Но чем больше авдеевская охрана соприкасалась с Царственными Узниками, тем более у многих из ее числа просыпалась совесть и сочувствие к ним. Как показывал обвиняемый Якимов: «Я никогда, ни одного раза, не говорил ни с Царем, ни с кем-либо из его Семьи. Я с ними только встречался. Встречи были молчаливые. Однако эти молчаливые встречи с ними не прошли для меня бесследно. У меня создалось в душе представление от них ото всех. <…> От моих прежних мыслей про Царя, с какими я шел в охрану, ничего не осталось. Как я их своими глазами поглядел несколько раз, я стал душой к ним относиться совсем подругому: мне стало их жалко. Часовые к б. Государю относились хорошо, жалеючи, некоторое даже говорили, что напрасно человека томят».[874]
В. Криворотов приводит в своей книге следующий эпизод: «Государыня с сыном и Леней Седневым осталась внизу во дворе почти час. Алексей чувствовал себя почти совсем хорошо. Один из солдат внешней охраны, стоявший постовым перед калиткой во дворе, оглянулся кругом, поставил свою винтовку и несколько раз помог Наследнику подняться из коляски на ноги и шагнуть несколько шагов. Когда на лестнице послышались шаги, он быстро подхватил мальчика на руки, посадил его в коляску и, схватив винтовку, стал как ни в чем не бывало у калитки: „Спасибо, солдатик! Бог вам этого не забудет!“ — тихо проронила Царица».[875]
Безусловно, что подобное сочувствие и внутреннее ощущение своего участия в черном и постыдном деле посещали не только рабочих-охранников, но и их начальство в лице Авдеева и Мошкина. Однажды после обеда А. Е. Трупп протянул Государю пакетик с табаком со словами: «Ваше Величество, этот табак дал мне Мошкин для Вас. Он сказал мне, что эта передача из монастыря и что о ней для Вас просил Авдеев».
Николай II на это сказал Труппу: «Передайте, Трупп, от меня обоим большое спасибо и мою радость, что они оба нашли наконец самих себя».[876]
Вышесказанное подтверждается показаниями послушниц Новотихвинского монастыря Антонины (Трикиной А. В.) и Марии (Крохаловой М. Л.). Трикина на допросе показала: «Как-то сам Авдеев сказал нам, что Император нуждается в табаке и просит прислать ему табак. Так он и сказал тогда — „Император“. Мы и табаку доставали и носили».[877]
Показания Крохаловой: «Мы стали носить сливки, сливочное масло, редис, огурцы, ботвинью, разные печенья, иногда мясо, колбасу, хлеб. Все это брал у нас или Авдеев, или его помощник. Очень хорошо к нам Авдеев и его помощник относились».[878]
Несмотря на свою революционную «сознательность», Авдеев и его внутренняя охрана с каждым днем становились все менее и менее надежными для Свердлова и Голощекина и тем более непригодными для подготовляемого последними убийства Царской Семьи. Не случайно, как утверждает И. Ф. Плотников, по свидетельствам близких Авдеева, тот, узнав об убийстве Царской Семьи, сокрушался.[879] Юровский в 1934 году в беседе со старыми большевиками рассказывал: «Насколько разложение дошло далеко, показывает следующий случай: Авдеев, обращаясь к Николаю, называет его — Николай Александрович. Тот ему предлагает папиросу, Авдеев берет, оба закуривают, и это сразу показало мне „простоту нравов“».[880] Именно этой «простотой нравов», установившейся между Царем и Авдеевым, в первую очередь и объясняется замена Авдеева и его команды на Юровского и его людей. «Нет сомнений, — пишет Н. А. Соколов, — общение с Царем и его Семьей что-то пробудило в пьяной душе Авдеева и его товарищей. Это было замечено. Их выгнали, а всех остальных отстранили от внутренней охраны»[881]
Комендант Юровский
