Полковник должен был действовать быстро и точно и остановил свой выбор на давно не работающем в шахте, страдающем силикозом Кристобале Родригесе Кастильо, с которым Сикейрос еще в 1926 году вместе создавал шахтерский профсоюз в Синко-Минас. Придя в дом к Родригесу Кастильо и оставшись наедине с ним, полковник без обиняков заявил:

— Вы серьезно больны. Вам необходимы отдых, уход и лечение. Тюрьма для вас — верная смерть и несчастье для семьи. Я понимаю и разделяю ваши чувства друга и соратника по партии. Однако так сложилась ваша судьба, вам сейчас предстоит выбирать. Помочь правосудию и сохранить себе жизнь или выдать полиции друга. Иного вам не дано!

После двухчасового разговора, утомленный и измученный, старый шахтер произнес:

— Поезжайте в Ранчо-де-сан-Бласито… у подножия горы…

Сикейрос, обросший до неузнаваемости и в грязной одежде, был обнаружен спавшим на тюфяке прямо в зарослях и задержан. При нем оказалось портмоне, в нем 1600 песо и 100 долларов, охотничий нож, авторучка, тюбик зубной пасты, флакон бриллиантина и несколько маисовых лепешек в походной сумке.

Увидев полковника, Сикейрос явно занервничал, побледнел и стал утверждать, что он ни от кого не скрывается, себя виновным не считает и что никакого участия в нападении на Троцкого не принимал…

Теперь предоставим слово самому Сикейросу — его рассказ я записал сразу, как только услышал.

— Обнаружили меня в горах у Ранчо-де-сан-Бласи-то солдаты четвертого армейского батальона, которыми командовал знакомый полковник Хесус Очоа Чавес. Я спал в лесу. Солдаты связали меня и бросили в яму, чтобы местные шахтеры не отбили. Начальник тайной полиции Мексики полковник Санчес Саласар прибыл во главе бригады в шестьдесят агентов. Увидев, в каком я нахожусь состоянии, полковник тут же приказал: «Немедленно развяжите пленного! Сеньор Сикейрос преступник и должен ответить по закону, но он и ветеран революции, служил в рядах славной армии Обрегона. Командир вашей части полковник Хесус Очоа Чавес его друг. Кроме того, сеньор Сикейрос великий художник, он слава нашей родины. Сикейрос не пленник, он ваш командир!»

— В таком случае, полковник, разрешите солдатам разойтись, — предложил я, и все присутствующие рассмеялись, а затем мы сели по машинам, а жители селения принялись меня приветствовать: «Да здравствует Сикейрос! Ура товарищу Сикейросу!».

Мы отправились в Осто, где в здании муниципалитета уже были накрыты столы. Санчес Саласар, агент, который руководил моим задержанием и хвастался всем, что совершил геройский поступок в день своего рождения, алькальд, представители местной власти уселись за столы, и началось угощение. Все норовили пожать мне руку, сняться со мной на память.

Застолье продолжалось до поздней ночи. Произносились тосты за здоровье Карденаса, нового президента Авилы Камачо, начальника тайной полиции, мое. Потом все в муниципалитете устроились на ночлег. До самого утра под окнами местные музыканты пели для меня революционные песни…

Так все было или иначе, но в итоге следствия прокуратура и судебные власти предъявили Сикейросу и его сообщникам обвинения в девяти преступлениях: убийство Роберта Шелдона, попытка убийства Троцкого, создание группы в преступных целях, стрельба из огнестрельного оружия, присвоение полномочий полицейских и армейских офицеров, незаконное ношение военной и полицейской одежды, похищение двух автомобилей, нападение на чужое жилище, нанесение ему материального ущерба. Любое из этих преступлений предусматривает серьезное наказание, Сикейрос сумел его избежать.

Через год он добился разрешения выйти на свободу под залог.

Однако прежде, думается мне, надо рассказать читателю об одном эпизоде из биографии Сикейроса, как поведал его Давид.

— Как-то, — я уже было загрустил: год в тюрьме, — в камеру ко мне входит ее начальник и сообщает, что он получил приказ доставить меня в одно место за пределами тюрьмы. Мы были друзьями еще со времен революции, и я поехал, не беспокоясь, что таким образом власти могут разделаться со мной классическим способом: «при попытке к бегству». Я совсем успокоился, когда у выхода из тюрьмы увидел генерального прокурора и группу полицейских агентов. Мы сели в машину и скоро подъехали к загородной резиденции президента Мексики.

