Прервем ненадолго воспоминания о. Иоанна Сторожева и посмотрим, при каких обстоятельствах произошла замена Меледина Сторожевым. Обвиняемый Якимов показывал на допросе: «В субботу, 13 июля, позвал меня к себе Юровский и велел мне позвать „которого-нибудь священника“. Он меня сначала спросил, какие священники служат. Я ему назвал о. Меледина и о. Сторожева. Тогда он мне велел позвать которого-нибудь. Тогда он, Меледин, жил поближе (Водочная, 168), то я тогда же в субботу вечером его и позвал. Вечером же я и сказал, что Меледина я позвал, назвав его по фамилии. Я сказал ему, что позвал о. Меледина. Тогда Юровский меня спросил: „Это, который живет на Водочной, где доктор Чернавин проживает?“ Я сказал, что именно так. Тогда Юровский меня послал к Меледину сказать ему, чтобы он не приходил: „Пойди и скажи Меледину, что обедницы не будет: отменена. А спросит, кто отменил, так скажи, что они сами отменили, а не я. Вместо Меледина позови Сторожева“. Но я что же пошел к Меледину и говорю: „Так и так, обедницы не будет“. Он меня спросил: „Почему?“ Я сказал, как велел Юровский, что они сами отменили. Тут же я пошел к Сторожеву и позвал его. Что это означало, что не захотел Юровский Меледина, а пожелал Сторожева, не знаю».[964]
И. Ф. Плотников сообщает весьма любопытные сведения о последней обеднице в Ипатьевском доме. «По своей ли инициативе или по решению Голощекина, верхов, но Юровский в тот же день, 14-го июля, в воскресный день организовал для заключенных ДОНа, без их просьбы (выделено нами. — П. М.) богослужение — обедницу».[965]
Получается довольно любопытная картина: Юровский по своей инициативе, зная о скором убийстве всей Семьи, организует богослужение в Ипатьевском доме, настаивая именно на обеднице, а не на обедне, то есть полной литургии, а также на том, что эту обедницу должен отслужить именно о. Иоанн Сторожев. При этом Юровский не хочет, чтобы была предана огласке его роль в замене Меледина на Сторожева. Что же стоит за этими таинственными мероприятиями Юровского? Прежде всего, зачем ему понадобилось организовывать богослужение для обреченных людей и почему им была выбрана именно обедница? Сострадание и богобоязненность Юровского, как причину подобных его действий, мы отметаем сразу. В действиях коменданта Дома особого назначения была какая-то своя зловещая логика. Первое, что вызывает вопрос: почему Юровский так настаивал именно на обеднице? И. Ф. Плотников по-своему пытается объяснить это обстоятельство: «Обедница в отличие от обедни или литургии (главной и важнейшей службы), если говорить об основном, кратковременна, не требует особых приготовлений и церковных принадлежностей, является лишь ее некоторым подобием. Юровский спешил, экономил время. С 14-го июля цареубийство стало делом решенным».[966]
Вообще обедница — это название разговорное, правильное ее название — «Изобразительны».
Обедница вовсе не так уж кратковременна, хотя, конечно, и короче литургии, она является ее частью и заключает в себе практически все ее этапы, кроме одного, но самого главного. Здесь мы дадим слово отцу Иоанну Сторожеву: «Чинопоследование обедницы обычно служится в войсках, когда по той или иной причине нельзя совершить обедницу. По своему составу богослужение это сходно с последованием литургии, но значительно короче его, так как за обедницей не совершается таинства Евхаристии».[967] (Выделено нами. — П. М.)
Вот главное отличие обедницы от литургии! В обеднице нет таинства Евхаристии! То есть нет самого главного события, во имя которого и совершается литургия — Святого Причастия Крови и Тела Христовых. Вот чего не могли допустить Юровский и его хозяева. Их сатанинский дух подспудно страшился этого всепобеждающего христианского Таинства. Поэтому экономия времени не играла здесь никакой роли. Лишние полчаса для Юровского не имели бы решающего значения, тем более что при первом богослужении при Авдееве 2 июня, когда никто никуда не спешил, Сторожев тоже служил обедницу, а не литургию!
