Для тех медиков, которые решили сделать медицину точной наукой, подобной физике, есть только человеческое тело, данное в наблюдении. Для них нет никакой души, поскольку душу наблюдать нельзя. Следовательно, душа это выдумка всяких философов и поэтов.
Наиболее последовательно эти взгляды изложил французский военврач — ох уж, эти циничные военврачи! — Жюльен Офре де Ламетри (1709–1751). Он написал трактат «Человек- машина» (1748), в котором утверждал, что человек есть сложный живой механизм, который когда‑нибудь сумеют постичь опытные науки (пока им что‑то не удается определить, каково его назначение, но в будущем их успех неизбежен). Человека — машину надо изучать сугубо опытным, экспериментальным путем и ограничиваться в медицинской науке только тем, что дано в наблюдении. Это, в общем, соответствует убеждениям сельского автомеханика, что любую иномарку надо, прежде всего, разобрать на детали и затем тупо наблюдать их.
Душа, которая в наблюдении не дана, это, по мнению Ламетри, всего лишь «лишенный содержания термин». Соответственно, нет и никакого смысла жизни, долга, общечеловеческих ценностей — есть только наслаждения живой машины, среди которых важнейшим является секс. Современники поступили с военврачом Ламетри достаточно сурово (хотя он, чувствуя, что шкодит, писал свои трактаты анонимно, подобно нынешним пользователям Интернета). Вначале за свои вульгарно — материалистические труды Ламетри был изгнан из гвардии и лишен должности военного врача во Франции. Затем в Голландии книга «Человек- машина» была сожжена рукой палача по постановлению Лейденского магистрата. Это было не большим проявлением мракобесия, чем сегодняшний запрет на порнографию, поскольку учение Ламетри и было теоретической порнографией. Право, стоило бы присоединиться к мнению Вольтера, который называл Ламетри полной противоположностью Дон Кихота: он мудрец, когда занимается своим ремеслом, и малость безумен во всем прочем. Но ведь то же самое можно сказать обо всех естествоиспытателях и врачах, когда они пытаются перейти от своих профессиональных представлений к доморощенной философии! Современники наградили Ламетри прозвищем Господин Машина, ему пришлось смириться с этой кличкой и весело воспринимать ее, делая хорошую мину при плохой игре.
Сегодняшние медики, памятуя об участи Ламетри, предпочитают не озвучивать свое вульгарно — материалистическое кредо, но втихомолку придерживаются все тех же воззрений. В большинстве своем они тоже думают, что душа — это понятие, неуместное в точной медицинской науке. У хирургов и терапевтов, а также у всех, кто занят лечением соматических заболеваний, нет ни малейшего сомнения на этот счет. Но в несколько иной ситуации находятся психиатры, психоневрологи, психотерапевты и психологи, короче говоря, все те люди, в название профессии которых входит слово «душа» («псюхе»). Если эта душа — всего лишь пустое слово, которое не обозначает ничего, то, выходит, и все науки, начинающиеся со слова «психо», — это науки ни о чем.
Возможна ли психиатрия (психоневрология, психология, психотерапия) как наука?
Вот какой вопрос, в сущности, пришлось решать Карлу Ясперсу уже в своей диссертации. Двигался он при решении этого вопроса неспешно, почти на ощупь, исходя из самоочевидностей, поскольку был одним из первопроходцев в психиатрической науке.
Для начала надо признать: самоочевидно, что настоящая наука не может не иметь теории, к совокупности опытов и наблюдений наука не сводится. Наука не может вечно изобретать один и тот же велосипед. Результаты опытов и наблюдений, произведенных в прошлом, должны обобщаться в теории и приниматься во внимание наукой современной.
Таким образом, даже наука, основанная на опыте, должна иметь историю и теорию. Поэтому‑то Карл Ясперс счел необходимым начать свою диссертацию с исторического экскурса, который на самом деле был скрыто — теоретическим экскурсом (по причине аллергии психиатров на теорию).
