Вместе с Панкратовым в Тобольск прибыл и его помощник А. В. Никольский. Если о Панкратове общее мнение было скорее положительным, то о Никольском полностью отрицательным. Государь, который вообще всегда был очень сдержан в оценке людей, о Никольском оставил следующие записи в дневнике: «Прибыл новый комиссар от Врем. прав. Панкратов и поселился в свитском доме с помощником своим каким-то растрепанным прапорщиком. На вид — рабочий или бедный учитель».[391] В другом месте Николай II называет Никольского «поганым».[392]
Лица, близкие к Царской Семье, также резко отрицательно отзывались о Никольском: «Никольский был груб и непорядочен. (…) Не будь около нас Кобылинского, Никольский бы, пользуясь слабохарактерностью Панкратова, наделал бы нам много плохого».
Е. Н. Эрсберг: «Никольский был страшно грубый и недалекий. Он худо относился не только к Ним, но и к нам. Нам с разрешения правительства было прислано в ящиках из Царского лекарственное вино: „Сан-Рафаэль“. Никольский, как увидал это, вскочил на ящики, давай их рубить и все вино уничтожил».
С. Гиббс: «Никольский был грубый. Они его не любили».
При этом во всех воспоминаниях приводится утверждение, что Никольский имел более сильную волю, чем Панкратов, и все антицарские выходки были его инициативой. «Оба они, Панкратов и Никольский, были ссыльные и были партийные люди, — вспоминала Эрсберг. — Никольский, кажется, был с более сильным характером, чем Панкратов. Вероятно, он влиял на него, и они стали читать солдатам „лекции“. После этого солдаты стали разлагаться, и худые из них стали вести себя хуже с нами».
Думается, что версия «о добром и мягком Панкратове» и «злом Никольском» есть не что иное, как реализация преднамеренного плана тех сил, которые послали в качестве надсмотрщиков Панкратова с Никольским. «Мягкий и добрый» Панкратов должен был специально играть свою роль, так же как и Никольский. Первый, притесняя Царскую Семью, всякий раз мог развести руками и сослаться на «злого» Никольского, «недовольных солдат», гнев народа и прочее, а Никольский должен был продемонстрировать, как революционное правительство строго стережет «тирана». То есть повторялся спектакль с «добрым» Керенским, который ничего не мог поделать со «злым» Чхеидзе. Но эти спектакли вовсе не отрицают того факта, что и Панкратов, и Никольский по-настоящему не любили Царскую Семью и желали ей зла. Политика Панкратова и Никольского по отношению к Царской Семье была политикой Временного правительства и стоявших за ним сил — она заключалась во всяческом мучительстве над Царственными Узниками.
Отношения между Царской Семьей и солдатами охраны были неоднозначными. Солдаты, по словам Теглевой, «разделялись на две партии. Одна партия относилась к Семье хорошо, другая худо. Когда дежурили хорошие солдаты, Государь ходил к ним в караульное помещение, где помещались дежурные солдаты, разговаривал с ними, играл в шашки. Ходил туда к ним и Алексей Николаевич, и Княжны тоже ходили с Государем. Плохие — хулигальничали. Однажды они вырезали какие-то нехорошие слова на доске качелей, которыми пользовались Княжны. Однажды они перерыли широчайшей канавой ледяную гору, которую собственноручно делала Августейшая Семья при помощи свиты и прислуги. Этим они лишили ее в сущности единственного развлечения на воздухе».[393]
