(Как-то в Коктебеле мне на двое суток доверили четырехлетнего мальчика. В первые сутки мы облазили с ним Карадаг, а утром второго дня я заглянула в его горшок и обалдела! Мальчик накакал целый горшок яшмы! Камушки были такие гладкие и такие полудрагоценные, что только дурак не захотел бы их съесть.)

Мы не ели каштаны, мы просто катали их во рту. И все было просто замечательно. Почти замечательно (в моем случае и, как мне кажется, в случае зарубежного друга, отравленного островным сплином, весьма схожим со среднерусской осенней хандрой).

И тогда я спросила свою дочь:

– Скажи, ты чувствуешь себя счастливой?

– Да, – просто ответила она.

Я даже опешила.

– И что, тебе совсем-совсем больше ничего для счастья не надо?! – недоверчиво спросила я.

Дочь задумалась.

– Ну-у… мне, пожалуй, кое-чего не хватает. Одного. Но ты ведь все равно этого не сможешь…

– Проси! – выкрикнул мой зарубежный друг, потому что ему тоже был в диковину человек, которому для счастья не хватает только чего-то одного и конкретного.

– У меня нет такой штучки… Как у Мишки… чтобы считаться мальчишкой. Вот тогда бы они не стали прогонять меня с гаража!!!

Мы замолчали, придавленные годами оголтелого патриархата, годами обалделого суфражизма и взращенным с младых ногтей неумением быть счастливыми тем, что дано от природы.

Ребенок посмотрел на нас с жалостью и сказал:

– Ладно, не парьтесь вы так. Нет так нет. В конце концов, у меня есть лук и стрелы.

Оказалось, что у Мишки был светящийся меч Джадай (или как его там? Короче, модифицированный Экскалибур).

В общем, в этот вечер для счастья наличествовало абсолютно все. У всех. Включая короля Артура, который к этому моменту заснул, как младенец, на волшебном острове. Под бурные аплодисменты любителей аутентичной музыки.

Персик обещал на мне жениться. Правда, это было очень давно. Когда мы были совсем молодыми. И Персик был похож на эльфа. И даже не был Персиком. А просто был голубым. А я уже тогда была страшненькой, и бабушка в молочном магазине (куда я пристроила своего кота Злого Дебила из-за бескормицы в доме), так вот: бабушка из молочного магазина на углу Малой Бронной (когда я приходила проведать кота Злого Дебила) мелко крестилась и говорила в сторону прилавков с маргарином: «Гос-спади-какая-страшненькая». Возможно, по этой причине, а возможно, по какой-то другой, но жениться на мне обещали только голубые. Они ценили меня за резвость ума и экстравагантность. Остальные мужчины были разными и не любили меня каждый за свое. Слава богу, недостатков у меня много. С тех пор как Персик обещал на мне жениться, прошло много времени. И ничего не изменилось (в смысле, со мной, а не с Персиком). Иногда, когда у меня совсем плохое настроение, я стою под душем и думаю: зачем бог создал это все? Может, думаю, ему было элементарно скучно? Э-э, думаю, нет. Он же трансцендент, у него все там внутри было, вполне мог обойтись. Это у него было от переизбытка творческой энергии! Во как! И я, чем я лучше? (Это же я думаю сама о себе, без всяких публичных аналогий.) Вполне могу обойтись… творческой энергией. Может, моя задача убить дракона, а не прекрасного принца (найти, а не убить, естественно). Но когда у меня совсем плохое настроение, я, намыливая башку и наворачивая из пены прекрасные белоснежные букли, думаю иначе. «Ну ничё себе!!! Это что же? Я больше никогда вообще не буду трахаться, что ли?!!» Но это к свадьбе не имеет практически никакого отношения. Так что с недосвадьбой разобрались. Остальные три состоялись. Так получилось, что после того, как я написала книгу, Молекула женился. Как всегда – выгодно. И теперь у него двое детей (сразу взрослых, их не надо воспитывать, а только давать карманные деньги), и квартира с видом на ипподром. Потом женился Прожигатель (как всегда – идиотски. Пошел во двор вломить мужику, который отрывал прекрасную метлу, украшавшую свадебный автомобиль, рухнул и сломал ногу). Но все равно был счастлив и украсил гипс бутоньеркой. И Танька вышла замуж. И теперь она жжет свет по ночам, только когда делает перестановки в доме мужа. А телевизор у них работает не от одиночества, а потому что им прикольно. Это же домашний кинотеатр и полное ощущение, что ты в кино. Что мы все в кино. Потому что: как нам обойтись без милой английской мелодрамы с легким привкусом горчицы (имбирь? джинджер?!)? Без счастья через край? Без сбывшихся надежд? Без взаимности? И без печальной иронии смерти? Да. Кстати. В сценарии были прописаны похороны. Как же мы могли забыть? (Как-как? Хотели забыть. Фрейда не читали? Элементарное вытеснение.) Так получилось, что Персик умер. И это окончательно и бесповоротно, как и бывает в подобных случаях. И вообще, никакой он не Персик. Он – Авраам Август Перс. Художник, владевший утраченным искусством семислойной живописи. А с утратой Персика утраченным окончательно и бесповоротно. Так что если кому придется наблюдать в Лувре Джоконду или в каком-то другом музее другую мадонну Леонардо, помяните Персика. Возможно, недобрым словом. Потому что он лишил нас надежды научиться писать прекрасных мадонн, потому что он лишил крова старую кошку Нину Хаген (вообще-то это был Злой Дебил, но когда Персик забрал его из магазина, он выяснил, что это кошка, и переименовал). У меня теперь очень плохое настроение. Я думаю, что ради реализации такой неоправданно агрессивной творческой энергии некоторым не стоило и затеваться. Некоторыми, если уж они трансценденты, наверное, заранее было решено, что солнце погаснет?! Творение, конечно, не бесталанно. Но безнадежно. А Персик владел семислойной живописью, как я уже говорила. Это когда лица на портретах светятся изнутри. Светятся какой-то трогательной и храброй надеждой вопреки предсказуемому абсурду конечности.

