— Я не понимаю, — сказала она. — Откуда вы могли узнать, что Эжен звонил мне? Есть что-то… что…

Она резко встала, поднесла руку к губам и посмотрела на Сатурнина.

— Боже мой! А если это был не Эжен?

— Почему вы так говорите? — быстро спросил комиссар.

Она снова опустилась на стул.

— Я не знаю… Его голос показался мне странным. Он мне сказал, что у него насморк. Телефон часто искажает голоса, но я помню, что у меня сразу же создалось впечатление, что у него какой-то странный голос.

— Какой это был день? Когда он вам позвонил?

— В субботу вечером… поздно… Я собиралась ложиться спать. Мне пришлось накинуть шаль, чтобы спуститься к телефону… Я отлично помню. Мне хотелось спать, но я подумала, что его голос какой-то странный. Наверное потому, что я наполовину спала.

Внезапно она встала. Выражение ее лица изменилось.

— Что все это означает, месье? Хитрость? Вы считаете, что Эжена заставили позвонить мне, чтобы успокоить меня и помешать пойти к вам, после того, как я прочитаю газеты. Или…

Она замолчала и прикусила губу.

— Или кто-то просто подделал голос Эжена?

Наблюдая за ней, Сатурнин видел по ее лицу, что она обеспокоена и волнуется за Видмера.

— Это очень возможно. Мы допускаем, что был заговор против Видмера и что его похитили.

— Похитили? Чтобы получить за него выкуп?

— Чтобы забрать у него драгоценности и деньги, которые были при нем. Не знаете ли вы, не арендовал ли он в банке сейф? Может быть под чужим именем?

Она жестом ответила, что ничего не знает, на глазах у нее стояли слезы.

— Это ужасно! — проговорила она. — Бедный Эжен! Он не смог вынести дурного обращения.

Она замолчала и прошла в другой конец комнаты.

— Я дам вам письма, месье. Может быть, ему угрожает серьезная опасность, а письма помогут вам что-нибудь прояснить.

Она открыла крышку секретера и, вернувшись с большим конвертом, в котором лежало несколько писем, сказала просто:

— Я доверяю их вам.

Он поблагодарил и быстро просмотрел их. Она не спускала с него глаз. Все письма были лаконичными и вне всякого сомнения написаны Видмером. Датированные летом или зимой все они отличались чистосердечием. В одном из писем, более пространном, Видмер сетовал о том, что она отказывалась от его предложения создать ей капитал. Он писал:

Пробежав коротко содержание писем, Сатурнин положил их в карман.

— Они будут у меня в сохранности, мадам. Я хочу их получше изучить.

— Хорошо, — равнодушно проговорила она.

Вдруг она вздрогнула и вполголоса произнесла:

— Это невероятно, месье! Я чувствую, что вы правы. Я вспоминаю этот голос по телефону и все больше убеждаюсь, что он был не нормальным. Обычно Эжен говорил со мной не так. Но что же произошло? Что все это может значить?

И она снова вздрогнула.

— Вы спрашивали меня, дарил ли Эжен мне драгоценности, а я ответила вам, что отказывалась от его подарков. Вы считаете, что он купил их для меня… рассчитывая, что в конце концов уговорит принять их… И что он попал в руки грабителей?

— Возможно, — ответил Сатурнин. — Нам придется принять это за отправную точку и действовать соответственно. Скажите мне, зачем он купил отвратительный костюм, чтобы переодеться в бедняка? У вас есть какие-нибудь догадки?

Она с удивлением смотрела на него.

— Нет, ни малейшего представления. Это невероятно. Со стороны Эжена это совершенно нелепый поступок.

— Если предположить, что он узнал о редкой марке, принадлежащей бедному человеку… может быть, торговцу… который не знал истинной цены, как вы думаете, способен ли Видмер прикинуться бедным, чтобы добиться своего?

Мадам Мендоза немного подумала.

