Как ни странно, водка и шоколад плохо сочетаются друг с другом. Алкоголь, столкнувшись с избыточной сладостью, разрушает ее. Но я не хотела признавать этого и продолжала пить, жевать конфеты и читать. Шум в соседнем доме не стихал, поэтому я была уверена, что там не подозревают о моем возвращении. Несмотря на то что гастрономическое удовольствие, которое я запланировала, закончилось разочарованием, внутри меня зарождалось необузданное ощущение свободы. Я надеялась, что чудовищное сочетание алкоголя с шоколадом принесет мне свободу и уединение, так и случилось — пусть даже на вкус оно оказалось отвратительным. Вдруг я заметила, что вечеринка, судя по всему, прекратилась: до моей комнаты не доносились ни музыка, ни смех. Я прислушалась, и мне показалось, что я различаю звуки, только очень отдаленные, будто все гости переместились в спальни на втором этаже или еще куда-нибудь подальше. Но, какими бы радушными хозяевами ни были Фред и Джеральдина, я сомневалась, что такое возможно. Только не оргия, и, естественно, не в их доме. Все же тишина мешала моему частному празднику. Хитклиф и Кэти благодаря твердости духа преодолели последний грозовой перевал на страницах книги; я была уже достаточно пьяна, чтобы ощущать удовольствие от необычности своего наряда и ситуации, съела достаточно шоколада, чтобы почувствовать удовлетворение от потакания собственной прихоти, а еще у меня онемела нога. Пора побродить, восстановить кровообращение. Прихрамывая, я вышла на кухню и безо всякой причины — разве что там оставалось пара бокалов неразбавленной водки — вытащила одну более или менее целую хризантему из ужасного букета в вазе, сломала стебель и воткнула цветок в волосы. Возможно, я была не такой трезвой, как мне казалось. Именно в тот момент я услышала голоса — смех — у соседей. Не в доме, а на улице. И это не было плодом моего воображения, потому что, взобравшись (немного пошатываясь) на стул и выглянув из окошка задней двери, я увидела сад Дарреллов: все гости, закутанные в пальто и шубы, стояли на морозе с горящими свечами в руках — прямо как на Рождество в Скандинавии. «Нет, Джоан, — приказала я себе, — закрой глаза, а когда откроешь снова, все эти люди исчезнут». Я заморгала, но ничего не изменилось. Казалось, это красивая фантазия — группа веселых людей в мерцающем желтом свете. Они все смотрели в сторону платана, который отбрасывал огромную тень. И, как будто зрелище само по себе было недостаточно сюрреалистичным, я увидела человека, к которому было приковано их внимание. Он стоял на кованом столе из патио, примерно в середине сада, по обеим сторонам от него полыхали факелы. На секунду — и в этом нет ничего удивительного — мне показалось, что у меня галлюцинация. Неужели белая горячка? Но потом я подумала, что если эти люди со свечами вдруг развернутся и посмотрят на дверь моей кухни, то увидят нечто еще более странное: меня — с хризантемой в волосах и в свадебном платье, — шпионящую за ними. И эта мысль, как выразился бы Джонсон, прекрасно помогла мне сконцентрироваться. Зрелище, которое я наблюдала, было абсолютно реальным.

На столе стоял мужчина — в позе статуи Давида скульптора Донателло, хотя он был выше и крепче. Но на голове у него была не простоватая шапка, как у Давида, а шляпа с широкими полями и темной лентой, немного небрежно надвинутая на лоб. В отличие от скульптуры — в такой мороз это вполне естественно — он кутался в шикарное белоснежное пальто, отражавшее блики света и великолепно сидевшее на нем. Вместо давидовского меча этот красавец (с нужной долей небрежного изящества) держал бутылку вина — атрибут участника вечеринки. Я смотрела на горящие факелы, мерцающие свечи и романтического героя и вдруг поняла, что стою затаив дыхание. Что жду так же, как ждут зрители в саду соседнего дома.

А потом он начал двигаться, сдержанно и неторопливо: снял руку с бедра и протянул ее вверх к синему бархату неба, усыпанному бриллиантами звезд, вытянув пальцы, словно волшебник, готовый сотворить новую Вселенную. Лицо его было скрыто шляпой, и я могла видеть лишь движение губ. Он говорил, но до меня доносился лишь звук голоса, слова же терялись в воздухе. Я закачалась на своем постаменте, но смогла удержать равновесие и застыла, очарованная, мечтая о том, чтобы оказаться там вместе с остальными, сжимать в руке свечку и впитывать его слова. О чем бы он ни говорил!