Я чуть не спятил, когда президент встретил меня на пороге дома словами:

— Мне доставляет большое удовольствие приветствовать вас! Как вы поживаете?

Тут уж я пришел в себя и подумал: «Какого черта спрашивать меня об этом и держать в тюрьме?» А президент задал очередной вопрос, еще более странный:

— Вы не помните меня, сеньор Сикейрос?

— Я вас не помню, сеньор президент? — сбитый с толку, я ответил вопросом.

— Нет! Конечно, вы меня не помните, а ведь мы с вами вместе спали.

Вот тут я снова опешил. Мексиканцу услышать такое! Потом, однако, оказалось, что во время революции, перед решающим сражением за город Гвадалахару, моя часть стояла на постое у асьенды «Кастильо». На дворе лил сильный дождь, а я и мои бойцы вповалку дрыхли в индейской хижине. Среди ночи в хижину вошел промокший до костей молоденький лейтенант и пожелал устроиться, чтобы обсохнуть и отдохнуть. Мои солдаты принялись прогонять лейтенанта, а я пригласил его на мою походную соломенную подстилку. Он был страшно рад! А теперь он — президент страны. Когда генерал Авило Камачо закончил рассказ, он сделал серьезное лицо и заявил:

— А сейчас перейдем к делу! Я предлагаю вам временно покинуть страну и отправиться в Чили. Там вы сможете заниматься живописью. С чилийским правительством мы договорились. Завтра вы с женой и дочерью на самолете вылетаете в Гавану. Там получите билет до Сантьяго. Не считайте это изгнанием. Примите как меру, предназначенную обезопасить вашу жизнь.

Это, конечно же, было куда лучше, чем представать перед судом. Я тут же согласился, но сказал, что меня собираются отпустить под залог и десять тысяч песо уже внесены. Президент заверил, что эта сумма будет возвращена, а стоимость билетов оплатит государство. Я улетел. Было много разных приключений, но три года я прожил в чилийском городе Чильяне.

В июне 1957 года Давид Альфаро Сикейрос сделал мне очень неожиданное признание… Но прежде должен объяснить читателю ситуацию, в которой я тогда оказался.

В то время, в мае и в июне, Народный антикоммунистический фронт Мексики использовал страницы ряда столичных газет для открытых нападок на меня, требуя высылки из страны как персоны нон грата.

Так, 18 мая солидная газета «Эксельсиор» писала о студенческих беспорядках в городе Гвадалахаре, упоминала имена тех, кто будто бы их затеял, и сообщала читателям: «Однако за их спинами стоят два человека, почти никому не известные: Юрий Папоров и Николай Трофимов, оба атташе Посольства СССР в Мексике. В действительности же они являются агентами МИДа, то есть контрразведывательной советской организации».

Противник был слаб, коль скоро во имя преследуемой им цели валил в кучу все, о чем имел смутное представление.

Другая, не менее популярная «Новедадес» 20 мая сообщила: «…мы располагаем неопровержимыми сведениями о том, что Юрий Папоров на протяжении января, февраля и марта месяцев несколько раз бывал в Гвадалахаре… и теперь приезжал в апреле, когда начались беспорядки, в результате которых пролилась кровь местных студентов».

Все в посольстве знали, что в Гвадалахаре с лекцией я выступал год назад, и последнее время там не бывал и никакого отношения к студенческим волнениям не имел. Между тем в той ситуации мне следовало чаще бывать на людях, но теперь уже не одному. И вскоре к неприятному ощущению от пребывания под обстрелом прибавилось чувство горечи. Вчерашние друзья и единомышленники «стеснялись» теперь выходить со мною вместе за пределы посольства.

Вот такая была обстановка в Мексике, когда мой хороший знакомый Давид Альфаро Сикейрос тайно, через свою жену, совершенно неожиданно назначил мне встречу.

Мне позвонила знакомая журналистка и сообщила, что со мной срочно хочет свидеться жена Сикейроса. Это известие вызвало у меня недоумение: мы с Сикейросом договорились провести вместе предстоящую субботу, съездить за город. В чем смысл поспешного и столь тайного свидания?