Таким образом, как нам представляется, мы достаточно убедительно показали, кто являлся истинными убийцами Царской Семьи и ритуал какой религии они использовали при этом убийстве. Взошедшее солнце 17 июля 1918 года ознаменовало собой начало Нового мирового порядка.

Эта книга никогда не может быть дописана до конца. Чем больше погружаешься в исследование той чудовищной июльской ночи, тем больше возникает загадок, мучительных вопросов, на которые нет ответов. Мрачный Ипатьевский дом, несмотря на то что давно стерт с лица земли, по-прежнему продолжает хранить свои кровавые тайны. «Мир никогда не узнает, что мы с ними сделали», — эти слова одного из изуверов стали заклинанием мирового зла. И это понятно: зло смертельно боится, что мир все-таки узнает, что произошло 17 июля 1918 года в городе Екатеринбурге.

4/17 июля 1918 года от рук врагов Христовых приняла мученическую смерть Царская Семья и ее верные слуги. Царская Семья стала жертвой вселенского зла, которое спешило объявить о своей причастности к преступлению. В июле 1918 года большевистский деятель Сафаров писал в «Уральском рабочем»: «В ночь с 16 на 17 июля по постановлению президиума Областного Совета Рабочих, Крестьянских и Красноармейских депутатов Урала расстрелян бывший царь Николай Романов. Он слишком долго жил, пользуясь милостью революции, этот коронованный убийца. Рабочие и крестьяне, поглощенные творческой работой и великой революционной борьбой, как будто не замечали его и оставляли жить до народного суда! Историей ему давно был вынесен смертный приговор. Своими преступлениями Николай Кровавый прославился на весь мир. Все свое царствование он безжалостно душил рабочих и крестьян, расстреливал и вешал их десятками и сотнями тысяч. (…)Нет больше Николая Кровавого, и рабочие и крестьяне с полным правом могут сказать своим врагам: Вы поставили ставку на императорскую голову? Она бита. Получите сдачу — одну пустую коронованную голову».[1324]

Для сравнения приведем отрывок из другой статьи от 24 июля 1918 года из издаваемого для русских войск во Франции журнала «Русский-солдат гражданин». Журнал этот издавался при поддержке «Американского Христианского Общества Молодых Людей. YMCA». Статья называлась «Смерть Николая». Вот ее текст: «Из России пришло известие: бывший царь, бывший самодержец расстрелян в Екатеринбурге по постановлению местного Совета. В грохоте битвы, потрясающей весь мир, это известие прошло незамеченным. Газеты посвятили ему несколько строк. Кому и какое дело теперь до Николая? Умер Николай, когда-то сотнями и тысячами вешавший борцов за русскую свободу, посылавший карательные экспедиции против крестьян, заливший кровью всю Россию в 1905–06 гг. (…)

Николай был расстрелян, без суда, красногвардейцами, расстрелян так, как когда-то по его приказу расстреливались крестьяне и рабочие. Но суд, великий суд, вся крестьянская и рабочая Россия, давно осудила этого человека. И то, что он еще жил полтора года после своего ареста, казалось необъяснимым. Одни говорят, как человек Николай был не плох. Но он был не на своем месте. Возможно. Но когда от этого гибнет страна, страдает и мучается народ, разве можно оправдываться, что какая-то ничтожность стоит во главе судеб этого народа. Николай был не на своем месте. Пусть. Поэтому его и выгнали. И зато теперь-то он на своем месте. А. Р.».[1325]

Не правда ли, слова большевика Сафарова и «христианина» «А.Р.» удивительным образом совпадают, как будто писались они одним и тем же человеком?