Но даже многие солдаты, настроенные против Николая II, под влиянием его личности меняли свое отношение к нему. В. Криворотов в своем романе «На страшном пути до Уральской Голгофы» приводит один разговор, состоявшийся между Императором Николаем II и одним унтер-офицером отряда. Вообще, мы стараемся не приводить цитаты из художественных произведений в качестве тех или иных доказательств. Но с Криворотовым дело обстоит несколько иначе. Его книгу трудно назвать чисто художественным произведением. Скорее это историческое повествование, обличенное в некоторую художественную форму. Все факты, приводимые Криворотовым, имеют реальную историческую фактуру. Поэтому мы и осмеливаемся процитировать этого автора. Так как у Криворотова этот разговор довольно длинен, то мы изложим его собственными словами. Однажды Государь с Цесаревичем и двумя Великими Княжнами Марией и Анастасией зашел в караульное помещение и поприветствовал солдат. Солдаты ответили на его приветствие, а один унтер-офицер-разводящий по фамилии Челябин его проигнорировал. Государь заинтересовался этим унтер-офицером и принялся с ним разговаривать. Тот сначала отвечал Царю враждебно, называя «гражданин Романов». Выяснилось, что этот унтер-офицер из студентов, был призван Временным правительством в армию, прошел какието учебные курсы и произведен в унтер-офицеры. Он рассматривался новой властью как благонадежный элемент, способный влиять на солдатскую массу в нужном для нее русле. В ходе беседы выяснилось, что его родители были учителями гимназии и убежденными монархистами. Разговаривая с Челябиным, своим умным и спокойным разговором, Государь полностью обезоружил собеседника: тот был смущен и растроган. Закончился разговор тем, что Челябин, прощаясь с Государем, вытянулся в струнку и называл Императора не иначе как «Ваше Императорское Величество».[394]
Находясь в заключении под охраной солдат, Царь и Царица по-прежнему воспринимали их как своих солдат, которых они всегда любили и о которых заботились. «Во время чая — до 5 час. — пошли с Аликс в караульное помещение, — читаем мы в дневнике Государя за 24 декабря 1917 года, — и устроили елку для 1-го взвода 4-го полка. Посидели со стрелками, со всеми сменами до 51/2».[395]
Примечательно, что отношение к Царской Семье среди солдат определялось, как правило, длительностью их пребывания на фронте. Вопреки бесконечной лжи о «ненависти солдатской массы к Царю, который заставлял ее гнить в окопах», старослужащие уважительно и даже любовно относились к личности Государя Императора. И наоборот, дезертиры и молодежь, не побывавшая на фронте или побывавшая очень мало, относились к Императору с враждой и неприятием. В этой связи примечательна сцена, произошедшая возле «Дома Свободы» между старым солдатом-часовым и молодым нижним чином, описанная бывшим губернатором Тобольска Н. А. Ордовским-Танаевским со слов своего сына Всеволода: «Проходя мимо „Дома Свободы“, Всеволод замедлил шаги, может, пошлет Бог счастье увидеть если не Государя, то хотя кого-либо из Них. По другой стороне, вдоль дома, за забором идет пожилой часовой. Всеволода обгоняет красноармеец, из вновь прибывших с фронта.
— Товарищ! Эй, товарищ! Покажи мне Николку Кровавого!
Ответ часового и жест винтовкой выразительный:
— Я тебе не товарищ, трус, сбежал с фронта? Счастье твое, что стоишь далеко. Я бы показал тебе Николку, даже Кровавого! Здесь бывший Император, ныне полковник Николай Александрович Романов и его семья! От таких сволочей, как ты, мы их и охраняем! Кого он окровавил? Кровавите вот такие, как ты. Беги мимо — застрелю!»[396]
Один стрелок 1-го полка особенно хорошо относился к Царской Семье, старался, как мог, облегчить ей ее жизнь в неволе. Когда истек срок службы, этот стрелок не хотел покидать Царя, считая, что его долг и дальше служить ему. Но молодые солдаты не дали этому стрелку остаться.[397]
Естественно, что революционные власти стремились в первую очередь отдалить от Царя именно старых, верных ему солдат. В январе 1918 года большевики отправили их по домам. Уходившие солдаты потихоньку шли в кабинет к Государю, прощались с ним и лобызались.
«Во время утренней прогулки, — писал Николай II в дневнике, — прощались с уходящими на родину лучшими нашими знакомыми стрелками. Они очень неохотно уезжают теперь зимой и с удовольствием остались бы до открытия навигации».[398]
