Мятежный город и растревоженная обитель погрузились в сон, погасив огни. Среди тех, кто не спал в ту ночь, был инок Томас Уолсингем, ведший строгий учет «деяний» аббатов монастыря святого Олбана. Список «деяний» благополучно дошел до потомков.
На другой день прибыл королевский герольд. Скоро уже весь город знал, что Тайлер убит, а вокруг короля собираются отряды карателей. В сумке курьера-рыцаря лежала и грамота Ричарда, помеченная пятнадцатым днем июня. В ней король просил подданных Хартфордского графства и всех соседних общин не причинять ущерба сент-олбанскому аббату, монахам и монастырю, обещая заставить оного настоятеля дать удовлетворение всякому, кто чувствует себя обиженным и притесненным.
Еще не проросла маками кровь на Смитфилдском поле, и король пока лишь просил.
Огорченные грустным известием, повстанцы посовещались и решили стоять до конца. Скорбя об убитом, они не ожидали для себя никаких особых невзгод. Разве король и право были не на их стороне? Впрочем, просьба его милости несколько поубавила пыл. О разгроме обители уже не было речи.
Глава тридцать шестая
Пир победителей
О люди, гнуснейшие и ненавистнейшие на земле и на море, вы, недостойные жизни по сравнению с лордами, на которых вы напали, — вы достойны жесточайшей смертной казни, и вас казнили бы, если бы вы не были послами. Идите к своим товарищам и отнесите им ответ короля. Вы были крепостными и останетесь ими, вы останетесь в крепостном состоянии, но еще несравненно худшем и более тяжком. Пока мы живем и с божьей помощью правим нашим королевством, мы постараемся всеми силами, способами и возможностями примерно наказать вас, так, чтобы наследники вашего рабства имели вас перед глазами, как зеркало, и чтобы вы были для них постоянным предметом и проклятий и страха, и чтобы они боялись поступать так, как вы.
Ответ Ричарда Второго гражданам Эссекса
Сильные мира сего не забывают услуг, особенно оказанных в трудную пору. Они платят неблагодарностью за пережитый страх и унижение. Положение Солсбери незаметным образом пошатнулось. Новые фавориты громогласно обвиняли его в том, что своими действиями он подверг особу короля неоправданному риску. Призывы эрла проявить дальновидность и не дразнить народ чрезмерно крутыми мерами не встречали должного понимания. Королева-опекунша и оба дяди выдвигали на ключевые посты своих конфидентов. Единственное, что успел сделать Солсбери, перед тем как окончательно утратить влияние на государственные дела, — это свалить Ричарда Арондела. Временный хранитель печати так и не получил вожделенное канцлерское кресло. Не преуспел в своих чаяниях и Томас Арондел, замахнувшийся на архиепископскую митру. На высшие посты выдвигались большей частью фигуры малоизвестные, а то и вовсе ничтожные. Самостоятельность, ум, глубина и оригинальность суждений оказались решительно не ко двору. Зато на все лады превозносилось усердие и восхвалявшая себя самое безудержная преданность.
Уильям Уолуорс, перехвативший лавры Солсбери, пребывал в большом фаворе. Поставленный во главе чрезвычайного трибунала, который уже с понедельника начал заседать в Гилдхолле, лорд-мэр не затруднял себя излишней судебной процедурой. Смертные приговоры сыпались как из рога изобилия. Палач в Чипсайде едва справлялся с работой. На плаху укладывали сразу по три, по четыре головы. То и дело приходилось менять изрубленное чуть ли не в щепки бревно. Впрочем, приговоренные к топору еще могли поздравить себя с удачей. Других ожидала смерть мучительная и медленная: кого подымали на дыбу или разрывали на части, а кому выпадали и оба ужасных жребия. Особенно усердствовали по части типично английской «квалифицированной» экзекуции, когда поочередно отсекают члены и сжигают внутренности.
Чудовищное колесо наращивало свои обороты. Вырвались наружу зверские инстинкты, ширился бред доносов и оговоров. Человека могли схватить на улице и вздернуть на первой попавшейся балке только за то, что он похож на крестьянина. Город захлестнула сладострастная спазма мести. Семьи фламандцев, павших под ножами ночных погромщиков, получили высочайшее дозволение собственными руками карать убийц. Безутешные вдовы и матери сплошь и рядом приводили в исполнение скоропалительный приговор.
