Аккредитованный при императорском дворе легат предложил Вацлаву единственную кандидатуру. В награду за посредничество великий понтифик требовал немногого: полной свободы распространения индульгенций. В имперских землях торговля талонами, гарантировавшими избавление от мук ада, не встречала особых препятствий. Большая часть ландтага была за Урбана. Зато в Англии она натолкнулась на неожиданное сопротивление.

Первыми возвысили голос протеста Уиклиф и его проповедники — неподкупные обличители клерикальной коррупции и мошенничества. Отпор оказался настолько яростным, что папа заколебался в своих симпатиях. Однако поздно было менять лошадей. Ожесточенная схватка с антипапой Климентом Седьмым — этим зверем в образе человеческом — не позволяла ссориться с испытанными союзниками.

Папа настаивал на своем праве распространять индульгенции и требовал казни Уиклифа, а свадебная колесница продолжала катиться по накатанной колее.

Дело оставалось за малым. Вацлав требовал три миллиона серебряных марок. В качестве выкупа за невесту столь значительная сумма была непомерной роскошью. Но вполне приемлема в виде безвозвратного государственного займа союзнику. Эдуард ведь платил императорам. Под таким соусом можно было выторговать у парламента новый налог. Когда король женится, народ ликует и платит.

Для налаживания деликатных нюансов брачного контракта в Прагу был послан епископ Лондонский Куртней. Подавленный роскошью имперской столицы, перед которой хмурый Лондон выглядел нищей побирушкой, он две недели промаялся в ожидании приема. Ревностный папист, а значит, недруг Гонта и лютый враг Уиклифа, епископ был премного наслышан о богохульных выходках императора и ожидал аудиенции с тяжелым сердцем.

Пока он страдал, Вацлав предавался радостям оленьей охоты. Носясь со сворой собак по богемским лесам, он опустошал винные подвалы вассалов, гостя попеременно в Конопиште и Штернберке, Бергштейне и Кривокляте. Менялись неприступные замки, заваленные рогами и шкурами, отпадали лихие собутыльники. А двужильный охотник, которому шел уже двадцать третий год, все не мог угомониться.

Остроумный, веселый, находчивый в начале пира, король постепенно терял человеческий облик. Как-то в состоянии тяжкого похмелья он позвал палача и, подставив голову, велел рубить. Не смея ослушаться, заплечных дел мастер почтил царственную шею нежнейшим прикосновением и был подвергнут казни за ослушание. Даже если это всего лишь анекдот, он удивительно верно характеризует нрав молодого императора и его злые причуды. То он хладнокровно пронзил стрелой монаха, неосторожно выскочившего на охотничью тропу, то отколошматил самого архиепископа, чем привел в изумление богомольных курфюрстов. А в один далеко не прекрасный день случилась трагедия и пострашнее. Собаки, которых государь не то что обожал, но прямо боготворил, насмерть загрызли его молодую жену — ее величество королеву. И это, к сожалению, быль.

Злата Прага между тем переживала пору расцвета. По проектам лучших зодчих застраивалось основанное Карелом Ново Място, росли грандиозные контрфорсы собора в граде, благодаря мягчайшей влтавской воде не знало себе равных знаменитое пиво. Невзирая на гнет феодалов и поборы двора, коронная земля богатела. Зато нищали окружающие владения. Особенно города.

Набирал силу и Пражский университет, тоже детище блаженной памяти императора. Разделенный по четырем языкам — чешский, саксонский, баварский, польский, — он вскоре сделался признанным очагом свободомыслия. Его кафедры, взрастившие чешскую реформацию, станут ревностно распространять учение Джона Уиклифа.

Как причудливы, неожиданны и в то же время закономерны исторические преемственности!

Куртней, у которого Уиклиф и без того сидел в печенках, совсем приуныл. Родину он оставил в тревожный момент и мучился отсутствием достоверных вестей. Затянувшаяся оленья забава грозила осложнить переговоры, поскольку французы, не брезгуя ничем, продолжали интриговать.