Официальной причиной снятия Авдеева и Мошкина стало «их моральное разложение», выразившееся в пьянстве и воровстве царских вещей. Сам Юровский говорил об этом: «Мое назначение комендантом в Дом особого назначения было вызвано, как я думаю, во-первых, разложением коменданта, ближайших помощников, что не могло не сказаться, и сказалось, на охране внешней и внутренней в особенности. Проявилось разложение в пьянстве, растаскивании вещей и т. д., а отсюда — ослабление нужной бдительности. Авдеев и другие были арестованы и преданы суду, потом решили, чтобы люди искупили вину на фронте рядовыми бойцами (кара ожидалась вначале очень суровая в отношении их)».[882]
Однако выше мы уже убедились, насколько эта причина была надуманной. Обвиняемый Ф. Проскуряков вообще заявил на допросе, что борьбу с кражами будто бы начал сам Авдеев: «Приблизительно в самых последних числах июня или в первых числах июля месяца Авдеев арестовал Мошкина за то, что он украл чтото из царских вещей, кажется, какой-то золотой крестик».[883]
Тем не менее очевидно, что Авдеев и Мошкин были сняты Белобородовым по приказанию из Москвы. Немедленно после смещения бывшего коменданта и его помощника в Москву полетела следующая телеграмма: «Москва. Председателю ЦИК Свердлову для Голощекина. Сыромолотов как раз поехал для организации дела согласно указаниям центра. Опасения напрасны точка Авдеев сменен его помощник Мошкин арестован вместо Авдеева Юровский внутренний караул весь сменен заменяется другими Белобородов».[884]
Напомним, что 4 июля (по так называемому «новому стилю») 1918 года Голощекин находился в Москве, официально для участия в работе Всероссийского съезда Советов. На самом деле именно тогда он, совместно со Свердловым, активно добивается согласия Ленина на убийство Царской Семьи и, получив от того отказ, в свою очередь, получает от Свердлова тайные указания об организации злодеяния.
Вот что пишет по поводу этой телеграммы Соколов: «Когда Яков Юровский внедрился в дом Ипатьева, Шая Голощекин отсутствовал в Екатеринбурге. Он в это время находился в Москве и жил на квартире у Свердлова.
Но Белобородов в тот же день сообщил ему телеграфно о происшедшей в доме Ипатьева перемене. Телеграмма Белобородова имела следующее содержание: Москва. Председателю ЦИК Свердлову для Голощекина. Авдеев сменен его помощник Мошкин арестован вместо Авдеева Юровский внутренний караул весь сменен заменяется другими точка. Белобородов».[885]
При этом Соколов пишет в сноске: «Первая часть телеграммы не имеет значения для дела. Точно установлено, что в ней идет речь о вывозе денег из Екатеринбурга в Пермь, куда для этой цели и ездил комиссар финансов Сыромолотов».
Но вернемся в Ипатьевский дом, в котором черной тенью появился Юровский.
Янкель Хаимович (или, как он называл себя по-русски, Яков Михайлович) Юровский, согласно лично им заполненным анкетным данным, родился в 1878 году в г. Томске. Все, что связано с жизнью этого человека, полно неясности. С одной стороны, Ленин назвал его «надежнейшим коммунистом», а с другой — в советское время очень не любили говорить и писать о Юровском. Кроме бездарной повести Я. Л. Резника «Чекист», о Янкеле Юровском нет ни одной книги, ни одной его биографии.[886] Имя Юровского не упоминается ни в одной советской энциклопедии, даже в энциклопедии «Гражданской войны и интервенции в СССР», хотя его дочь — Римма Юровская, глава уральского комсомола, часто встречается в советской справочной литературе. Надо сказать, что как ранее, так и сейчас определенные силы, с одной стороны, пытаются представить Юровского этаким серым безграмотным исполнителем решений Уральского Совета, а с другой — наоборот, приписывают Юровскому решающую роль в Екатеринбургском злодеянии. Как в первом, так и во втором случае эти попытки призваны скрыть истинных организаторов убийства Царской Семьи.
