Домой мы возвращались другой дорогой. Мы перелезли через ржавую проволочную изгородь и вошли в рощицу, ища тропинку. Мы миновали полянку, где Чармиан плакала, испугавшись безрадостного будущего, и уже подошли к забору, огораживавшему поместье Эйр; и, как вдруг Элен остановилась и обвила мою шею руками.

— Ты так добр ко мне, — прошептала она, — так добр, что мне просто стыдно! Я не заслуживаю такого отношения и недостойна такого человека, как ты.

Я постарался отшутиться, сказал, что знаю ее страсть к самобичеванию, но Элен была серьезна. Посмотрев ей в глаза, я прочел в них страх. Это он толкал ее на необъяснимые поступки, придавал ее словам подчеркнутую категоричность.

Впервые за все время я почувствовал смятение. Ее что-то мучило, но она не хотела признаться мне в этом, и я был бессилен ей помочь. Чтобы выиграть время и не дать ей почувствовать, что я догадываюсь, я поцеловал ее.

— Не мучай себя по пустякам, — сказал я. — Предоставь событиям идти своим ходом. До суда осталось недолго, если ты этого ждешь.

Вечером она играла в карты с семейством Шолто. У меня болела голова, и я рано лег, но не мог уснуть. За обедом я съел сильно наперченный плов и теперь отчаянно хотел пить. Поскольку воды в моей комнате не было (Чармиан приспособила для меня каморку на втором этаже, довольно уютную, но тесную и душную), мне дважды пришлось отправиться на поиски воды. Когда во второй раз я выходил из ванной, я услышал голоса Элен и Эвана, о чем-то тихо говоривших в коридоре.

— Вот, возьми, — услышал я голос Элен, — извини, что забыла дать тебе сразу.

После небольшой паузы раздался голос Эвана:

— Это какая-то другая, желтая.

— Нет, такая же. Мединал.

Еще пауза.

— Да? Хорошо. Значит, мне просто показалось. Спасибо. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — тихо сказала Элен. Я слышал, как скрипели половицы под ее ногами, когда она удалялась по коридору, затем послышались шаги Эвана, поднимавшегося по лестнице к себе на чердак.

Я не вспомнил бы об этом случайно услышанном разговоре в коридоре, если бы на следующий день за завтраком сам не заговорил о мучавшей меня бессоннице.

— Попробуй мединал, — посоветовала Чармиан. — Элен иногда дает мне его. И Эвану тоже.

Позднее я спросил у Элен:

— Зачем ты приучаешь его к снотворному?

Она пожала плечами.

— Это безвредно. Я даю ему одну таблетку на ночь.

После чая Эван пригласил меня в свою комнату, угостил виски и рассказал пару анекдотов.

— Время от времени надо отдыхать от этих баб. Не представляю, что бы я делал, если бы совсем был лишен мужского общества. У женщин нет чувства юмора.

И чтобы доказать, что у него оно есть, он стал показывать мне журнальчик с довольно сомнительными фотографиями.

— Это Лаванда дал мне. Черт его знает, где он их достает. — Он впервые за долгое время назвал имя человека, связывающего его с тем, что он так хотел бы забыть.

— Бедняга Джордж. Мне бы следовало его ненавидеть, но я не могу. Просто ему хотелось подзаработать. Филд чуть не убил его, но этот парень был предан мне, как собака. Вот почему он так переживает. Я видел его третьего дня, выглядит он чертовски плохо.

И вдруг он с непонятной симпатией стал говорить о механике, о его семье, о невесте, которая вернула ему кольцо, и о том, что бедняге теперь не на что надеяться. Он рассказывал обо всем этом, будто Лаванда и его трагедия не имели к нему никакого касательства.

Затем Эван умолк так же внезапно, как и заговорил, захлопнул журнальчик и запер его в стол.

— Я покажу тебе еще кое-что почище, — сказал он, — это у меня в кармане пальто. Сейчас принесу.

Пока его не было, я прошелся по комнате, заглянул в книгу, которую он, очевидно, читал перед сном, прочел названия книг, стоявших на этажерке. На приемнике, заменявшем Эвану ночной столик, в пепельнице я увидел восемь или девять белых таблеток. Я взял одну и попробовал на язык…

Эван вернулся и показал мне довольно плохую фотографию двух обнаженных девиц на фоне зимнего пейзажа.

Вечером я сказал Элен:

— Мне кажется, Эван не принимает твои таблетки, он собирает их.

