Не порадовала находками и вторая история. Разве что в анамнезе Виктора значился залеченный сифилис. Об экспериментах над пациентами не упоминалось и словом.
— Для этого существует лабораторный журнал, — объяснил Серов, — но это сугубо конфиденциальная информация.
— Секрет фирмы?
— Если угодно.
— Коммерческий?
— В том числе и коммерческий.
— «Светосила» — закрытое акционерное общество. Как-то не вяжется с научными исследованиями, а у вас еще и бесплатный медицинский стационар со всеми онерами… Вам не кажется?
— Вы плохо знакомы с современными условиями. Как и многим, нам приходится выживать. Средства на науку и медицинское обслуживание как раз и дает коммерция.
— И чем, простите, торгуете?
— Самым ценным товаром, уважаемый Федор Поликарпович, — информацией.
— Нельзя ли чуть конкретнее?
— Нельзя, но если очень хочется, то можно. Вам ведь хочется?
— Не скрою. Помнится, вы даже обещали показать кое-что интересное.
— Мы, кажется, говорили тогда о призраках?
— Совершенно справедливо. Кража препаратов в Институте мозга, тень Цюрупы и вообще фарс-гиньоль…
— Не спешите с выводами, Федор Поликарпович, все намного серьезнее, чем вам кажется… Впрочем, смотрите сами, — Серов ввел новый диск и, поиграв клавишами, спроецировал на экран изображение знакомого по фильмам кремлевского кабинета. За длинным, покрытым зеленым сукном столом, где обычно располагались члены политбюро или победоносные маршалы, сидели лицом к лицу Сталин и Гитлер. Изображение было четкое и создавало полную иллюзию документальной съемки. Когда же последовательно появились звук и цвет, сцена приобрела все приметы телевизионной передачи в прямом эфире, о чем свидетельствовала и сегодняшняя дата в нижней части кадра и мелькающие цифры бегущих мгновений. Реальные Гитлер и Сталин никогда не встречались. Случись такое на самом деле, они не обошлись бы без переводчиков. Эти же оживленно болтали с глазу на глаз, причем разговор шел попеременно на немецком и русском языке с характерными особенностями произношения и манеры. Зрелище не выдерживало никакой критики с позиций исторической правды, но картина была настолько реальна, что холодела кровь. Детство Бобышкина пришлось на войну и первые послевоенные годы. Он видел живого Сталина на мавзолее и хорошо помнил, как цепенела Можайка, когда по шоссе пролетал кортеж черных лимузинов. Пережитые страх и восторг всколыхнулись в нем едва ли не с прежней силой.
— Ничего себе! — он с трудом перевел дыхание.
— Здорово, не правда ли? — удовлетворенно улыбнулся Серов. — А вы говорите «Московский комсомолец»! Коробка от ксерокса!
— Я ничего не говорю, — Федор Поликарпович едва сдерживал дрожь.
— Хотите, чтоб внесли эту самую коробку? Кого предпочитаете: Коржакова, Чубайса, Поскребышева?.. А давайте-ка Ивана Грозного? — профессор опять поколдовал над клавиатурой, и в дверях возник бородатый царь, вполне узнаваемый, хоть и не похожий на Черкасова в одноименной роли.
Бобышкин мог поклясться, что перед ним живой человек, а не загримированный актер, хотя движения Ивана Васильевича и казались несколько более скованными, чем у мирно беседовавших людоедов.
«Я только словом был государь, а на деле ничем не владел, — болезненно отдуваясь, посетовал царь, водрузив набитую пачками новеньких обандероленных долларов коробку на самую середину стола. — Как лучше, так и делайте; сами ведаете, как себе хотите, — жаловался он и стенал бабьим слезливым тоном, — а мне до того, ни до чего дела нет. Если кто и был казнен, то за свою вину».
«Царь Иван, — не повернув головы, представил Сталин, — великий и мудрый правитель… Одна из ошибок Ивана Грозного, — вождь, однако, не удержался от критики, — состояла в том, что он не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если он эти пять семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся. Бог ему в этом деле мешал. Нужно было быть еще решительнее».
«Следует вешать тут же без всякой жалости, — поддержал фюрер. И, самое главное, не давать времени для длинных речей».
«В тот же день».
«Приводить приговор в исполнение в течение двух часов… Фрейслер уж об этом позаботится. Это — наш Вышинский».
