Я вернулась к нашему с ней разговору.

— Спасибо, что старалась меня подбодрить, — сказала Амелия.

— Мы же друзья. А могу я задать один вопрос? Там, на складе, ты сразу стала искать коробку с годом своего рождения. Ты что-то такое подозревала, да?

— Меня многое удивляло. Иногда я спрашивала маму с папой о том, как она меня носила, рожала, где именно я родилась, но они всегда отвечали очень расплывчато. И было видно, что им не хочется об этом говорить. Каждый раз возникало ощущение неловкости, ну и я постепенно перестала спрашивать, поняв, что это бесполезно. Я понятия не имела, что они скрывают. Но я знала, что у мамы до меня было четыре беременности, и всех детей она потеряла. Она говорила, что я им дана Божьей милостью. Ну, я думала, она боялась и меня потерять, так же как остальных, вот и тряслась надо мной.

— Твои родители очень любили тебя.

— Я это знала. — Она улыбнулась. — Все в порядке. И дело не в том, что я мечтаю обрести своих биологических предков. Я просто… просто хочу понять. А потом, возможно, я развернусь и уйду. Мне не важно, что они могут мною и не заинтересоваться вовсе. И вообще не пожелают со мной знаться. Может, я и сама этого не пожелаю. Все, чего я хочу, — услышать их рассказ. Думаю, что имею на это право.

— Безусловно. — Я задумалась. — Ты права, и я тебе могу сказать, что, если б я была на твоем месте, если б у меня был такой шанс, я бы сделала все, чтобы им воспользоваться. Все, чтобы вернуть свою маму.

— Да, я знаю. — Амелия встревоженно посмотрела на Адама, а потом улыбнулась — слишком торопливо, слишком лучезарно, явно пытаясь скрыть свою тревогу.

Я тяжело вздохнула.

— Это нелепо. — Адам стоял в дверях, наблюдая за тем, как я собираю сумку.

Все в тот день казалось ему странным, нелепым, смехотворным. Пустой тратой времени.

— Что нелепо? — Я пыталась не показать, как сильно устала.

— Нелепо ехать в Типперэри.

— Как ты собираешься отказаться от компании и при этом не обсудить своих планов с остальными? Надо же все уладить.

— Нельзя ничего уладить, нельзя изменить завещание деда. Вся эта поездка — абсолютно бессмысленная трата времени, — хмуро сказал он.

Я не знала, как именно мы сумеем с этим разобраться, но рано или поздно Адаму все равно придется столкнуться со своими обязательствами. Эта щекотливая проблема вызывала у него жгучее раздражение. Он снова помрачнел.

Адам вышел в гостиную и оттуда крикнул мне:

— Так, значит, я сюда больше не вернусь?

Все понятно. Он болезненно реагирует и на то, что кто-то уходит из его жизни, бросает его, и на то, что он сам откуда-то уходит. Я поскорее вышла к нему.

— Адам, ты просто переезжаешь. Движешься дальше. Это хорошо.

Он кивнул, не веря ни единому моему слову.

— Прямо сейчас я себя чувствую…

Я ждала, как он закончит фразу.

Он вздохнул.

— Я чувствую себя переполненным эмоциями.

Да, я тоже. Тут зазвонил его телефон.

— Это Мария. — Он протянул мне мобильник.

Я смотрела на него, борясь с желанием нажать отбой, но вспомнила совет Лео.

— Ответь ей. Пригласи ее на свой праздник. — Я перевела дыхание. — Если ты этого хочешь.

— А ты уверена? — Он выглядел растерянным.

— Конечно. — Меня смутила его реакция. — Ты что, не хочешь, чтобы она туда пришла?

Телефон продолжал звонить.

— Ну-у, хочу, но знаешь…

Мы молча смотрели друг на друга.

Не уверена, что я понимала, о чем он думает, но я думала: «Не отвечай ей, не люби ее, забудь о ней. Люби меня».

Телефон умолк, в комнате повисла тишина. Он даже не смотрел на него, он неотрывно смотрел на меня. Потом шагнул ко мне.

Телефон зазвонил снова, и он замер.

Потом ответил и вышел из комнаты.