Примечательно, что сам Юровский в своих поздних воспоминаниях пишет, что им была разрешена для Царской Семьи церковная служба, которую он именует «обедней», а не «обедницей».[968] Представить себе, что Юровский путал эти понятия, нельзя, так как в 1918 году, как мы видели, он настаивал именно на обеднице, а не на обедне.
Но здесь встают два других вопроса: зачем Юровскому вообще понадобилось это богослужение и почему им так настойчиво был выбран для его проведения именно о. Иоанн Сторожев? Думается, на эти вопросы мы не скоро получим ответы, если получим их вообще. Но невольно возникает мысль, а не было ли Юровскому известно что-нибудь о прошлом о. Иоанна Сторожева, что сближало его с ним, делая его предпочтительнее в совершении задуманного комендантом Ипатьевского дома, и была ли случайна связь Сторожева с бесноватым Смарагдовым?
Сам Сторожев, если отбросить все его негативные оценки Юровского, которые основывались не на личном опыте, а имеющейся репутации Юровского как крайне жестокого человека, и, безусловно, также на всех обстоятельствах свершившегося злодеяния и роли в нем Юровского, а также на том, что Сторожев допрашивался белым следствием, утверждал, что Юровский общался с ним предельно корректно и даже заботливо. «Юровский, — говорил Сторожев, — держал себя безо всякого вызова и вообще был корректен с нами».[969]
Когда обедница закончилась, то Юровский проявил заботу о Сторожеве, который незадолго до этого болел плевритом, закрыл окно и даже предложил ему не выходить на улицу, обождать немного, чтобы не простудиться. И со стороны Сторожева чувствуется почти заискивающее отношение к Юровскому.
Конечно, важнейшими для нас являются свидетельства о. Иоанна Сторожева о последнем богомолье Царской Семьи. Вот его воспоминания: «Юровский пригласил нас в зал для служения. Вперед в зал прошел я, затем диакон и Юровский. Одновременно из двери, ведущей во внутренние комнаты, вышел Николай Александрович с двумя дочерьми, но которыми именно я не успел разглядеть. Мне показалось, что Юровский спросил Николая Александровича: „Что, у вас все собрались?“ (поручиться, что именно так он выразился — я не могу). Николай Александрович ответил твердо: „Да — все“. Впереди, за аркой, уже находилась Александра Федоровна с двумя дочерьми и Алексеем Николаевичем, который сидел в кресле-качалке, одетый в куртку, как мне показалось, с матросским воротником. Он был бледен, но уже не так, как при первом моем служении, вообще выглядел бодрее. Более бодрый вид имела и Александра Федоровна, одетая в то же платье, как и 20 мая ст. ст. Что касается Николая Александровича, то на нем был такой же костюм, что и в первый раз. Только я не могу ясно себе представить, был ли на этот раз на груди его Георгиевский крест. Татьяна Николаевна, Ольга Николаевна, Анастасия Николаевна и Мария Николаевна были одеты в черные юбки и белые кофточки. Волосы у них на голове (помнится, у всех одинаково) подросли и теперь доходили сзади до уровня плеч.
Мне показалось, что как Николай Александрович, так и все его дочерни на этот раз были — я не скажу, в угнетении духа, — но все же производили впечатление как бы утомленных. Члены семьи Романовых и на этот раз разместились во время богослужения так же, как и 20 мая ст. ст. Только теперь кресло Александры Федоровны стояло рядом с креслом Алексея Николаевича — дальше от арки, несколько позади его. Позади Алексея Николаевича стали Татьяна Николаевна (она потом подкатила его кресло, когда после службы они прикладывались ко кресту), Ольга Николаевна и, кажется (я не запомнил, которая именно), Мария Николаевна. Анастасия Николаевна стояла около Николая Александровича, занявшего обычное место у правой арки стены.