— Vlaenderland tot eewig heid![107] — встречала улица каждую голову.
Золотой лев Брабанта плотоядно извивался на черном полотнище, а черный фландрский лев терзал золотую парчу.
Случалось, что под горячую руку попадали совершенно посторонние лица, платя за чужие грехи позором и мукой. Разбираться было некогда, оправданий не слушали, все быстрее вертелось кровавое колесо. Многие стали ожесточаться, отмечает свидетель, и опять возвращаться к заговорам, стали собираться в лесных чащах, и их сходки все увеличивались вновь прибывавшими, ибо они не видели иного средства избежать лютой смерти. Поэтому предпочли собрать свои силы и мужественно погибнуть от мечей своих преследователей, вместо того чтобы подставлять шею рабству под игом жадных сборщиков или кончить жизнь в петле на виселице.
Эрла Солсбери не столько огорчала опала, сколько всеобщее помрачение, чреватое окончательным крахом.
В угаре кровавого пира вознесенные к власти безродные временщики совершенно утратили чувство реальности. Лондон еще наводнен тайными пособниками повстанцев, положение в графствах отчаянное, а эти выскочки уже вообразили себя полными хозяевами и тешат низменные душонки людоедской забавой.
Вакханалия зверств беспокоила проницательнейшего из дипломатов отнюдь не по причинам морально-этического характера. Сему понятию суждено было появиться лет эдак через пятьсот. Морали Солсбери не касался, а вот несвоевременность широких карательных мер представлялась ему вполне очевидной. До полного умиротворения королевства не стоило поспешать с мелочной местью.
Свою точку зрения эрл изложил на Королевском совете, который собрался в Круглой зале Виндзора.
— Наконец, милорды, — он закончил речь изысканным жестом, — кто-то должен трудиться и в наших манорах, весьма пострадавших от смут, рожать детей и платить налоги. Работников и без того не хватает.
И вновь, как тогда, накануне событий, пэры не вняли самым очевидным доводам. Верх взяли сторонники «твердой руки», учуявшие настроение принцев.
Примас Куртней, получивший Кентерберийский диоцез за успешное сватовство, выразил мнение большинства:
— Сперва надлежит навести порядок. Пусть на собственной шкуре почувствуют, что значит бунтовать. Отвыкли бояться, вот и ослушничают, лодырничают. Придется учить.
Его горячо поддержал Бекингэм, а вслед за ним и новый канцлер Ричард ле Скроп, уже греющийся в лучах собственного величия, и новый лорд-казначей сэр Гугон Сигрейв, и главный барон казначейства Роберт Плессингтон, и хранитель тайной печати Джон Фордхем.
На все лады склоняли: вешать, рубить, карать.
— Все грамоты нужно немедленно аннулировать! — Сэр Уильям Уолуорс даже стукнул кулаком по столу. — И обложить еще большим налогом. Пусть расплачиваются за безобразия.
— Хотели свободу, получат рабство, — внес свою лепту Эдмунд Ленгли. — Они еще не раз поплачут, вспоминая прежние деньки.
— Я нахожу, что все сказанное здесь справедливо, милорды, — Ричард уже не лез за словом в карман, хотя собственного мнения по-прежнему не имел. Прислушивался к тому, что скажут другие.
На выручку Солсбери нежданно пришла военная сила. Коннетабль Нолз, которому были подчинены все стекавшиеся к столице отряды, мог позволить себе выразить суждение:
— Карать, конечно, надо, но только зачинщиков. Это послужит добрым уроком. Зато к мелкой рыбешке уместно проявить снисхождение. Пусть лучше работают на нас, чем слоняются по лесам. У нас и без того достаточно хлопот. Зачем нагнетать страсти?
— Шерифам и коронерам придется как следует постараться, чтобы выловить главарей, — славировал Бекингэм, менее всего желавший усиления позиций Гилдхолла. — Тут нужен тонкий подход. Рубить головы — дело нехитрое. Прежде чем казнить, не мешает немножко пощекотать пятки. Смерть еще следует заслужить. Пусть сперва назовут соучастников.