Адам остался в машине с Патом, а я неуверенно брела по больничному коридору. Я боялась столкнуться с женой Саймона Конвея, с кем-то из его родных, которые подсознательно, видимо, считали, что, нападая на меня, они могут вернуть Саймона. Но единственным знакомым человеком, которого я увидела, была Анджела, медсестра, ухаживающая за Саймоном. Я опасливо замерла, но она тепло улыбнулась мне.

— Я не кусаюсь, — заверила Анджела. — Посещение только для родственников, но вы можете пройти. — Она зашла за мной в палату. — Мне рассказали о том, что здесь произошло, когда вы приходили в прошлый раз. Жаль, что это было не в мое дежурство. Я бы вам посоветовала никоим образом из-за этого не переживать. Его жене очень тяжело, она ищет кого-то, кого можно обвинить. Вы ни в чем не виноваты.

— Я была там. Я была с ним, и я единственная…

— Вы ни в чем не виноваты, — твердо повторила она. — Девочки сказали, она потом ужасно переживала, когда вы уже ушли. Ей было так плохо, что им пришлось увести детей и вколоть ей успокоительное.

Как ни печальна была нарисованная ею картина, мне все же стало чуть полегче.

— Вы так ни к кому и не обратились? — спросила Анджела, и я поняла, что она имеет в виду профессионального психолога.

Я не забыла, что Лео советовал мне насчет Адама, но здесь был совсем другой случай. Как бы то ни было, размышляя об этом, я в конце концов поняла, с кем именно мне нужно поговорить.

Анджела ушла, мы остались с Саймоном вдвоем. Тихо жужжали мониторы, и шелестел аппарат искусственного дыхания. Я села у его постели.

— Привет, — шепотом поздоровалась я. — Это Кристина. Кристина Роуз, та женщина, которая не смогла уберечь вас от самого себя. Иногда я думаю, что вас надо было уберечь от меня. — На глаза мне навернулись слезы, я с трудом справлялась со своими эмоциями. — Я прокручивала события той ночи много-много раз, пыталась понять, что же тогда случилось. Наверное, я ляпнула что-то не то. Не могу вспомнить. Я так обрадовалась, что вы отложили пистолет. Простите меня, если я сказала что-нибудь, от чего вы ощутили себя лишним, а свою жизнь никому не нужной. Это совершенно не так. Если вы меня слышите, Саймон, прошу вас — сражайтесь, боритесь за свою жизнь. Пусть даже не для себя, а ради жены и детей, вы очень, очень им нужны. И будете нужны дальше. Я выросла без мамы, я знаю, каково это — постоянно ощущать рядом чью-то тень. Ты все время думаешь — а что бы она сказала, а что бы подумала, гордилась бы она мною…

Я замолчала и долго сидела, дав волю слезам, потом взяла себя в руки.

— И теперь, из-за того что чувствую свою вину перед вами, я встряла в большие неприятности. Встретила человека, он хотел прыгнуть с моста, а я решила показать ему, как прекрасна жизнь, как хорошо жить на свете. Мне обязательно нужно его в этом убедить, иначе я его потеряю. — Слезы ручьем бежали по щекам, я смахнула их рукой. — Кроме всего прочего, мне надо помочь ему вернуть его девушку. Если она не полюбит его снова, он покончит с собой. Так сложилась судьба. Это случилось всего неделю назад, но иногда, иногда время бежит быстро. Я многое поняла за эту неделю, — сказав это, я осознала, что это правда на все сто процентов.

У меня была надежда, что мне станет легче, но облегчения эта исповедь не принесла. У меня раскалывалась голова, болезненно стучало сердце, и никакого отклика я не почувствовала — все так же мерно и безучастно жужжали приборы и двигался аппарат искусственного дыхания. Я надеялась на сочувственный кивок, надеялась услышать слова ободрения, заверения, что все хорошо, моей вины нет и вообще я сумею со всем справиться. Мне требовалось на что-нибудь опереться, обрести подспорье. Господи, где же оно, в чем? Была бы такая книжка, ну, скажем, «Как сделать так, чтобы абсолютно все опять стало хорошо», простая, доходчивая инструкция, где шаг за шагом описывалось бы, как устранить сердечную боль, как сделать сознание ясным и чтобы все всех простили.

Наверное, внутреннего молчаливого осознания мало, наверное, нужно сказать это вслух. Я подняла на Саймона заплаканные глаза и честно, из самой глубины души, как будто это могло заставить его вернуться, твердо проговорила: