— Кто он такой? — наклонившись к Блекмену, шепотом спросил Климовицкий.

— Очень знаменитый человек. Один из столпов теологии.

— Но вещает он, как какой-нибудь языческий жрец… Зевс, Великая мать, алхимия…

— Не обращай внимания. Морган — крупный этнолог и психоаналитик. Здесь он среди своих и может говорить совершенно свободно. Бог един — имена не имеют значения…

— Вы вправе спросить, братья, — на губах проповедника промелькнула улыбка, — расшифровал ли я сокровенное послание, запечатленное на «Фестском диске»? — он бросил многозначительный взгляд на потолочную роспись. — И да, и нет. В кромешной тьме родильных вод предо мной распахнулись врата всех тайн, ибо я вернулся к началу начал, где нет времени. Но на выходе из пещеры вселенский маятник вновь принялся отсчитывать мгновения, я вернулся во время, сделался временным — смертным. Поэтому не ждите от меня потусторонних откровений, но тем немногим, что мне удалось вынести с той стороны, я охотно поделюсь с вами, моими братьями и спутниками.

— Гениально, — шепнул Блекмен Климовицкому. — Сейчас пойдет философия, хотя все уж сказано.

— Что сказано? — Павел Борисович не уловил тайного смысла зачина. Пещера — матка? Очень образно, но при чем тут время? Ускользнуло главное — подтекст. Возможно, сказалось несовершенное знание языка.

Выдержав риторическую паузу, Морган обошел статую богини и остановился возле напольных часов. Потрогав резную фигурку Хроноса, украшавшую палисандровый футляр, он задумчиво огладил гробовую эмблему и сдул пыль с ладони.

— Священное, сексуальное, смертное, — пробормотал как бы про себя, возвращаясь к пюпитру. Богатый модуляциями голос вновь обрел дидактическую размеренность. — Смерть — это последнее испытание на пути к великому посвящению, за которым уже нет никаких тайн. Утратив священный покров, смерть низводится до синонима небытия. Это не касается людей с религиозным сознанием, в кого бы ни веровали они — в Христа, Будду или же Абсолютный дух. Для них смерть — ритуал перехода. Попробуйте поставить себя на место древнего человека, чей духовный мир почему-то принято считать примитивным. Не знаю, чего здесь больше: гордыни или невежества. Древним так же, как и нам, ведома смертная страда — фундаментальное переживание, необычайно глубокое и насыщенное, которое сделало человека тем, кем он есть. За этим стоит слишком многое, чтобы можно было передать словами. Это и уход от неведения детства, и расставание с матерью, и обретение собственного «я», очищенного от младенческих комплексов. Смертные муки древний человек воспринимал как боль инициаций. Если бы только было возможно сублимировать страдание нашей души в архаичные символы, то мы могли бы получить предельно ясный ответ. Смерть — это вхождение в лабиринт, в ночной лес, где блуждают демоны и души предков, в иной мир, куда более реальный, чем здешний, подвластный переменам, временный, бренный. Это великий страх, tremendus[54]… Латынь точнее передает трепет, потрясение, парализующие мальчика, посвящаемого в братство мужчин. Его заглатывает чудовищный змей, засасывает в беспросветную тьму чрева, ломает кости в тисках колец, терзает плоть, обжигает огнем, рвет на части, высасывая сок жизни… Архетипический образ умирающего и воскресающего бога: Адониса, Аттиса, Осириса. Алхимическая дезинтеграция перед синтезом возрождения. Мы многое смогли узнать о тех испытаниях, которые по сей день проходят юноши и девушки в джунглях Новой Гвинеи, на островах Микронезии, в дождевых лесах Африки. Они оставляют свои дома, чтобы завершить обряд инициаций в заповедных дебрях, символизирующих иной мир. Пытки, нестерпимые по нашим меркам, достигают своего апогея в ритуале смерти и воскресения. Это последний экзамен, самый ужасный из всех. Вдумайтесь, что означает быть проглоченным, разъятым на части, заживо погребенным? Вы совершенно правы: это нисхождение в преисподнюю на адские муки. Вспомним Иону во чреве кита! Левиафана — змея извивающегося! Смею уверить, что нечто подобное происходило и в Египте, и в Греции, и здесь — на благословенном Крите, где Великая мать богов укрыла младенца Зевса от Крона, пожирающего своих детей. Всюду слышны отголоски посвятительного обряда. Крон — Хронос, чудовищное олицетворение всепожирающего времени. Мы живем в истории. Хронологическая экзистенция перемалывает наши души и плоть. Хронос эллинов — римский Сатурн с беспощадной косой. Вслушайтесь в звучание: Санторини. Остров Сатурна — могильный камень Атлантиды. Мы одержимы стремлением раскрыть древнюю тайну, но не слишком ли самонадеянно без нужной подготовки перешагнуть грань, за которой скрыта иная реальность? — Покинув пюпитр, Морган приблизился к карте Средиземноморского бассейна.

— Невероятно! — восхитился Климовицкий, прочувствовав многозначную связанность символов: Хронос — Сатурн — Санторин — могильный камень. Он испытывал смешанное чувство радости узнавания, потаенного страха и безысходной тоски.

— Mysterium tremendum, mysterium fascinans[55], — словно уловив стон смятенной души, утвердительно кивнул Морган. — Сверхъестественное лежит по ту сторону ratio[56]. Это чувство отлично от всего человеческого. «Я прах и пепел», — обращается к Господу Авраам. Сверхъестественное пронизывает космос, как грозовое электричество, — стоя лицом к карте, он устремил завороженный взгляд в лаковую голубизну. — Не правда ли, очертания острова Санторини удивительно напоминают косу? Эмблема времени, орудие смерти. Есть повод задуматься. Ходульное выражение «убить время» не лишено глубокого смысла. Мы пытаемся выскользнуть из увлекающего нас все дальше и дальше потока различными способами, главным образом развлечениями, пустым, обратите внимание на сокровенную проницательность слова, времяпровождением. И нам, представьте себе, удается убить время, но какое, джентльмены? Мы выскальзываем из стремнины своего ритма, чтобы обрести призрачное существование на чужой волне. Оставляем собственную историю ради романа, фильма, пьесы, наконец, некоей страны, исчезнувшей в один роковой день. Не это ли собрало нас вместе?.. Мы действительно готовы отказаться от собственной истории, чтобы удовлетворить свою любознательность? Или нам необходимо нечто принципиально иное? Боюсь, джентльмены, что для многих из нас Атлантида — своего рода наркотик, дающий иллюзию власти над временем.

Древние воспринимали действительность как бесконечное повторение цикла, воспроизводящего первичный миф, тогда как нами движет тайное желание любой ценой отгородиться от неумолимого течения времени, влекущего к смерти. Не осознав психологической подоплеки, нечего надеяться на успех наших начинаний. Бесполезно искать Атлантиду Платона на дне океанов. Нам нечего добавить к усилиям археологов, открывших удивительный мир Акротири. Атлантида, которую мы ищем, с каждым днем погружается в глубь невозвратных зыбей. Мы потеряли ее с гибелью цивилизаций ацтеков и майя, на наших глазах ее разрушали в Тибете, она умирает, по мере исчезновения традиционных культур, повсюду: на Калимантане, Камчатке, Вануату, Папуа, в Конго, Сибирской тундре, Амазонской сельве, Австралийской пустыне. Отчаянная попытка сохранить коренные языки, понять существо мистерий, проникнуть в миф — это единственное, что нам остается. — Морган пожал плечами, всем своим видом выражая крайний скептицизм. — Так называемый прогресс остановить невозможно. Символика технотронной эры олицетворяет власть времени. Не мне решать, где больше смысла: в духовных исканиях индийских отшельников или виртуальной реальности киберпространства, но одно я знаю твердо: новые поколения уже не смогут понять самих себя. Священные знаки изгладились. Рядом с термоядерной бомбой серп и коса потеряли ману. Это просто архаичные сельскохозяйственные орудия, а не ключи, отмыкающие потаенные двери сознания. Когда дисплей окончательно уничтожит книгу, как книга когда-то вытеснила изустное предание, наступит… Впрочем, не хочу вас пугать, джентльмены, но придет день, когда новые Фрейды и юнги не обнаружат в душах своих пациентов ничего, кроме безответной пустоты. И уже никому никогда не приснится золотая лестница в небо.[57] Оно станет устаревшим синонимом атмосферы, где все меньше озона и все больше углекислого газа, а океан — гидросферы, в которой еще плавают какие-то рыбы, а мать-земля — плацдарма экологических бедствий. И только ignis trementum, вырвавшись из клокочущих недр, пребудет в своем очистительном естестве огня, приводящего в трепет. Возможно, правы индусы, прозревающие за кальпой всесожжения новый жизненный цикл. Слава Богу, я стар, и мне не придется жить в том прекрасном новом мире… Благодарю за внимание и терпение.