Благоразумие слегка толкнуло меня под ребра и сообщило, что я реагирую слишком эмоционально: это всего лишь представление, и, как только оно закончится, все очарование исчезнет. Оно советовало мне оставаться на месте и не делать глупостей. Требовало не приносить себя в жертву мимолетному порыву страсти. Когда наступает Новый год, кажется, что тебе все по силам, но это обманчивое ощущение. Оставайся на месте, наслаждайся моментом, и ты будешь в безопасности.

Безрассудство же требовало, чтобы я распахнула дверь, выбежала из дома, перепрыгнула изгородь, как суперженщина, и приземлилась у ног красавца, чтобы вместе со всеми внимать и поклоняться ему.

Безрассудство использовало меньше слов и победило бы, если бы люди за окном не начали проявлять беспокойство. Пока я наблюдала за происходящим, разрываясь между желанием рвануть к ним и остаться дома, зрители устремились вперед, к говорящему. Думаю, он почти шептал, потому что я больше не слышала голоса, только смотрела. Люди напирали друг на друга, а он внезапно прервал речь и спрыгнул со стола. Раздался пронзительный крик, потом еще один. Я подумала, что эмоциональный накал представления оказался для зрителей чрезмерным, но причина была в другом. Просто один из гостей со свечой в руке пробирался вперед и случайно поджег чьи-то волосы.

Вопль мог быть вызван шоком или сильной болью, но скорее всего это был крик обиды, потому что все внезапно набросились на беднягу и начали молотить кулаками по его плечам и шее, словно выколачивая душу. И в эту толпу уверенно вошел человек в белом пальто, который был выше всех почти на полголовы (как и подобает романтическому герою). Он поднял бутылку и вылил вино на страдальца, после чего пронзительный крик перешел в вой. И в этот самый момент собравшихся осветил луч света — искусственный и резкий, он, как вспышка зенитных орудий, пересекал мой сад и достигал сада Дарреллов. Два мощных фонаря держали люди, чьи голоса я прекрасно знала, — Мод и Реджинальд Монтгомери. Супруги были в ярости.

— Вы совсем не думаете о других? — рявкнул Реджинальд. — У нас гости!

Белая шляпа, теперь сдвинутая назад, появилась над изгородью. На лице, затененном широкими полями, читался сарказм.

— Мы тоже здесь в гостях, между прочим… — прозвучали слова.

— Я обращаюсь к вам, — проревел Реджинальд.

Белая шляпа затряслась от смеха.

— Боюсь, что нет, старина…

Он настолько хорошо имитировал приказной тон Реджинальда, что от смеха я закачалась на стуле. Оскорбленный хозяин дома ретировался залечивать рану, а ему на смену поспешила супруга:

— Мы вызовем полицию, если вы не прекратите. Считается, что у нас приличный район.

— Именно так, мадам, именно так, — произнес человек в шляпе. Потом приложил палец к губам и исчез из виду. С участка Фреда и Джеральдины донесся приглушенный хохот, и один за другим начали гаснуть еще горевшие огоньки свечей. Я услышала, как хлопнула задняя дверь в доме Монтгомери, и быстро соскочила со стула. Мне не хотелось, чтобы тот человек в шляпе появился снова и обвинил меня в том, что я одна из главных шпионок в этом районе, или высмеял меня, что было бы совсем не сложно, если вспомнить об увядающей хризантеме и свадебном платье.

Внезапно (в этом нет ничего странного) я поняла, что вела себя очень глупо, стоя на стуле в таком виде под влиянием водки и шоколада, борющихся внутри меня. Мысли «Ах, разве это не счастье?» вдруг начали казаться мне сомнительными. Я посмотрела в глубь дома — в темноту, и мне захотелось, чтобы она приняла меня в свои бархатные объятия, успокоила Глубоко нырнуть в тишину — вот что мне было нужно, чтобы в укрытии снова наслаждаться уединением. Но вместо этого, как я ни старалась остаться в стороне, поняла, что внимательно вслушиваюсь в звуки веселого празднества, продолжающегося в соседнем доме. Хуже того, меня интересовала всего лишь одна деталь, а именно — голос одного из гостей, который, как мне показалось в тот момент, пел «Мой путь». И я вслушивалась в него всей душой и всем сердцем.