Когда она наконец повесила трубку, я еще несколько минут неподвижно сидел у телефона, не слыша, что мне говорит Крендалл. Я испытывал отвратительное чувство ревности и беспредельное отчаяние от сознания позорного поражения.

Перед моим мысленным взором проносились сцены, одна отвратительней другой: Элен с Эйрли — они смеются надо мной; вот с оскорбительной жалостью они говорят обо мне, и она соглашается, что для меня так будет лучше, что это мне полезно для воспитания характера. Элен с ее серьезным взглядом на вещи и безапелляционными суждениями, добропорядочная Элен, собранная и безупречно владеющая собой, беспощадная в своем приговоре, как первые христиане: «Нет, Чарльз, он сам во всем виноват». Я был уверен, что ей известны все мои сокровенные мысли, все фантастические мечты, которые навевал ее образ.

— Что случилось? — спросил Крендалл, готовый выразить мне свое сочувствие. — Плохие новости?

Я заверил его, что все в порядке, и поспешил уйти. Я вдруг решил, что должен немедленно перевести на счет Крендалла обещанные деньги. Мне нужно было какое-то занятие, какое-то дело. Словно во сне я сел в автобус, идущий в Челси, зашел в банк и сделал необходимые распоряжения. Расписался, четко выводя каждую букву, словно совершал акт чрезвычайной важности.

Вторую половину дня я провел в запаснике, лихорадочно разбирая картины, удивляя и раздражая Крендалла непонятной жаждой деятельности. Найдя какую-то ошибку в конторской книге, я стал проверять все записи в надежде обнаружить еще что-нибудь. Когда мы закрыли наконец галерею, у меня еще оставалось свободных три часа до того, как я смогу явиться к Элен; я отправился в кино. Я смотрел фильм, где каждый кадр был, казалось, специально задуман, чтобы причинять мне страдания, — фильм был о любви, ревности, измене. Это, кажется, все, что я запомнил.

Без четверти восемь, почти больной от зловещих предчувствий, я позвонил в дверь квартиры Элен.

Она сразу же открыла, словно стояла за дверью, с минуту глядела на меня невидящими глазами и наконец сказала:

— Слава богу, это вы.

Она была бледна, расстроена, одежда и прическа в беспорядке. В руках она держала мокрую грелку, от которой шел пар.

— Что случилось?

Она даже не посторонилась, чтобы пропустить меня.

— Отец, разболелось ухо, — промолвила она. — Я думала, обыкновенная невралгия. Думала, как всегда, он преувеличивает. Когда я пришла домой в шесть, он уже мучился. Я не вызвала сразу врача, а теперь его нет дома — будет не раньше девяти. Он недавно в нашем квартале, его фамилия Ричардсон. Его нет даже в телефонной книге. Я прошу вас, сходите к нему. Попросите прийти немедленно. Приведите его, если сможете.

Она оставила меня в прихожей и ушла к Стивену.

— Вот новая грелка, милый… — услышал я ее голос, а затем стон Стивена и его болезненный крик.

Я поспешил выполнить просьбу Элен. Врача все еще не было дома, но его жена сказала, что ждет его с минуты на минуту, и обещала немедленно все передать. Я почти бегом вернулся в квартиру Элен.

Когда она увидела, что я один, она чуть не разрыдалась. Она была на грани истерики от страха и сознания собственной вины.

— Он сейчас придет, — успокаивал я ее, в душе моля бога, чтобы врач не задержался. — А пока чем я могу вам помочь?

Она провела меня в спальню отца. Он лежал, одетый, поверх одеяла, прижав к правому уху грелку. Взгляд был затуманен страхом и болью, его била лихорадочная дрожь.

Он ничего не сказал, только посмотрел на меня умоляющим взглядом, словно считал, что я могу ему помочь, но не был уверен, что я захочу это сделать.

Элен присела на край постели. Он протянул ей руку, и она сжала ее. Я нервничал, не зная, что делать. Я шагал по комнате, поминутно глядя в окно, прислушивался к шуму проезжавших машин и шагам прохожих. Вдруг Стивен глухо вскрикнул, приподнялся на кровати, продолжая прижимать к уху грелку, и на какую-то долю секунды застыл в неестественной, напряженной позе, в какой, казалось невозможно было долго оставаться.

