Первое, что бросается в глаза, так это бессвязность, полубредовость рассказа Родзинского. Такое впечатление, что он либо совершенно не знает, о чем рассказывает, либо безумно боится задаваемых ему вопросов. Тем не менее из этого текста мы можем сделать три вывода: 1) письма писались максимум за две недели до убийства Царской Семьи, 2) текст писем был написан на французском языке самим Родзинским под диктовку Войкова, 3) никаких ответов на эти письма из дома Ипатьева не поступало. Последнее обстоятельство представляется нам чрезвычайно важным, так как опровергает принадлежность «ответа» от заключенных Ипатьевского дома.
При этом еще один весьма показательный штрих: сначала Родзинский говорит о «переписке, которую он вел с Николаем», а потом выясняется, что никаких ответов из Ипатьевского дома не приходило. Что же это за «переписка», которая проводится только в одном направлении? И как Родзинский, не получая никаких ответов, делал вывод, что он «вел переписку с Николаем»?
Однако это не единственное противоречие в истории с «перепиской». В 1989 году в журнале «Родина» Г. Т. Рябов опубликовал статью «Мы принуждены вас расстрелять», ставшей первым звеном в огромной дезинформации 90-х годов ХХ века вокруг обстоятельств гибели Царской Семьи. Касаясь «переписки» «офицера» и Узников дома Ипатьева, Рябов впервые, как было объявлено, опубликовал эту «переписку» в подлиннике. В своей статье 1989 года Рябов ни слова не говорит о том, что письмо «офицера» было написано по-французски. Наоборот, он издевается над малограмотностью «офицера». Вот отрывок из этого письма с комментариями Рябова: «С помощью Божьей и вашим хладнокровием мы надеемся приуспеть (орфографическая ошибка, нужно „е“, а не „и“. — Г. Р.) без всякого риска. Нужно непременно, чтобы одно из ваших окон было отклеено, чтобы вы могли его открыть в нужный момент. То, что маленький царевич не может ходить, осложняет дело, но мы предвидели это, и я не думаю, что это будет слишком большим затруднением. Напишите, если нужно два лица, чтобы его несли на руках или кто-нибудь из вас может это сделать. Возможно ли усыпить маленького на один или два часа, в случае если вы будете знать заранее точный час. Это доктор должен сказать свое мнение (синтаксис именно такой. — Г. Р.), но в случае надобности мы сможем снабдить теле, или другие для этого средства. Не беспокойтесь: никакая попытка не будет сделана без совершенной уверенности результата. Перед Богом, перед историей и нашей совестью мы вам даем торжественно это обещание. Один офицер»[974]
Заметим, Рябов дает это письмо в качестве подлинника и ни слова не говорит о том, что оно было написано по-французски. Упоминание о французском языке появляется у Рябова, когда он пишет об ответе из Дома особого назначения. Рябов отмечает, что ответное письмо, возможно, написано одной из дочерей Государя на французском языке, а затем переведено большевиками в 1919 году и опубликовано с существенными купюрами в «Известиях». При этом Буранов и Хрусталев в своей первой книге «Гибель императорского дома», ссылаясь на Рябова, пишут: «Купюры были произведены для того, чтобы у читателей создалось впечатление: автор письма — Николай II».[975]
Таким образом, в своей статье Рябов привел не подлинники, а, по меньшей мере, два искаженных и фальсифицированных документа, так как мы знаем, что письмо «офицера» было написано по-французски. Возникает вопрос: зачем это сделал Рябов? Первое, что приходит на ум, что он взял оба письма из «Известий» в переводе и не знал о хранящихся в архивах подлинниках на французском языке. Но это невозможно, так как Рябов пишет о письме «офицера» как о подлиннике, а о письме «Великой Княжны» как о подправленном большевиками варианте «Известий». Отсюда следует, что Рябов прекрасно знал, что первое письмо является переводом с французского, а посему орфографические ошибки свидетельствуют о безграмотности переводчика, а не автора.
В своей книге «Как это было» Рябов посвящает несколько страниц «переписке». Здесь уже Рябов прямо пишет о том, что он знал о существовавшей «переписке» между Узниками дома Ипатьева и «офицером», которая велась на французском языке. Рябов знал об этой «переписке» из книги генерала Дитерихса, который цитирует «Известия» от 3 апреля 1919 года. «Перевод с французского, — пишет Рябов, — (именно на этом языке шла переписка) сделан вполне вразумительно, все предельно ясно. Упоминаю об этом обстоятельстве только для того, чтобы читатель, заинтересованный и внимательный, чуть позже сравнил этот газетный текст с подлинным, сделанным переводчиком по горячим следам сразу»[976]
Тут надо сразу оговориться, что Дитерихс упоминает не «Известия», а «Вечерние Советские Известия», которых генерал в руках не держал, а слышал информацию о «переписке» по радио Москва — Будапешт.[977] То, что генерал Дитерихс был вынужден использовать такой сомнительный источник как большевистское радио, понятно: другого у него не было, но вот почему Рябов не удосужился обратиться в архивы и цитировать письма по подлиннику — не понятно. Кстати, никто из исследователей не дает ссылки на эти самые «Советские Вечерние Известия» и весьма сомнительно, существовала ли вообще такая газета.
