«Сама почти не спала, — писала Императрица детям из Иевлево, — сердце и все болит».[543]
Однако, как всегда, Императрица ни единым жестом не показывала свою усталость и свои страдания. Яковлев вспоминал: «Александра Федоровна утомилась значительно больше (чем Государь. — П. М.), но старалась не показывать этого. Вообще она пыталась держаться гордо и замкнуто».[544]
В дороге в полной мере проявилась трогательная любовь русского крестьянина, особенно сибирского крестьянина, к своему Царю, любовь, которую не смогла поколебать никакая революционная ложь. Для нас самое ценное, что свидетельства об этой крестьянской любви к Царю исходят из уст большевиков, командиров отряда Яковлева. Д. М. Чудинов, командир отряда, обеспечивающего перевоз Царской Четы, вспоминал, как отряд вошел в одну из сибирских деревень: «Пока перепрягали лошадей, минут 5–7, вокруг меня собралась вся деревня — и стар, и млад. Один старик с большой седой бородой особенно пристал ко мне: — Паря, ты уж будь добр, скажи Бога ради, куда это Царя-Батюшку везут? В Москву што-ль?
— В Москву, дедушка, в Москву.
Отъезжая, слышу слова старика:
— Ну, слава Тебе Господи, теперь будет порядок.
Не доезжая к станку, сразу видно, что крестьяне откуда-то уже знают, что везут Романовых. На улицу вышли почти все жители. Опять летим вперед».[545]
Заметим, кстати, что в том, что Царя везут в Москву, были уверены не только члены отрядов Яковлева, но и крестьяне.
14/27 апреля отряд вошел в село Покровское — родину Г. Е. Распутина — и остановился прямо возле его дома. Вся семья Распутина, его вдова, младшая дочь Варвара и сын Дмитрий, а также другие жители Покровского, пришедшие встретить Царя и Царицу, стали махать из окон белыми платками, приветствуя Государыню, которая в ответ кивала им. Матвеев послал двух вооруженных людей, которые под угрозой оружия заставили людей отойти от окон.
Государь по этому поводу записал в дневнике: «В с. Покровском была перепряжка, долго стояли как раз против дома Григория и видели всю его семью»[546]
В том же Покровском Государь вышел из повозки, пока перепрягали лошадей. В этот момент, вспоминал Матвеев, крестьянин, везший Царя, только сейчас понял, кого он вез. Государь обратился к нему: «„Что же, дядя, лошадки-то эти твои?“ Тот снял шапку и низко поклонился, а на глазах у него были слезы. Он ответил: „Да, Царь-Батюшка, это лошадки-то мои, вот Господь привел провезти вас на моих родных“». Государь поблагодарил крестьянина и пошел садиться на другую подводу. Матвеев подошел к крестьянину, который не прекращал плакать, и спросил его: «„Что же ты, старый, плачешь-то?“ Он ответил мне: „Что как же, батюшка, мне не плакать, ведь смотри, вот Господь привел провезти на моих-то лошадках самого Царя-Батюшку“».[547]
По дороге в Тюмень, в селе Борки, у Е. С. Боткина случился приступ мочекаменной болезни, и на полтора часа выезд был задержан. Наконец, в 20 часов 15 минут 14/27 апреля Царская Чета и сопровождающие ее лица, окруженные кавалеристами Яковлева, при полной луне въехали в г. Тюмень. Утомленные нелегкой дорогой путники вошли в уже подготовленный для них поезд. «Приятно было попасть в поезд, — писал Государь в дневнике, — хотя и не очень чистый. Сами мы и наши вещи имели отчаянно грязный вид. Легли спать в 10 часов не раздеваясь».[548]
