Хрисанф Мефодьевич стоял сейчас посторонясь и не мешал вести деловой разговор инженеру Ватрушину с буровым мастером Калинченко. Буровой мастер как-то сразу и без сомнений пришелся по душе Савушкину. И не потому, что похвалил сына Михаила за старательность и хорошее знание дизельных двигателей. Просто Калинченко был, что называется, броский мужик. Вон у него какие большие серые глаза, черные, красивого изгиба, взлетающие брови, высокий лоб, и вообще лицо — живое, подвижное. Хрисанф Мефодьевич не любил окаменелые, истуканские лица: они вызывали у него жалость и озорное желание пощекотать человека с таким лицом, рассмешить его. Калинченко был веселый, в разговоре словоохотливый и не шумливый. И улыбка добрая: к ней так и тянешься сердцем. Вот он посмотрел долгим, ласкающим взглядом на Хрисанфа Мефодьевича, спросил:

— А как вам, товарищ охотник, в вашей тайге живется-можется?

— Неторопливо, но споро живется, — ответил Савушкин.

— Основательно, значит? — не сводил с него теплого взгляда Калинченко.

— А без основы — куда? — подмигнул Хрисанф Мефодьевич. — Ветром сдует!

Ответ понравился, и все трое весело посмеялись. И опять охотник отошел в сторону, и опять не мешал разговору нефтяников, слушал, как они и о чем толкуют.

— Следим за тобой и на опыте твоем других учим, — сказал Ватрушин, обращаясь к Калинченко. — Скорости проходки не сбавляешь, и она у тебя по объединению самая высокая.

— Всяко бывает, — скромно заметил Калинченко. — Мы сметкой живы. Подводим пар, обогреваем ротор. Осушку воздуха делаем по нами же придуманному образцу. Стараемся…

— Все это можно было бы давно уж облегчить, — сказал Ватрушин с досадой, как говорят о каком-нибудь неприятном и надоевшем вопросе. — Как ни тяжел камень, а с места сдвигать его надо, чтобы прохода не загораживал. А его обходят, приноравливаются. Государство отпускает огромные средства на исследования по нашей отрасли, а ученые все еще медлят помощь нам оказать. Для здешних сибирских условий разве такие нужны буровые станки? Но даже на таких вы умудряетесь ставить рекорды! А дай вам добрую, подходящую к здешним условиям технику?

— Не помешало бы, — улыбнулся Калинченко. — Может, скоро и доживем — придут новые буровые станки.

— Кстати, как у вас вчера прошла опрессовка? — спросил главный инженер.

— Нормально. Давали сто двадцать атмосфер давления на колонну, а утечки было всего пять единиц.

— Ну, это даже более чем нормально, — заметил Ватрушин.

— Переволновался опять я, Виктор Владимирович, — признался Калинченко. — Сколько уж лет опрессовываю, а привыкнуть к этому испытанию никак не могу. Чуть что не так — и беготня, и возня. Не за себя — за других страшновато бывает. Ведь может рвануть и повлечь жертвы.

— Избавь нас от них всевышний! — Ватрушин по привычке вскинул подбородок. — На здоровье не жалуетесь? Эпидемия гриппа до вас еще не дошла?

Умные глаза Калинченко зажглись юморком.

— От гриппа мы перец нюхаем, — ответил буровой мастер с легким смешком. — Исключительно помогает!

— Шуточки! — Ватрушин переглянулся с Савушкиным.

— А я не помню, когда и чихал, — вник в разговор Хрисанф Мефодьевич.

— Закалка охотничья, — сказал Ватрушин.

— Когда нам лосятину дадите на буровую? — спросил Савушкина Калинченко. — Строганины поесть охота!

— И вы сырое мороженное мясо едите? — спросил охотник.

— Привыкли давно. И едим с удовольствием, — ответил Калинченко.

— У меня в зимовье лосятина есть. Присылайте вездеход — отгрузим по сдаточному акту.

— Идемте в балок, — пригласил буровой мастер.

В балке у Калинченко было тепло, а с мороза — даже и жарко. Из транзистора услаждающе лилась музыка. На раскаленной докрасна плите побурливал чайник, приставленный с краю. Калинченко налил по кружке крепчайшего, выставил в мисках сахар и сушки, водрузил на стол большую сковороду с мясными котлетами и этим очень потрафил Хрисанфу Мефодьевичу.