Наконец он снова упал на подушки, видимо, приступ боли прошел. Элен склонилась над ним, поцеловала его в щеку, убрала со лба влажные от испарины волосы.

Мы ждали, но врач не приходил. Стивен еще несколько раз, так же странно дернувшись, приподнимался на постели, словно в ответ на новые приступы боли, а потом вдруг сдавленным голосом выкрикнул:

— Ну, еще, еще!.. — он подстегивал эту злую мучительницу боль, терзавшую его, а затем с громким: — А-а-ах! — рухнул на постель, выронив грелку.

— Ну вот, теперь легче, — наконец облегченно вздохнул он и закрыл глаза.

Испуганные, мы склонились над ним — по подушке тонким и длинным шнуром протянулся след крови и гноя.

Элен взглянула на меня и еле слышно сказала:

— Прорвался. Очевидно, нарыв. Слава богу.

Стивен лежал неподвижно, словно уснул; и только раз или два, скрипнув зубами, он судорожно сжал руку Элен.

— Теперь боль утихнет, — успокоила она его. — Теперь тебе станет лучше.

— Да, лучше, — послушно повторил Стивен. Элен поднялась.

— Хоть бы этот чертов доктор наконец пришел. Переменить наволочку или пусть все так останется?

— Я бы на вашем месте ничего не трогал до его прихода, — сказал я, а затем спросил Стивена: — Выпьете чего-нибудь горячего, приготовить вам?

Стивен глотнул слюну, словно проверял, сможет ли он пить, а затем слабо кивнул.

Я ушел в кухню поставить чайник, и тут наконец пришел доктор. Элен сама встретила его, я слышал, как закрылась за ними дверь спальни. Я приготовил чай и остался ждать в кухне. Через несколько минут вошла Элен простерилизовать термометр.

— Воспаление среднего уха, нарыв, — торопливо сообщила она. — Прорвался сам, слава богу, а то пришлось бы везти его в больницу. Ричардсон говорит, что возможно осложнение на железы, поэтому отец должен оставаться в постели. Вы поможете мне раздеть его, когда уйдет доктор? Чай готов? Я отнесу сама.

Ричардсон пробыл у Стивена около часа. Когда он ушел, мне кое-как удалось снять со Стивена одежду и натянуть на него пижаму. Элен наполнила кипятком грелку, дала отцу таблетку аспирина. Было уже десять вечера, когда она вошла в гостиную. Она так устала, что я тут же решил уйти.

— Нет, не уходите.

Она прилегла на тахту, закурила сигарету и закрыла глаза. Сейчас она выглядела совсем юной и казалась дурнушкой.

— Я знала, что когда-нибудь это случится, — сказала она удрученно. — Я знала, что он заболеет, а я не поверю. Ведь я могла бы предупредить все это.

— Он скоро поправится.

— Надеюсь. Хотя Ричардсону его состояние не очень нравится. Но самое ужасное то, — она невесело рассмеялась, — что у отца есть теперь возможность торжествовать. Он знает, что я потерпела поражение. Теперь мои слова ничего не будут для него значить.

Она потерла усталые глаза.

— Видите, какая я, — продолжала она. — Разве это не ужасно? Я злюсь, что оказалась неправа. Я не великодушна: не хочу доставить ему удовольствие упрекать меня.

— Не приписывайте себе пороков, которых у вас нет, — успокоил ее я. — Просто вы знаете, что теперь будет еще труднее, поскольку он вам не верит, и это очень обидно.

— Пожалуй, — ответила она со слабой улыбкой, — вы так разумно все объясняете. Спасибо. — Она молчала несколько минут — Ваша поездка в Америку была удачной?

— И да и нет.

— Вы мне потом все расскажете.

— Вы очень устали?

— Да, порядком, — согласилась она. Открыв глаза, она посмотрела на меня. — Устала.

— В таком случае я пойду.

Она поднялась, держась как-то неуверенно, но тут же взяла себя в руки.

— Вы выходите замуж за Эйрли, не так ли? — спросил я. Вопрос вырвался у меня совершенно непроизвольно, прежде чем я сообразил, что делаю.

Она уставилась на меня таким взглядом, каким смотрит учительница на непослушного и надоевшего ей своими проделками ученика.

— Нет, — сказала она. — Откуда вы это взяли? Откуда?

Меня охватило такое неистовое чувство радости и облегчения, что я потерял способность соображать и не сразу ответил на ее вопрос.