— Нет, я не считаю его способным на такое. Эжен никогда не держался за деньги. Он счел бы такой поступок недостойным. — Она улыбнулась. — Это безнравственно! Это любимое слово Эжена. По моему мнению, он сообщил бы бедному человеку истинную стоимость марки и дал бы ему настоящую цену. Если бы он поступил как-то иначе, то считал бы себя нечестным человеком.

Взяв свою шляпу, Сатурнин снова обратился к мадам:

— Вам больше нечего сказать мне? В конце прошлого месяца вам ничего не бросилось в глаза в поведении Видмера? Или его словах? Вы ничего не видели и не слышали?

— Несколько раз мне казалось, что кто-то следил за студией и за выходом на двор.

— Да?

— Да. Может быть, мне показалось, но два или три раза я видела молодого человека на улице Пасси, и у меня создалось впечатление, что он следит за мной или за двором.

— Что за человек?

— Очень юный. Почти ребенок. Вот почему я не придала этому никакого значения.

— Не можете ли вы описать мне его, мадам?

— Нет, месье. Видите ли, он всегда был на мотоцикле со шлемом на голове и… не знаю, как это называется… большие очки.

Она испуганно продолжала:

— Теперь мне это кажется зловещим. А вы что думаете об этом?

— Нужно надеяться и… действовать. После моего ухода вы, возможно, вспомните еще что-нибудь. В таком случае дайте мне знать. Как бы это не показалось вам малозначительно.

— Это я вам обещаю. Я страшно беспокоюсь за Эжена.

Сатурнин вышел из студии. Где-то над его головой уборщица двигала мебель, продолжая напевать какую-то мелодию.

Когда комиссар вошел в холл дома на бульваре Сюше, юный Поль, сидя за пианино, трудился над фрагментом Равеля.

— Мама, — сказал он, не оборачиваясь, — это невероятно трудно.

— Но не невозможно, — проворчал комиссар. — Никого из слуг не пускайте, мне надо сказать вам несколько слов.

Мальчик повернулся на табуретке и закричал, вскакивая:

— Доктор Ватсон! Как вам удалось войти? Почему никто не объявил о вашем приходе? Пойду посмотрю, в чем дело.

Он хотел выйти, но Сатурнин загородил собой дверь.

— Мне нужны объяснения по поводу ваших анонимных писем.

— Анонимных писем?

Поль стал грызть и без того уже достаточно обгрызенные ногти и посмотрел на Сатурнина поверх грязных пальцев.

— Это серьезно, малыш! Я могу доказать, что это вы их отправили. Известно ли вам, что сокрытие важных сведений о преступлении карается законом? Предупреждаю, это серьезно, очень серьезно!

Мальчик бросился на кушетку.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Мне будет очень легко доказать, что это вы написали письма и сделали фотографии Колла и его товарища. В каком кафе вы их фотографировали?

Поль отвернулся, спрятав лицо в подушку.

— Уходите прочь! — крикнул он.

— В пятницу 26 сентября вы на мотоцикле проследили Колла, не так ли? Где он высадил в тот вечер отчима? «Испано» отправилась на вокзал Сен-Лазар и оставалась там около получаса. А потом?

Поверх подушки черные глаза Поля неприязненно смотрели на комиссара.

— Вы надоели мне, доктор Ватсон, — сказал он.

— Если желаете, я могу отвезти вас на набережную Орфевр. Но позже. А сейчас я хочу знать, что вы видели, когда шпионили за своим отчимом? Вас видели на мотоцикле на улице Пасси и легко могут вас опознать. Будет лучше, если вы расскажете мне, что вам известно.

— Уходите прочь! Вы мне надоели! Уходите отсюда!

Сатурнин подошел к кушетке и склонился нал мальчиком.

— Вы отдаете себе отчет в том, что то, что вам известно, опасно для вас. Игра в шпионов — не забава. Колла тоже хотел поиграть в эту игру, не так ли? А потом заняться шантажом. Но кто-то напал на него в темноте и перерезал ему горло. Колла мертв. Если бы он пришел к нам и рассказал все, что ему известно, он был бы жив.