Солнце превратилось в оставшийся далеко позади огненный круг, а жерло гигантской воронки выглядело теперь лишь черной точкой ближе к его центру. Впереди простиралась тьма, сплошная и непроницаемая, ибо его чувства не могли различить слабый свет звезд или бледное сияние кружащих вокруг них планет, единственный источник света, который он когда–либо знал, отдалялся. В отчаянной попытке сохранить энергию он сжался в плотное сферическое облако. Теперь его тело стало почти таким же плотным, как воздух, но электростатическое отталкивание между миллиардами составлявших его ионов было слишком велико, чтобы уплотниться еще больше. Когда его силы в конце концов иссякнут, ионы рассеются в пространстве, и он бесследно исчезнет. Он не чувствовал нарастающего гравитационного притяжения небесного тела далеко впереди, не ощущал, что начинает двигаться быстрее. Но какое–то время спустя первые легкие признаки приближающегося магнитного поля достигли сознания, пробудив его к жизни. Он напряженно изучил тьму но для существа, родина которого фотосфера Солнца, свет всех других тел был в миллиарды раз слабее, и постоянно усиливавшееся поле, сквозь которое он падал, оставалось загадкой, непостижимой для его зачаточного разума.
Разреженные внешние слои атмосферы снизили его скорость и он начал медленно падать на невидимую планету. Пролетая ионосферу, он дважды ощутил резкий рывок, а затем не быстрее падающей снежинки, начал опускаться и холодный плотный газ нижних слоев. Падение заняло много часов, и силы его были на исходе, когда он опустился на поверхность, твердость которой находилась за пределами его воображения.
Воды Атлантики заливал яркий свет, но для него вокруг была кромешная тьма, если не считать слабого свечения бесконечно далекого Солнца. Он лежал целую вечность, не в силах пошевелиться, чувствуя, как угасает его сознание и утекают в невероятный холод последние остатки энергии. Прошло немало времени, прежде чем он ощутил новое излучение, пульсирующее где–то в глубине мрака, – излучение совершенно ему незнакомое.
Он медленно направил в ту сторону чувства, размышляя что это может быть и откуда оно пришло. Это нечто оказалось ближе, чем он предполагал, поскольку явно было заметно что оно движется, и сейчас нечто поднималось в небо, приближаясь к самому Солнцу. Но это не было вторым Солнцем ибо необъяснимое свечение то нарастало, то убывало, и лишь в течение малой доли всего цикла сияло в полную силу.
Свечение все приближалось, и по мере того как пульсирующее сияние усиливалось, он начал ощущать странный неистовый резонанс, который, казалось, сотрясал все его существо, разрывал жизненно важные органы и не давал ухватиться за последние остатки жизни. Он утратил какой–либо контроль над внешними частями своего сжатого, но тем не менее громадного тела.
Конец наступил быстро. Невыносимое сияние зависло прямо над ним, уже не пульсируя, но изливаясь одним непрерывным потоком. А потом – он не ощутил ни боли, ни удивления, ни тупой тоски по огромному золотому миру, который потерял навсегда…
Длинный луч радара обшаривал Атлантику от обтекателя огромного летающего крыла и до самого горизонта. Повторяя вращение радара, едва заметная линия на экране рисовала картину всего того, что находилось внизу. В данный момент экран пустовал – от побережья Ирландии было более пятисот километров. Если не считать случайных голубых пятнышек – так с высоты в пятнадцать километров выглядели самые большие океанские корабли, — нельзя было надеяться, что–либо увидеть, пока через три часа на экране не начнет появляться восточное побережье Америки.
Штурман, ежеминутно проверявший координаты с помощью Североатлантической сети радиомаяков, редко нуждался в том, чтобы смотреть на изображение, выдаваемое радаром. Но для пассажиров огромный экран на прогулочной палубе оставался объектом постоянного интереса, особенно в плохую погоду, когда, кроме притворяющихся холмами и долинами облаков, любоваться было нечем. Увидеть на радаре приближающийся берег все еще было сродни волшебству. Зрелище всегда завораживало, даже если не раз уже видел раньше: возникающие на экране очертания береговой линии, среди которых можно было различить гавани и корабли, а какое–то время спустя – холмы, реки и озера на простирающейся внизу земле.