Здесь мы должны вернуться к действиям комиссара Яковлева. С его слов, он строго предупредил Бусяцкого и Заславского об их ответственности в случае любой самодеятельности с их стороны. Но тем не менее он был предупрежден Неволиным, что против его отряда готовится нападение. «Гузаков сообщил мне, — вспоминал Яковлев, — очень тревожные известия, полученные им от перебежчика из отряда Гусяцкого. Нам по пути угрожала большая опасность. Гузаков обрисовал мне в общих чертах, какая создалась в связи с перевозкой Романовых обстановка, и предложил мне расспросить Неволина. Выслушав Неволина, мы стали обсуждать с Гузаковым дальнейший план действий. У него на станции Тюмень имелся отряд в 250 человек хорошо вооруженных рабочих. Таким образом, с момента прибытия в Тюмень мы будем в полной безопасности. Подъезд к Екатеринбургу мы тоже сумели обеспечить. Самое серьезное — это добраться до Тюмени».[549]
Здесь ясно, что слова Яковлева не сходятся со словами Неволина. Вспомним, что Неволин говорил, что ему удалось отговорить красноармейцев Бусяцкого, и тот был вынужден отступить, сказав, только «что если вы ничего не сможете сделать, то никто ничего не говорите» Яковлеву. Но Неволин тут же побежал доносить Яковлеву о случившемся. Если он говорил то, что было изложено им 3 марта 1918 года, то Яковлеву нечего было беспокоиться: Бусяцкий явно был в меньшинстве и ничего не мог поделать по дороге в Тюмень. Единственно, где он мог оказать какое-то противодействие, то это возле Екатеринбурга, и то чисто гипотетически, судя по его же словам («если в Екатеринбурге 5-я и 6-я роты его не задержат, то, значит, Романов ушел»). Но как раз, по словам Яковлева, подъезд к Екатеринбургу был для него обезопасен, правда, неизвестно, как и чем. Таким образом, выходит, что никакой серьезной опасности у Яковлева по дороге в Тюмень не было.
Но Яковлеву зачем-то обязательно нужно было придумать эту мнимую опасность. Для этого он рисует следующую картину ночлега 14/26 апреля в селе Иевлево: «В Иевлево мы приехали вечером. Гузаков принял особенно тщательные меры охраны и окружил арестованных тройным кольцом. Несколько красноармейцев с ручными гранатами все время находились начеку. Гузаков, Касьян, Зенцов и я дежурили беспрерывно. Ночь прошла спокойно».[550]
Но мы имеем другие свидетельства об этой ночи в Иевлево. На утро 27 апреля Государь пишет в своем дневнике: «Встали в 4 ч., т. к. должны были ехать в 5 ч., но вышла задержка, пот., что Яковлев разоспался и, кроме того, он ожидал потерянный пакет»[551]
Что это был за потерянный пакет, остается загадкой, сам Яковлев об этом ничего не говорит. Но вот поведение самого Яковлева, «разоспавшегося» во время самого опасного момента переезда, говорит о многом и в первую очередь о том, а была ли реальной эта самая опасность?
Об этом метко заметил французский историк Пьер Лорран: «Курьезная ситуация, — писал он. — Яковлев опасался нападения по дороге, но проспал час отъезда и затем целый день шел таким медленным темпом, что прибыл в Тюмень ночью».[552]
Из уже упоминаемой нами телеграммы Яковлева из Иевлево на имя Голощекина вновь говорится о попытках уральцев «взять багаж» именно на переезде Иевлево — Тюмень.
Однако в тот же день из Тюмени Яковлев посылает Голощекину еще одну телеграмму: «В ваших отрядах одно желание — уничтожить тот багаж, за которым я послан. Вдохновители: Заславский, Хохряков и Кусяцкий. (Опечатка, правильно Бусяцкий. — П. М.) Они предприняли ряд мер, чтобы добиться в Тобольске, а также в дороге, но мои отряды довольно еще сильны и у них ничего не вышло. У меня есть один арестованный из отряда Бусяцкого, который во всем сознается.
Не буду говорить все, а лишь предстоящее. Оно заключается в следующем. Заславский перед моим выездом за день скрылся, сказав, что вы его вызвали в Екатеринбург. Выехал он, чтобы приготовить около Екатеринбурга пятую и шестую роты и напасть на мой поезд. Это их план. Осведомлены ли вы в этом? Мне кажется, что вас обманывают, и их постоянные усмешки при разговорах о вас наводят меня на подозрение, что вас обманывают. Они решили, что если я не выдам им багажа, то они перебьют весь наш багаж вместе со мной.