8/21 июля 1918 года, через четыре дня после убийства Царской Семьи, Патриарх Московский и Всея России Тихон после Божественной литургии в Казанском соборе сказал, обращаясь к пастве: «Мы, к скорби и стыду нашему, дожили до такого времени, когда явное нарушение заповедей Божиих уже не только не признается грехом, но оправдывается как нечто законное. На днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший Государь Николай Александрович… и высшее наше правительство, Исполнительный Комитет, одобрил это и признал законным. Но наша христианская совесть, руководясь словом Божиим, не может согласиться с этим. Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его… Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточат в тюрьму, пусть нас расстреливают. Мы готовы все это претерпеть в уповании, что и к нам будут отнесены Слова Спасителя нашего: „Блаженны слышащие Слово Божие и хранящие его“».

Как же отозвался народ на эти слова Святителя? Народ — безмолвствовал. Но это не было тем безмолвием ужаса и осуждения кровавого убийства, которое имел в виду Пушкин в «Борисе Годунове». Это было равнодушное и трусливое безмолвие. Конечно, были те, кто искренне скорбел по убитому Государю, кто оставался ему предан даже ценою жизни. Но не они определяли тогда отношение к убитому Царю.

Марина Цветаева вспоминала об июльских днях 1918 года: «Стоим, ждем трамвая. Дождь. И дерзкий мальчишеский петушиный вскрик: „Расстрел Николая Романова! Николай Романов расстрелян рабочим Белобородовым!“ Смотрю на людей, тоже ждущих трамвая, и тоже (тоже!) слышащих. Рабочие, рваная интеллигенция, солдаты, женщины с детьми. Ничего! Хоть бы что! Покупают газету, проглядывают мельком, снова отворачивают глаза — куда? Да так, в пустоту …».[1326]

То же самое писал граф Коковцов: «20-го июля или около этого числа, в официальных большевистских газетах появилось известие: об убийстве Государя в ночь с 16-го на 17-ое июля в Екатеринбурге, по постановлению местного Совета солдатских и рабочих депутатов. Приводилось и имя председателя этого подлого трибунала — Белобородова.

Говорилось тогда об убийстве одного Государя и упоминалось, что остальные члены Его семьи в безопасности.

Я не скрывал своего взгляда и говорил многим о том, что думал, и когда мы узнали, что Их увезли в Тобольск, и потом появилось известие, что на Екатеринбург двигаются чехословаки, нечего было и сомневаться в том, какая участь ожидает их.

На всех, кого мне приходилось видать в Петрограде, это известно произвело ошеломляющее впечатление: одни просто не поверили, другие молча плакали, большинство просто тупо молчало. Но на толпу, на то, что принято называть „народом“ — эта весть произвела впечатление, которого я не ожидал.

В день напечатания известия я был два раза на улице, ездил в трамвае и нигде не видел ни малейшего проблеска жалости или сострадания. Известие читалось громко, с усмешками, издевательствами и самыми безжалостными комментариями…

Какое-то бессмысленное очерствение, какая-то похвальба кровожадностью. Самые отвратительные выражения: „давно бы так“, „ну-ка — поцарствуй еще“, „крышка Николашке“, „эх, брат, Романов, доплясался“ — слышались кругом, от самой юной молодежи, а старшие либо отворачивались, либо безучастно молчали. Видно было, что каждый боится не то кулачной расправы, не то застенка».[1327]

Но что говорить о них, простых людях, несчастных и обманутых, которых та же Цветаева называла: «малыми, слабыми, грешными и шалыми, в страшную воронку втянутыми», если так называемая «совесть» нации, интеллигенция, соревновалась друг с другом в глумлении над убитым Самодержцем.

«Щупленького офицерика не жаль, конечно… он давно был с мертвечинкой», — так отозвалась об убийстве своего Царя поэтесса Серебряного века Зинаида Гиппиус.

Маяковский в 1928 году в стихотворении «Император» глумливо описывал приезд еще до революции Императора Николая II в Москву и писал, что в ландо с молодым военным «в холеной бороде» сидели «как чурки, четыре дочурки», это о Великих Княжнах, к тому времени уже 10 лет как убитых.[1328]