У Эдварда Линдсея, возвращавшегося после недельного отпуска из Европы, радар вызывал особый интерес. Пятнадцать лет назад, будучи молодым радионаблюдателем береговой охраны во время Освободительной войны, он провел немало утомительных часов над теми же самыми водами, глядя на примитивный предшественник этого полутораметрового экрана. Линдсей криво усмехнулся, вспомнив те времена. Интересно, что бы он тогда подумал, если бы вдруг увидел себя сегодняшнего, процветающего бухгалтера, путешествующего с комфортом на высоте в двадцать километров над Атлантикой почти со скоростью звука? Вспомнил он и о других из команды «С – значит Сахар», гадая, что сталось сними за прошедшие годы.
На краю экрана, вторгаясь в круг пятисоткилометрового радиуса, появилось едва заметное светящееся пятнышко. Странно – там не было никакой суши; Азорские острова находились дальше к югу. Кроме того, очертания пятна выглядели чересчур размытыми для острова. Единственное, чем это могло быть, — набухшей дождем тучей.
Подойдя к ближайшему иллюминатору, Линдсей выглянул наружу. Погода была исключительной. Далеко внизу лежали на восток, в сторону Европы, воды Атлантики; небо до самого горизонта было голубым и безоблачным.
Он вернулся к экрану. Пятно выглядело весьма примечательно – по форме почти овал и, насколько мог оценить Линдсей, длиной километров в двадцать, хотя оно все еще не целиком входило в круг, так что размер нельзя было определить точно. Линдсей быстро подсчитал в уме. Через двадцать пять минут пятно должно было оказаться прямо под ними: ровно пополам его делила яркая линия, обозначавшая направление, по которому движется воздушный корабль. Курс? Трасса? Господи, как же быстро забываются все эти термины! Впрочем, неважно. Ветер никак не мог повлиять на скорость корабля. Линдсей подумал, что стоит вернуться чуть позже и разглядеть пятно в подробностях, если только компания в баре не задержит его опять.
То, что он увидел двадцать минут спустя, озадачило еще больше. Крошечный голубой овал, светившийся на темном фоне экрана, теперь находился от центра круга всего в ста километрах. Если это и туча, то самая странная из всех, которые он когда–либо видел. Но масштаб картинки был слишком мал, чтобы различить детали.
Пульт управления надежно скрывала крышка с надписью:
«Уважаемые пассажиры! Просьба не ставить на радар пустые стаканы». Однако один из параметров мог изменить каждый. Массивный трехпозиционный переключатель (особо прочной конструкции) позволял любому выбрать один из трех радиусов: пятьсот, сто и двадцать километров. Обычно использовалось пятисоткилометровое изображение, но менее обширная девяностокилометровая картинка давала намного больше подробностей и отлично подходила для осмотра достопримечательностей с высоты. От двадцатикилометрового диапазона не было почти никакой пользы, и никто не знал, зачем он нужен вообще.
Линдсей повернул переключатель в положение «90», и картинка мгновенно увеличилась. Таинственное пятно, приближавшееся к центру экрана, теперь снова оказалось на его краю, став в шесть раз больше. Линдсей подождал, пока пропадет остаточное свечение от прежней картинки, а затем наклонился и начал внимательно разглядывать.
Пятно почти полностью пересекало зазор между кругами радиусом в семьдесят и девяносто километров, и теперь, когда Линдсей мог отчетливо все рассмотреть, у него перехватило дыхание. Из центра пятна расходилась сеть каких–то нитей, а посередине светилась более яркая зона диаметром три с половиной километра. Это могло быть лишь плодом фантазии, но Линдсей готов был поклясться, что эта зона очень медленно пульсирует.
Линдсей с трудом верил собственным глазам. Он смотрел на экран словно зачарованный, пока туманный овал не оказался менее чем в семидесяти километрах от корабля, после чего Линдсей бросился к ближайшему телефону и попросил прислать кого–то из радиолокации. Дожидаясь, он снова подошел к иллюминатору и посмотрел на простиравшийся внизу океан. По крайней мере на две сотни километров вокруг не было видно ничего, кроме голубой Атлантики и чистого неба.