Она впилась в меня сверкающим, но каким-то остановившимся взглядом. Я видел, как она судорожно глотнула.

— Я не знаю, что делает Эван. И мне на это плевать. — Она заставляла себя разозлиться: — Какое мне до него дело? Я ничего не хочу о нем знать!

Мы сидели позади дома. Вечер был теплый, всходила луна. Элен поднялась, чтобы уйти в дом, но я остановил ее.

— Зачем он собирает таблетки снотворного? Он хочет принять их все сразу?

Я не видел лица Элен, но в ее тихом голосе прозвучали резкие нотки:

— Не имею представления. Почему ты думаешь, что он их собирает?

— Я видел у него целую коллекцию в пепельнице.

— Откуда тебе известно, что это снотворное?

— Похоже, что это мединал.

— Все таблетки похожи.

— Я слышал, как вчера ты давала ему мединал. Он еще удивился, почему таблетка желтого цвета. Надеюсь, ты не собираешься его отравить?

Она рассмеялась.

— Не говори глупостей. Это была обыкновенная таблетка мединала, возможно, другого цвета, потому что залежалась.

Я стоял близко и заметил, как она поежилась, будто хотела показать, что озябла.

— Пойдем в дом, становится прохладно, — сказала она.

— Нет. Нам надо поговорить. Пройдемся до рощи.

Оставив ее на минуту, я пошел в дом предупредить Чармиан, чтобы она не ждала нас.

Элен накинула на плечи жакет. Я хотел было взять ее под руку, но она сказала:

— Не надо. Мне неудобно. Ты настаиваешь на прогулке? Я устала.

— Настаиваю.

Мы пошли по тропке между грядками и поднялись на холм, поросший высокой жесткой травой.

— Я все же хочу докопаться до истины, — начал я. — Готов спорить, что Эван собирает твои таблетки, чтобы проглотить их все сразу.

— Не думаю, — сказала она как-то легко и беспечно, будто давала понять, что этот вопрос ее нисколько не интересует.

— Вот почему он стал таким тихим и покладистым. Он решил, что нашел выход.

— Возможно, ты прав, — промолвила Элен. — Но я не думаю. Все таблетки, как я уже сказала, похожи. К тому же Эван далеко не герой.

Мы обогнули рощицу и через калитку вышли в поле.

— Надень жакет, я хочу взять тебя под руку.

— Зачем?

— Прошу тебя.

Она подчинилась. Мы шли через луг, изредка спотыкаясь о кочки или проваливаясь в какие-то норы. Слабый свет луны мешал мне разглядеть ее лицо, а она упорно не поднимала низко опущенной головы.

— Я знаю, — наконец сказал я, — знаю все. Ты решила помочь ему поскорее свести счеты с жизнью, не так ли? Ты прекрасно знаешь, для чего он собирает мединал. Готов поспорить, что ты бывала в его комнате и видела эти таблетки.

— Если тебе вздумалось сделать из себя дурака, не требуй хотя бы, чтобы я тебе помогала, — сказала она спокойно.

— Теперь я знаю, — продолжал я так, словно не слышал ее, — почему ты меня разлюбила. Сознание вины вытеснило все остальные чувства, не так ли? Ты нарочно помогаешь Эвану в его затее покончить жизнь самоубийством. В этом, может быть, и есть известное благородство, согласен, но если тебе это удастся, то и ты последуешь за ним.

— Не понимаю, о чем ты?

— Прекрасно понимаешь. Ты достаточно мучила себя, вбив в голову, что виновата в смерти Эрика. Но это была всего лишь твоя блажь. А как ты справишься сейчас со всем этим, когда будешь знать, что действительно виновата? Это будет преследовать тебя всю жизнь.

Она долго молчала, потом вздохнула и сказала удивительно миролюбивым тоном:

— Ты преувеличиваешь мою способность мучиться угрызениями совести.

— То есть?

— Я не уверена, что способна годами терзать себя из-за того, что когда-то поступила так, как было нужно. Если бы я действительно вздумала сделать то, в чем ты меня обвиняешь… это ведь было бы сделано во имя благой цели? — Она умолкла. — Но, разумеется, все это только твоя фантазия. Эван плохо спит, вот и попросил снотворное. Я даю ему мединал, почему бы нет? — Она вдруг тяжело оперлась на мою руку, словно смертельно устала. — Вот и все, и не будем больше говорить об этом.