«Я знаю, как сильно любит германский народ своего вождя, — довольный достигнутым единогласием, Сталин улыбнулся в усы, — поэтому я хотел бы выпить за его здоровье».
Как из-под земли, явился лысый человечек во френче с петлицами без знаков различия и разлил по бокалам вино.
— Поскребышев, — прокомментировал Серов. — За историческую точность высказываний отвечаю головой перед каждым из них, — усмехнулся он. — Программировал, сверяясь с источниками… Впечатляет?
— Более чем! Как вам удалось?
— Секрет фирмы. Поведение, речь, мимика — все определяется программой.
— А образы?
— Компьютер синтезирует на основе кино- и фотодокументов. Это как раз не фокус.
— Иван Грозный тоже на документальной основе?
— Тот же принцип, что и у Герасимова. Реконструкция по черепу. Была бы голова, а туловище можно взять у кого угодно.
— Реконструкция по черепу, говорите? Знакомая ситуация, но поворот, должен признать, для меня неожиданный. Один Бог знает, куда это нас заведет. В одном вы правы: ничего не стоит создать любую фальшивку.
— Положим, стоит, и немало, но подпортить репутацию можно кому угодно.
— И на любом уровне, если я правильно понимаю.
— Абсолютно. Представьте себе, например, президента США, подписывающего документ о возвращении Аляски России. Подпись, печать, бланки — все, как в натуре, не отличишь. В конце концов разберутся, но скандал!..
— Пока разберутся, — махнул рукой Бобышкин, — много воды утечет, а то и крови. Стоит только запустить по телевидению… Допустим, Кучма отказывается от Крыма? А?
— Пожалуй…
— Или же наш передает японскому императору всю Курильскую гряду и южную часть Сахалина в придачу, а китайцам — Приморье?
— Быстро вы ухватили самую суть.
— Привычка мыслить в криминальных рамках. Хвастаться нечем: порок примитивен… Скажите, Анатолий Мелентьевич, призраки тоже ваша работа?
— Был бы счастлив ответить утвердительно, но увы… Самому интересно знать, как зовут шалуна. Синтезировать образ не проблема: хоть черта с рогами или наркома Цюрупу. Голограмма — тоже задача для семиклассника, могли убедиться… Но как запустили в телепередачу, ума не приложу. Высший класс. Если, конечно, тут не спонтанная самоорганизация.
— Что еще за самоорганизация?
— Всемирная сеть — сложная многоканальная система, — не слишком понятно объяснил профессор, добавив что-то и вовсе заумное про развивающиеся программы и гомеостат.
Федор Поликарпович понял только, что Серов решительно открещивается от скелетов и рогатых чертей. Остальное как-то пролетело мимо ушей, в том числе и тонкий намек на собственный опыт, а потому маленькое происшествие в библиотеке так и осталось непроясненным. Во всяком случае, Бобышкин никак не связывал свой конфуз с голографией, о которой имел весьма отдаленное представление, хотя и не путал ее, как иные служители Фемиды, с порнографией.
— Если я правильно понял, вы ведете эксперименты с генетическим материалом. Это как-то связано с воссозданием образов? — он кивнул на экран, где зиял пустотой исторический кабинет. — А они куда подевались? Те?
— Отбарабанили свое и слиняли, — пошутил Серов. — Запас речей кончился… А связь самая непосредственная — молекула ДНК. Она включает в себя не только генный набор, обеспечивающий каждому из нас неповторимую индивидуальность, но и, как выяснилось, некий закодированный гипертекст. Он читается не только буква за буквой и строчка за строчкой, но вообще с любой буквы. Слова здесь неразделимы, как в древних манускриптах. По сути, одна бесконечная сплошная строка, закрученная в пространственную спираль. Считывая информацию с каждой последующей буквы, мы всякий раз получаем иной текст. Справа налево и наоборот, вверх, вниз — без разницы. Притом содержание никогда не остается постоянным. Хромосомы в ядре раскручиваются, вибрируют, порождая все новые и новые варианты сюжета. И это не только метафора, сравнение. Компьютерный анализ показал, что структура устной речи и книжного текста математически тождественна генетическому коду. Вы понимаете, что это значит? Клетки обмениваются информацией, ведут между собой бесконечный диалог на структурно близком, но пока не понятном нам языке. В рамках международной программы «Геном человека» мы пытаемся найти ключ к его расшифровке. В отличие от Шамполиона, прочитавшего египетские иероглифы, у нас нет билингвы, спасительного Розетского камня.