Таким образом, получается, что приводимое в статье 1989 года письмо является каким-то переводом, сделанным неизвестно с чего, каким-то переводчиком и почему-то в поспешности. Приводимый Рябовым в его книге 1998 года документ мало отличается от образца 1989-го. Он только удобочитаемый. Так, например, когда речь идет о транспортировке Наследника Цесаревича, вместо просто «усыпить», как это было написано в статье 1989 года, появляется: «на время усыпить „маленького“ каким-нибудь наркотиком» и т. д.
Зачем Рябову понадобилось приводить этот новый исправленный и подчищенный стилистически текст? Ответ на этот вопрос очевиден. Рябов и целый ряд его единомышленников, точно так же, как и большевики в 1919 году, стараются доказать, что переписка шла между большевиками, с одной стороны, и Императором Николаем II, через одну из Дочерей, с другой. Рябов так и называет «письмо» якобы из Ипатьевского дома: ответом Государя. Буранов и Хрусталев также пишут: «Романовы не замедлили с ответом». А екатеринбургский исследователь Зайцев, потомок русских эмигрантов, считающий себя русским интеллигентом, пишет так: «Письмо было начертано на бумажной пробке бутылки с молоком, и ошалевший (выделено нами. — П. М.) от возможной свободы император пишет ответ».[978]
Таким образом, мысль Рябова и Зайцева понятна: большевики написали письмо, а «ошалевший» Император на эту провокацию сразу же и купился. Но, прочитав письмо «офицера» в том виде, в каком оно появилось у Рябова в 1989 году, любой мало-мальски думающий человек поймет, что Николай II не мог поверить той абракадабре, какую приводит Рябов. Понятно, что Царь никогда бы не стал вести никакую переписку с человеком, написавшим подобное письмо. В 1989 году, когда подавляющее число советских людей, даже ученых, не имело никакого представления о Царской теме, подобный вариант письма мог бы проскочить, но в 1998 году, в год захоронения так называемых «царских останков», один из их «отрывателей» Рябов понимал, что народ стал более грамотный и в первый вариант письма уже не поверит. Понадобился новый перевод письма «офицера», и он не заставил себя долго ждать. Но Рябов, безусловно, человек неглупый, понимал также, что даже второй вариант «письма» мало убедителен. Об этой неубедительности, как самих писем «офицера», так и так называемых «ответов Романовых» на них, хорошо писал генерал Дитерихс. Дитерихс приводит множество доказательств фальсификации всех писем. Русский офицер не будет обращаться к своему Государю просто на «Вы» без титула, он не будет называть Цесаревича — просто царевичем, он не мог называть Наследника интимным именем «маленький», употребляемого только членами самой Семьи, русский офицер не будет заканчивать свое письмо высокопарными и пустыми словами «о Боге, истории и совести», не предлагая никаких конкретных способов побега. Но еще большее недоумение вызывают так называемые «ответы» Царя. Вот первый из них: «Второе окно от угла, выходящее на площадь, стоит открыто уже два дня и даже по ночам. Окна 7-е и 8-е около главного входа, тоже выходящие на площадь, точно так же всегда открыты. Комната занята комендантом и его помощниками, которые составляют в данный момент внутреннюю охрану. Их 13 человек, вооруженных ружьями, револьверами и бомбами. Ни в одной двери, за исключением нашей, нет ключей. Комендант и его помощники входят к нам, когда хотят. Дежурный делает обход дома ночью 2 раза в час, и мы слышим, как он под нашими окнами бряцает оружием. На балконе стоит один пулемет, а под балконом другой, на случай тревоги. Не забудьте, что с нами будет доктор, горничная и маленький кухонный мальчик. Было бы низко с нашей стороны (хотя они ни в коем случае нас не затруднят) оставить их тут после того, как они добровольно последовали за нами в изгнание. Напротив наших окон по той стороне улицы помещается стража в маленьком домике. Она состоит из 50 человек. Все ключи № 9 находятся у коменданта, который с нами обращается хорошо. Во всяком случае, известите нас, когда представится возможность, и ответьте, можем ли мы взять с собой наших людей. Перед входом всегда стоит автомобиль. От каждого сторожевого поста проведен звонок к коменданту и провода в помещение охраны и другие пункты. Если наши люди останутся, то можно ли быть уверенным, что с ними ничего не случится?».