С КЕМ ВЫ ПРОВЕЛИ СЕГОДНЯШНИЙ ВЕЧЕР?

Один мужчина сказал, что я – змея и укусила его за сердце. Другой мужчина сказал, что хотел бы смотреть в мои глаза вечно, потому что они цвета пивной бутылки. Еще один мужчина сказал, что никогда бы не обратил на меня внимания, если бы я не заговорила. Еще один нарисовал мой портрет пальцем на запотевшем стекле, и я тут же сказала, что страшно тороплюсь. Хоть и не тешила себя особыми иллюзиями по поводу собственной внешности.

Еще один человек был до того куртуазен, что даже чашку с кофе брал тыльными сторонами ладоней. Я предпочла уйти по-хорошему, чем дожидаться голодной смерти. Ну не могла же я ему признаться, что ем жареную картошку?!

А одного человека я хотела любить, как собака. Я хотела ни о чем не думать, а просто радоваться и махать хвостом, когда он появлялся. Но он хотел, чтобы я любила его как Карлсон. Он хотел, чтобы я ревниво говорила: «Ну я же лучше собаки».

Вообще-то я неревнива. Даже с неприхотливым набором глаз пивного цвета и минималистской наружностью, которую можно изобразить одним росчерком на оконном стекле, я убеждена, что лучше всех собак. Наверное, это оптимизм. Или инстинкт самосохранения.

Это был талантливый человек, потому что он добился своего в поразительно короткие сроки. То есть – нет, сделать из меня Карлсона ему так и не удалось. Но вот у меня была одна знакомая собачка, с виду неказистая, а называлась ягдтерьер. Охотничья, несмотря на плюгавость. Злющая такая – начиная лаять, до того распалялась, что в обмороки падала. Я тоже в обмороки падала от злости при виде всяких симпатичных болонок. Талантливый человек еле спасся. Тоже, видно, силен инстинкт самосохранения.

Это было давно.

А сегодня я узнала, что есть места, где никакая плюгавость не страшна. Пути женщины с пивными глазами прихотливы. Потому что такой женщине нельзя рассчитывать на бонусы за ясный голубой взор и пшеничные локоны, а надо искать корм самостоятельно. И вот поиски корма завели меня в страшные места. По работе. Мне предстояло снять фильм про работников эротического танца. Этот танец называется стриптиз, и его пляшут мужчины, которым, наверное, тоже не приходится рассчитывать на бонусы, а выбивать эти бонусы, внезапно скидывая штаны. Штаны они скидывают в специально отведенных местах.