Чужое видимое благополучие будило зависть. И тревожила непривычная легкость, что носилась в самом этом воздухе, и резала слух ласковая, как переплеск Влтавы, славянская речь, густо перемешанная с немецким рокотом.

По вечерам долетало из градчанских лесов:

Хорошо хоть невесту удалось повидать на званом обеде у пфальцграфа Адальберта. В полном соответствии с библейским значением своего имени, черноглазая Анна действительно оказалась весьма миловидной.

Куртней украдкой следил за тем, как она держится, говорит, ведет себя с кавалерами. В общем и целом первое впечатление сложилось благоприятное. Ее французский, правда, был ужасающим, но в остальном принцесса была достойна похвал. Скромна, приветлива, набожна, ест, едва окуная пальчики в подливку. Епископ, улучив удобный момент, подарил ей маленький золотой трезубец, который вывез из Рима. Здесь, как и в Англии, вещица оказалась в диковинку и вызвала оживленные пересуды.

Куртней сам попытался продемонстрировать королевне, как удобнее есть, ухватив с блюда чуть не полседла серны, которое тут же шмякнулось в соус. Она мило смеялась.

Наконец настал долгожданный день, когда перед послом предстал скороход: император вернулся и приглашает на скромный дружеский ужин.

Вацлав покорил епископа с первого взгляда. Высокий, стройный, с молодецкими плечами, он был похож на короля-рыцаря древних легенд. И пахло от него по-мужски: дымом, можжевельником, звериной кровью. Держался он непринужденно, говорил с улыбкой, хотя без слов было ясно, что перечить такому молодцу, как говорится, себе дороже. Он считался только с собственной волей, добивался всегда своего, но умел делать это с известным изяществом, не задевая чужого самолюбия. Если ему так хотелось, конечно; потому что Куртней, не терявший времени даром, уже кое-что прослышал о привычках императора и короля.

Говорить, в сущности, было не о чем. Послу Анна понравилась, и ее коронованный брат сумел это понять. Брак устраивал обе стороны и мог быть заключен хоть сейчас, по представительству. Меркантильная сторона не затрагивалась. Легат ясно предупредил: без денег не будет свадьбы, а о том, что торговаться не только неуместно, но и опасно, посол, слава богу, догадался сам.

Вацлава интересовало иное. Не называя вещи своими именами, он попытался вызнать, насколько прочно положение Ричарда и намеревается ли он начать править самостоятельно.

Куртней пустился в пространные рассуждения о британских традициях, парламенте и Королевском совете, существенно ограничивающих своеволие монарха.

К своему ужасу, он заподозрил, что чех ровно ничего не понял.

— По-моему, мы короновались с братом Ричардом в один и тот же год? — Вацлав решил вдруг заняться кабалистическими выкладками. — Смотрите сами: один, три, семь, восемь… В сумме это дает девятнадцать, но один и девять составляют десять, и, следовательно, снова единица. Знак свыше! Все предопределено. Пусть он не робеет.

— Наш король еще так молод, — напомнил с улыбкой посол, благоразумно умалчивая о том, что Ричард принял державу и скипетр годом раньше. — У него все впереди.

— Я в восемнадцать стал императором, — напомнил Вацлав.

— Когда ему будет столько же, он постарается не отстать, хотя, конечно, едва ли сможет стать императором, — Куртней всячески старался дать понять, что шутит. Ему все меньше нравилось направление беседы.

— Да, императором может стать только один, — самодовольно кивнул Вацлав, все принимая всерьез. — Зато у нас целых два папы! Как вам это нравится? Я склоняюсь к тому, что не стоит поддерживать ни того, ни другого. Они слишком мешают правителям.

— О-о! — только и нашелся протянуть англичанин.

— Рано или поздно я скажу об этом на ландтаге. Денежки, что они выкачивают из нас, можно использовать с большим толком.