— Что делать? Заколдовывать? Ты где же такую Закалякувыискала, которая целует и заколдовывает?
— Вот здесь! — Степан, до этого молчанаблюдавший, положил передо мной потрёпанный детский журнал без обложки, то ли«Мурзилку», то ли «Весёлые картинки», судя по печати — начала девяностых годов.— Вот, папа, она здесь ещё и песню поёт:
— Я Бяка-Закаляка
С острова Мурмяка,
С острова, острова
Очень, очень острого!
Кого я поцелую —
Сразу заколдую! —
дружно, припрыгивая в такт, исполнили Маша соСтепаном и присоединившаяся к ним Леночка.
— Папа! Она хорошая была, только самазаколдованная! Её потом расколдовали, и она опять хорошая стала! Вот! Смотри надругой странице! Видишь, она добрая, как бабушка Клава!
Сравнить добрую Бяку-Закаляку с КлавдиейИвановной я не успел, потому что вошла Ирина.
— Поросята! Кто устроил на веранде полноебезобразие из кубиков и солдатиков и не убрал за собой игрушки?
— Мы! — дружно и радостно возгласили дети.
— А именно, кто?
— Мы! Все!
— Так! — Ирина попыталась посмотреть на меня«строгим» взглядом. — Папина подготовка: солидарность и укрывательство!
— Ирочка, в одной Книге рекомендовано носитьтяготы друг друга и класть душу за «други своя»...
— Ясно! Значит, и убирать последствия этого«Ледового побоища» отправляются все вместе!
— Мама! Это не Ледовое побоище, это былаБородинская битва! — выдал себя Стёпка.
— Вот и отлично! Победители в сражениях обычно иубирают за собой трофеи в нижний ящик комода! Вперёд, гренадёры!
— Ура-а-а! — Топот босоногого «войска» покатилсяна веранду.
— Лёша! Батюшка сейчас звонил, просит черезполчасика заехать за ним, кого-то пособоровать и причастить надо. Успеешьвыпить кофе на дорогу, чайник и бутерброды уже готовы.
— Спаси Бог, Ирочка! Сейчас, только джинсы«выходные» надену!
— Как твои «бойцы», брат Алексий? — Флавианпоудобнее пристраивал подвижную массу своего тела на узковатом для него сиденье«расфуфендера».
— Слава Богу, отче! Убирают последствия«Бородинской битвы» на веранде, Бяку-Закаляку нарисовали, с острова Мурмяка,заколдованную... В общем, жизнь бурлит! Куда едем?
— В Снопово, к профессорским дачам, помнишь, гдев прошлом году мост провалился?
— Помню, конечно! Там сейчас новый стоит,пошире, хотя тоже бревенчатый, трактора тяжёлые быстро разобьют.
— Разобьют, конечно...
— Отче! А к кому мы едем, больной тяжёлый?
— Тяжёлый, Лёша, вдвойне тяжёлый — запущенныйрак лёгкого с метастазами, жить осталось месяц-другой, а он — атеистзакоренелый, не факт, что вообще собороваться и причащаться захочет. Профессор,лингвист. Его сестра, женщина воцерковлённая, тоже лингвист, очень просила поговоритьс ним, вдруг удастся пробиться к сердцу. Человек он, по её словам, оченьхороший, добрый и бескорыстный, но мозги у него материализмом напрочь забиты,да и гордынька профессорская, сам понимаешь, покаянию не способствует.Посмотрим, Лёша! Что уж Бог даст! Ты ведь знаешь — «аще не призову...»!
— Да, отче! Хоть бы уж призвал его Господь,жалко душу-то человеческую!
— Жалко, Лёша, ещё как жалко!
За разговором мы подъехали к новому сноповскомумосту, переехав по нему мелкую речушку Ржавку (очень точное название, еслисудить по количеству брошенной в неё гнить бывшей колхозной техники), повернулинаправо к дачам.
— Вот, кажется, этот... Стой, Лёша! Точно — №8.Вылезаем!
Я выпрыгнул из машины, помог спуститься снеудобной подножки дородному Флавиану, достал с заднего сиденья егосолидно-потёртый «чемоданий».
— Веди, отче!
Калитка уже открывалась нам навстречу, и из неёвыходила крупная, статная дама лет пятидесяти с небольшим. Она была в тёмнойюбке и безукоризненно белой, с длинными рукавами блузке, застёгнутой под самыйворотничок на множество маленьких перламутровых пуговичек. Голову её прикрывалэлегантно накинутый голубовато-прозрачный газовый шарфик.
— Здравствуйте! Вы отец Флавиан?
— Он самый. Вы Ангелина Валерьевна?
— Да, батюшка, это я вам звонила. Благословите!
