Мощный импульс, обративший меня к решению вопроса о вере, исходил от моей жены. Она довольно рано, не испытывая настоящего духовного перелома, превратила в себе ортодоксальную иудейскую веру в философствование, основанное на Библии. На протяжении всей жизни она испытывала благоговение перед религией. Где бы она ни встречала проявление веры, она относилась к нему с глубоким уважением. «С тех пор, как Гертруд пришла к нам, — сказал однажды мой отец, — Рождество у нас с каждым годом становится все более христианским». Жизнь этого человека, в которой не было догм и законов, с детства проникнутая тонким пониманием мысли еврейских пророков, привела к непоколебимой нравственной независимости. Я почувствовал родство душ и ее поддержку, позволившую вполне осознать то, что оказывало свое действие под покровом рассудка, но оставалось сокрытым.
Присоединение философии к изначальной способности к вере — не только в себе самом (для меня это всегда было само собой разумеющимся), а в публичном преподавании философии для меня всякий раз было делом крайне необычным. Это было невиданное притязание, разделить которое не могли другие. В 1949 году в Женеву были приглашены, чтобы провести беседы о гуманизме, представители коммунистов, католической и протестантской теологии, а также философы. Я воочию убедился, что все другие могли говорить как представители мощных социальных сил, стоящих за ними, что они обретали опору и уверенность от этих сил, тогда как представитель философии не имел за собой ничего, кроме истории философии — единственно великой в духовном плане, однако не имеющей никакого веса в социаль — ном отношении. Когда мне пришлось выступать, по сути, в совершенном одиночестве, не ощущая никакой социальной опоры, мне показался самым животрепещущим вопрос, который я задавал себе уже давно: мы, представители философии, имеем столь ясные убеждения, так отчего же мы делаем нечто абсурдное, иллюзорное — не от бессилия ли?
Мне удалось восстановить душевное равновесие в этой ситуации, во — первых, опять‑таки практически постигая принципы философии, а во — вторых — осознавая заново суть университета как инстанции, представляющей самостоятельную философскую истину.
Первое: с самой ранней поры я ни разу, даже полуосознанно, не смотрел на философию как на науку, над которой высится, доминируя, церковная вера. Я не считал никогда, что церковная вера ограничивает философию, направляет ее и способствует ее распространению вширь, за пределы всего мира науки, в мир веры. Столь же мало мне был свойственен и другой настрой, по- видимости, прямо противоположный: я не считал, что философия — это «научное мировоззрение». И то и другое — понимание философии как введения в богословие и ее толкование как научного мировоззрения — равносильно признанию философии неким знанием, подразумевающим необходимость выучивать определенный набор положений, которые равно значимы для всех, то есть признанию философии подобным другим наукам процессом исследования и изучения.
Все более содержательной, все более действительной являла мне себя подлинная философия, существовавшая на протяжении тысячелетий и, достигая своих вершин в учениях Платона и Канта, осознававшая себя именно таковой. Существенное — это философские идеи, значение которых не может быть выведено ни из чего другого, кроме их собственного первоистока. Они — те силы, которые нужны для действительной, реальной жизни. Нигде философия не предоставляет свои результаты как средство для планирующей деятельности в мире. Однако она приводит к ясности основу сознания, исходя из которой обретают свои границы и смысл результаты науки и возможности для планирующей деятельности.
Развитие философствования в произведениях мыслителей есть поиск возможности сообщить философскую веру, которая находит свое исторически обусловленное воплощение в авторе произведений, мыслящем ее во взаимосвязи с традицией. Это сообщение — неизбежно косвенно, окольно, в отличие от всей прямоты наук. Если есть стремление достичь максимальной прямоты, то предмет становится абсолютным и, тем самым, пустым в философском отношении. Косвенное сообщение Кьеркегора, отвергнутое нами как намерение, привело к ясности — как методологическое сознание — эту неуклонность философского сообщения, его неизбежность и неотвратимость.
Второе: самосознание философии всякий раз вновь обреталось мною как дело и идея университета. В современном его виде университет есть превращение знания, руководимого и направляемого философией, в самостоятельную тягу к знаниям, так что смысл университета — не в господстве какой‑то определенной философии, а в том, что все в целом живо проникнуто философией.
Университет как таковой уже не является христианским, а еще менее того — ориентированным на какое‑то определенное вероисповедание. Он не утратил бы своего смысла, а только расширил бы его, если бы на теологическом факультете было несколько отделений, на которых верующие люди преподавали бы основы библейской (католической, протестантской, иудейской) и буддистской веры.
Направляющая роль веры для познающего человека может быть постигнута двояко: либо идя от религий, сообщающих себя через посредство теологий так, как они сформировались исторически, либо идя от изначально философского, глядя на эти иные, внешние по отношению к философии и чуждые ей, ограниченные возможности. Для университета характерна полярность религии и философии.
То, что философия дополняет религию, отнюдь не обязательно оспаривая и отвергая ее, — может стать для большинства студентов в то же время возможным обоснованием их жизни. Сегодня приходится считаться с тем, что значительная масса молодежи не имеет строго определенного вероисповедания. Можно осуждать это или не осуждать, но для этой молодежи философия есть единственный путь к прояснению возможностей веры и мышления, на котором они смогут осознать взятые на себя обязательства как безусловно признанные.
Эту руководящую роль философии можно объяснить. Она по характеру своему отличается от руководящей роли теологии, которая осуществляется догматически. По отношению к философствованию верно следующее: каждый может ссылаться только на самого себя; нет человека — наставника, по аналогии со священником; учение становится поводом для размышления, но не дает очевидности, не является само собой разумеющимся; нет никакого священного писания, есть только великая философская традиция, существующая на протяжении тысячелетий на Западе, в Индии и в Китае.
Наука в узком ее понимании — это для философии и теологии средство и поле приложения сил. Но наука все‑таки ближе к философии. Ведь только философия понимает, что такое безграничная и всесторонняя наука, и желает, чтобы такая наука существовала. Она постоянно была готова к оправданию и защите «современной науки» от сил, ей враждебных.
Правда, философия часто, неверно понимая собственную природу, отождествляла себя с современной наукой или выступала на протяжении этих веков как «тоже наука». Сегодняшняя задача — вернуть ее к самой себе.
Философ — не пророк. Он не провозглашает себя образцом для подражания. Но он представляет собой человеческое бытие как оно есть, зачастую и ошибочно. Он хочет вспоминать, воспринимать традицию, заклинать, апеллировать. Он не притязает на то, чтобы другие следовали за ним, но в случае удачи дает повод им прийти к постижению самих себя. Он — не обладатель истины, но живет в своем времени, занимаясь серьезными поисками.
Философский университет — это то пространство, где разворачивается бесконечно продвигающееся вперед познание. Здесь встречаются разнообразные предпосылки для мышления, порожденные разнообразием веры, — встречаются, взаимно воспринимая друг друга, ради того, чтобы поставить вопрос друг другу и породить друг у друга сомнения. В основе же всего лежит всеохватывающая вера, которую никто не может назвать своей собственной, представив ее в определенном облике: вера в путь истины, на котором могут встретиться все, кто честно ведет исследование. Они остаются открытыми в мышлении своем, они не замыкаются от других. Другие образы веры не исключаются, а если это происходит, то, скорее, служит признаком неистинной веры. Это пространство университета содержит все возможности для специальных научных исследований. Его духовная жизнь, покрывая сводом и пронизывая все, реализуется в ходе спора теологии и философии.
