Дерево сронило, плача, листья,
И трава тугая преклонилась
От тоски к земле, звеня от горя.
Игорь-князь стоит на бреге Стугны,
Скорбной речью укоряя реку:
«Черною водой полна ты, Стугна,
Скрыто дно под студенистой толщей.
Ростислава-князя ты замкнула
Омутами — смертными ключами.
Только видел Мономах Владимир
В взоре брата ужас вечной ночи,
И рука рвалась, хватала волны,
И кричал, проглатывая голос,
Он твоею мертвую струею.
С той поры уж минуло столетье.
Только ходит мать младого князя
доль твоих брегов и орошает
Берега бессчетными слезами.
Где слезу уронит — прожжет землю.
И кричит, как раненая чайка».
И возговорила река Стугна
Влажной речью, женским лепетаньем,
Звонкой россыпью на перекатах:
«Ты не молви, князь, худое слово,
Не кори меня ты мутной речью.
А моя вода прозрачней вздоха,
Поцелуи мои чище снега.
Я любила Ростислава-князя,
Схоронила я его навеки
От стрелы каленой половецкой.
Я омыла ему ясны очи,
Уложила почивать на ложе
Мягче пуха, из песка златого».
Оборвал князь Игорь свои речи
И смотрел на водное теченье,
Слушал звук реки на перекатах.
_____________________________
С той поры уж минули столетья —
Не одно, не два, а много боле.
Только ходит мать младого князя
Вдоль брегов реки и орошает
Берега холодными слезами.
Где слезу уронит — лист пробьется.
И звенят ее бессчетны слезы,
Как вода реки на перекатах.
И, держась за умершее сердце,
Она смотрит в жидкую могилу
И кричит, как раненая чайка.