Флавиан благословил её, и мы вошли за оградуучастка. На полдороге к дому Ангелина Валерьевна остановилась.
— Батюшка! Я вас очень прошу! Валерий Валерьевичв нелёгком расположении духа, у него частые боли, он сильно угнетён душевно. Необижайтесь, пожалуйста, если он скажет что-нибудь резкое или обидное по поводурелигии, хоть он и очень интеллигентный человек, но, как и каждому неверующему,ему трудно примириться с мыслью о скорой смерти.
— Он уже знает об этом?
— Да, знает. Он узнал о своём состоянии раньшеменя и достаточно мужественно воспринял это.
— Хорошо, Ангелина Валерьевна! Я учту вашупросьбу.
Мы прошли в дом.
— Аля! Кто к нам приехал? Это ко мне? Это изуниверситета? — Резкий, как бы каркающий голос раздался откуда-то сбоку, едваза нами закрылась входная дверь.
— Нет, Лера! Это мои гости, священник отецФлавиан и его друг...
— Алексей, — шёпотом подсказал я.
— ... его друг Алексей! Они приехали ко мнепоговорить о моих духовных проблемах. Лера! Пожалуйста, приходи в столовую питьс нами чай, не откажи в любезности гостям!
— Не откажу, Алечка, не откажу...
Из боковой двери вышел профессор, слегкасутулый, очень худой, с большим горбатым носом на землистого цвета морщинистомлице, с необыкновенно ясными, светящимися глубоким интеллектом тёмными глазами.Он был в потёртых синих джинсах и сшитой из кусочков меха безрукавке поверхтолстого серого шерстяного свитера. Слегка прищурившись, он протянул руку:
— Здравствуйте, ваше преподобие! Моё почтение,Алексей! Проходите, будьте любезны, сюда, прямо по коридору, столовая здесь. Ая думаю, для кого это Аля с утра бабушкин чайный сервиз приготовила, свежиймармелад из магазина принесла? Теперь ясно! Милая сестра о душе заблудшегобрата беспокоится, о её, как это правильно сказать, блаженном упокоении?
— Лера!
— Простите, ваше преподобие, привык слегкаёрничать с младшей сестрёнкой, с самого детства, можно сказать... Не обращайтевнимания, присаживайтесь. Алечка, ухаживай за своими гостями, у меня, кстати, вкабинете французский коньяк есть, принеси, будь добра! Не откажетесь отконьячку, ваше преподобие? А вы, Алексей? А то есть ещё прекрасная настоечка,целительная, на кедровых орешках, которую «и монаси приемлют», я правильнопроцитировал?
— Благодарю вас, профессор! Цитата точная.Только я уже шестой год как совсем отказался от алкоголя, сердце после инфарктаслабенькое, а Алексей — за рулем! Вы уж нас простите великодушно, что компаниювам не составим в этом вопросе, компенсируем чайком, с вашего позволения!
— Как изволите, ваше преподобие, как изволите! Ая не откажу себе в маленьком удовольствии согреться, а то кровь уже, знаете ли,не греет. Впрочем, я думаю, о моем положении со здоровьем, судя по наличиювашего саквояжа, вы, очевидно, Алей уже осведомлены!
— Лера!
— Ничего, ничего, Алечка, я не в обиде! Тыискренне любишь меня, я это знаю, и по-своему делаешь всё, чтобы мне помочь. Ядаже заранее согласен, чтобы отец Флавиан совершил надо мной всё, что там поцерковному правилу положено, единственно чтобы утешить тебя, дорогая сестрёнка.Сожалею лишь, что это будет «трата патронов вхолостую», вследствие моегоглубочайшего неверия. Да, да, я — неверующий безбожник, хоть и в детствекрещёный! А ведь как сказано в Евангелии — «по вере вашей дано будет вам»! Так,ваше преподобие?
— Так, профессор, так... А простите, вамиупомянутое неверие, оно — во что?
— Неверие во что? Ну как же, в вашегожалостливого Бога, в загробную жизнь, в ад со сковородками, в рай с хоровымпением... Во всю эту красивую религиозную мифологию.
— А во что же вы верите?
— Во что верю? В человека, в его интеллект, в егово многом ещё не познанные способности, в порядочность человеческую, иногда ещёвстречающуюся, верю...
— А в любовь?
— В любовь? Да, верю, конечно, в любовь! Вот Аляменя любит, и я её, родители у нас чудные были, любили нас и друг другаабсолютно самоотверженно, образование нам дали в тяжелейшее время... Жену ялюбил когда-то, работу свою люблю, можно сказать, боготворю... Да, пожалуй,могу убеждённо сказать, что в любовь я верю!
