вкусах и жизненных установках, немцы казались многим американским солдатам «совсем такими, как мы»… Они регулярно ходили в церковь».
Раввин Роланд Гиттельсон, в то время армейский капеллан, описывает в своих воспоминаниях, как в 1945 году, накануне Пасхи, он просил командиров пересмотреть приказ, обязующий всех солдат присутствовать на пасхальном богослужении. Он столкнулся с враждебным непониманием, ему сказали, что у солдат-евреев есть выбор между протестантской и католической службой. «Мы все строимся и отдаем честь генералу, тем самым выказывая ему уважение, — так что плохого в том, чтобы выказать уважение нашему Спасителю?»
«Что плохого?» С чего начать? Может быть, с издания Библии, выпущенного большим тиражом в 1943 году, где некоторые разделы обозначались, как «Евреи — синагога сатаны» и «Падение Израиля: спасение христиан»? Только в 1980-е годы выдающиеся католические и протестантские богословы начали систематически заниматься проблемой создания такой христианской идеологии, которая не была бы глубоко антиеврейской[76].
Добавим также, что присутствие на пасхальной службе 1945 года еврейских солдат и служащих вряд ли подняло их боевой дух.
Книга «Граждане и солдаты» заканчивается описанием типичного, среднего «джи-ай», поданного через взгляд некоего Джона До:
«Невозможно выделить типичного «джи-ай» среди миллионов солдат, служащих на северо-западе Европы, но Брюс Эггер /которого встретил Джон До/ был, несомненно, весьма характерной фигурой…Он прошел всю войну, почти непрерывно участвуя в сражениях. Он ни разу не выбывал из строя. Он чудом избежал смерти — однажды осколок снаряда попал в Евангелие, которое он всегда носил с собой в нагрудном кармане куртки, — но ни разу даже не был ранен. Тут ему необыкновенно повезло. Когда рота G высадилась на Юта-бич[77] 8 сентября 1944 года, в ее составе числилось 187 рядовых и 6 офицеров. К 8 мая 1945 года в ее рядах в разные периоды служило 625 человек. 51 человек из роты G был убит в бою, 183 ранены, 166 получили «траншейную стопу», 51 обморозился. Эггер был повышен из рядовых в штаб-сержанты».
Мой отец тоже был повышен из рядовых в штаб-сержанты, тоже высадился на Юта-бич — правда, в день «D», 6 июля 1944 года, а не в сентябре; тоже ни разу не выбывал из строя и находился либо на линии фронта, либо около нее вместе с Двенадцатым пехотным полком Четвертой дивизии, от дня «D» до Дня Победы, от берега Юты до Шербура, от сражения на Перегороженном поле и кровавой битвы при Мортене до Гюртгенского леса в Люксембурге и битвы за Вал. Ему тоже везло. Двенадцатый пехотный высадился в день «D» в составе 155 офицеров и 2 925 рядовых. К 30 июня, менее чем за месяц, в боях от Юта-бич до Шербура общее число потерь составило среди офицеров 118, или 76 процентов, а среди рядовых — 1 832, или 63 процента.
«День перед прощанием» был опубликован 15 июля, но автор рассказа никак не мог об этом узнать, по крайней мере, до 17-го, когда он и другие солдаты из Двенадцатого пехотного сделали остановку неподалеку от Довиля, где впервые помылись и сменили одежду с самого своего отплытия из Англии 5 июня. В тот день, когда рассказ вышел в свет, эти солдаты участвовали в одном особенно тяжелом бою на местности ярдах в шестистах от Сентене, которая была вся перегорожена живыми изгородями. Двенадцатый пехотный только что вышел из рукопашной, освободив город Шербур, дом за домом, улица за улицей, оставив позади неубранные трупы. И теперь они с трудом продвигались с одного крохотного поля на другое, и каждое из этих полей окружала плотная, почти непроходимая изгородь (командование американской армии не предусмотрело такой особенности местного рельефа: танки здесь были практически бесполезны); изгороди служили прекрасным укрытием немецкому бронетанковому дивизиону и полку парашютистов. Каждое поле стоило ужасающих человеческих жертв. Часто за день удавалось пробиться лишь на несколько сотен ярдов. Полковник Джерден Ф. Джонсон из Двенадцатого пехотного писал: «Резня была ужасная… Наутро понадобилось три грузовика вместимостью в две с половиной тонны, чтобы вывезти трупы немцев».
После короткого отдыха, душа и перегруппировки возле Довиля солдаты Двенадцатого пехотного, рассказывает полковник Джонсон, «выбрались из щелей и окопов, чтобы увидеть одну из самых великих драм этой войны, развернувшуюся в небе к западу от Сен-Ло». Три эшелона бомбардировщиков — 350 самолетов в первом эшелоне, 350 во втором и 1 300 в третьем — «насколько было видно глазу… покрывали сплошным ковром из несущих смерть бомб охваченные ужасом немецкие части, методично поражая каждое поле, каждую изгородь… Весь этот ад, начавшись внезапно, так же внезапно и кончился, и вслед за тем наступила зловещая тишина». Трупов оказалось куда больше, чем могли увезти грузовики, и они остались лежать неубранными. Вся Четвертая пехотная дивизия (в состав которой входил Двенадцатый пехотный полк) начала ночной марш-бросок по узкой дороге, забитой танками, транспортерами и мертвыми телами. Прорыв осуществился, нужно было срочно закрепить успех. Дорога, по которой двигались войска, привела в болото. Офицеры разведки сделали вылазку и обнаружили другой пупь. Они направились к Мортену: генерал Брэдли говорил, что приказ начать это сражение явился для него самым ответственным решением за всю войну.