Самоочевидно, что ностальгию, известную со времен античности, уже изучали на протяжении веков. Самоочевидно и то, что начинали при этом не с нуля и велосипед всякий раз не изобретали заново: хотя бы из научного любопытства всякий исследователь ностальгии интересовался, чего достигли его предшественники. В результате постепенно складывалось и развивалось теоретическое представление о ностальгии. И, рассматривая вклад медиков прошлого в исследование ностальгии, можно не просто описывать исторические представления о ней, но и втихомолку искать научное определение ностальгии.
Известно, однако, что исследователь может найти только то, что он ищет. Если послать человека на перекресток и велеть ему заниматься там наблюдением, он непременно спросит, что именно ему следует наблюдать. Если, по совету эмпириков, сказать, чтобы он вначале наблюдал вообще, непредвзято, рассматривая себя как чистую дощечку, а потом обобщил свои наблюдения, он только покрутит пальцем у виска. Любые наблюдения предваряются в науке гипотезой: вначале формируется некоторое теоретическое представление о том, что будет наблюдаться, а затем уже с помощью наблюдений и экспериментов эта гипотеза либо подтверждается, либо опровергается.
Мы намереваемся наблюдать, что написано в литературе о ностальгии. Нам откроется в наблюдении только то, что мы готовы увидеть. Мы ищем описания ностальгии. Но при этом мы должны представлять себе достаточно отчетливо еще до наблюдений, что это такое — ностальгия.
Так что же мы найдем в библиотеке, штудируя литературу прошлого о ностальгии? Если использовать сегодняшний компьютерный сленг, можно выразиться так: что мы получим, введя в поисковик слово «ностальгия»? Карл Ясперс без особого удивления констатирует, что в результате произведенного поиска мы получим не только библиографию трудов психиатров. Эти труды как раз составят меньшинство в списке. А преобладать в нем будут всяческие поэтические произведения, элегические воспоминания о былом, литературные источники, музыкальные творения, включая многочисленные народные песни.
Возникает вопрос: что историку психиатрии следует исключить из рассмотрения, а что оставить? Говоря иначе: где начинается психиатрия и где она заканчивается? Читая книги и статьи о тоске по родине, Карл Ясперс понял, что такую четкую границу провести нельзя. Искусство, медицинская наука, народная мудрость — все это плавно перетекает друг в друга, когда речь заходит о ностальгии.
Медицина в Европе — это медицина университетская, а не узкопрофильная, как в России. Как чванливый сантехник считает пустозвонами всех, кто знает что‑то, выходящее за пределы сантехнической мудрости о конкретных тарельчатых унитазах и новейших фановых трубах, так и узкопрофильный медик в России считает своим долгом борьбу со всякой «пустопорожней философией и поэзией». В Европе же эрудиция врачей, привыкших в университете уважать представителей других наук и отраслей культуры, простирается удивительно далеко. Они ничего не отбрасывают сходу, а во всем ищут какое‑нибудь «рациональное зерно».
Молодой психиатр Карл Ясперс тоже получил университетское медицинское образование. Так что нет ничего удивительного, что он начинает свою историю описаний ностальгии с античных времен. Он щеголяет своей общей эрудицией и указывает, что тоску по родине испытывал Одиссей, долгие годы добираясь до своей Итаки, и Гомер описал эту тоску со всем присущим ему мастерством. Ясперс напоминает, что изгнание из родного полиса было для древних греков наказанием, вполне сопоставимым по тяжести со смертной казнью. Он отмечает, что о своей тоске по Риму (desiderium patriae) пишет Овидий, а древние евреи пели о своей ностальгии в псалме «на реках вавилонских». Однако врачи античности— даже такие великие, как Гиппократ и Гален— еще не упоминают ностальгию в числе болезней. Поэтому диссертант Ясперс полагает, что история медицинской литературы о ностальгии начинается с 1678 года, когда в Базеле на латинском языке выходит в свет небольшая работа, диссертация Иоганна Хофера. Ее автор с полным основанием считает ностальгию «новой темой», подчеркивая тем самым, что ранее медиками ностальгия не исследовалась. Он именовал «ностальгией» болезнь, которая называлась на швейцарском диалекте Heimweh, а во Франции — mal du pays. То есть Хоферу не пришлось изобретать слово для того, чтобы назвать болезнь. Это слово уже нашел народ, который зафиксировал в языке само явление — тоску по родине — задолго до медиков.