Калинченко Савушкина расспрашивал о промысловых делах, позавидовал ему, а потом буровой мастер и главный инженер опять перешли к нефти, к тем сложностям, с какими приходится сталкиваться нефтяникам постоянно. Добыча должна возрастать, а сроки сжаты, вот и приходится каждому на своем посту туго. Ватрушин посетовал, что управление разведочного бурения пока без начальника (тогда Саблин лежал в больнице с воспалением легких), без дирижера то есть, и лично ему, главному инженеру, со всех сторон достается сполна. Начинать ему тут пришлось с колышка, но постепенно, конечно, все отлаживается, и уже скоро можно будет ожидать продуктивные скважины, приращивать запасы нефти к тому, что имеется.

— Как с дисциплиной в бригаде? — поинтересовался Виктор Владимирович.

— Много молодежи пришло, — сказал Калинченко, потягивая маленькими глотками горячий чай. — С одной стороны, это хорошо, но и хлопотно в то же время. Не все получается ладно у молодых, однако же смену воспитывать надо. Тут-то и должен быть коллектив, как одна натянутая струна. Конечно, воспитываем начинающих, прививаем им навыки. Известно, какие качества отличают бурильщика: спокойствие, выдержка, знания и деловитость.

— На той неделе я вам отправлял корреспондента из областного радио, — напомнил Ватрушин. — Взял он тут материал?

— Да, много записывал на магнитофон, расспрашивал, — Калинченко задумался, улыбнулся чему-то.

— Интересный малый, — сказал Ватрушин.

— В унтах, полушубке… Шапка на нем из сабачьего меха — огромной величины, — начал припоминать буровой мастер. — Утеплился он кстати так хорошо, потому что и морозило уже крепко, и ветер дул. На буровой везде лед, мы ходим с красными лицами. Но работаем!

И такой у меня вышел разговор с корреспондентом. Спрашивает:

«Как с морозом вообще-то справляетесь?»

Отвечаю:

«Нынче еще не ломались и не простаивали подолгу».

«Согреваетесь?»

«А без этого как!»

«Водкой или спиртом?»

Я расхохотался и говорю:

«Буровики — чаем! Буровая — паром!»

Ну, ходим мы с ним, я объясняю, он пишет. На молодых обратил внимание, поинтересовался, часто ли они ошибаются. Я человек откровенный и прямо ему отвечаю:

«Бывают оплошки. Где надо сперва головой поработать, там они, молодые-то, сразу руками берутся. Расчета не сделают, тут и жди какую-нибудь загвоздку».

«И случалось такое уже?»

«Пока от большого греха судьба миловала, потому что — следим».

Корреспондент старательно все заносит в блокнот, магнитофон иногда включает, но я заметил: в одном месте он ухмыльнулся слишком красноречиво.

«Заметили что-нибудь?» — спрашиваю.

«Да, от одного рабочего спиртом пахло!»

Поверите ли, меня даже в краску бросило. Думаю, неужели Ивлин опять? Помнишь, Виктор Владимирович, лишали его премиальных за это дело? Ну, он и оказался тем самым «унюханным»! И как я его не заметил, когда мы заступили на смену… Вынужден был факт признать и дать слово корреспонденту, что подобное не повторится, что это все же случайность. Ивлин потом плакал. Разбирались тут с ним всей бригадой. Видите ли, именины у друга были, так он с именин еще не проветрился… Дал мне тогда Ивлин расписку, что если вот так хоть один раз попадется, гоните, мол, в шею. Я поверил. И ребята в бригаде тоже. Кажется, крепко подействовали товарищи по работе на Ивлина…

Ночевать остались в балке у Калинченко. Хрисанф Мефодьевич плохо обычно спал на новом месте и думал, что будет ворочаться, пялить глаза в потолок. Однако уснул он на удивление быстро и спал крепко.

Утром опять кипел на плите большой, носатый дюралевый чайник. Усаживались к завтраку. Но никто не успел и глотка чаю выпить, как за балком возник шум, послышались голоса. Все трое быстро оделись, и выскочили на мороз, в утренний стылый туман.

Возле цистерны с горючим, питающим котельную буровой, суетились пожилой татарин-слесарь и дизелист Михаил Савушкин. Из цистерны хлестало топливо. В том месте, куда била струя, снег почернел и протаял. Слесарь и дизелист были залиты все мазутом. Хрисанф Мефодьевич подумал о сыне, что Миша его молодец — прибежал на помощь, на выручку человеку, не побоялся испачкаться, а ведь это, наверно, совсем не по его части дело.