Нельзя сказать, что программа в лицеях, особенно провинциальных, строилась на новых республиканских идеях. Она основывалась на штудировании латыни, изучении римской классики. К Вергилию Барту с лицейских лет проникся особым уважением, знал наизусть по латыни многие места из его «Энеиды», знаменитой поэмы о странствиях легендарного Энея, родоначальника «великого» Рима. В образе Энея Барту привлекала его способность к самоотречению во имя высокой цели. Барту ценил в Вергилии житейский аскетизм и моральную стойкость, независимость политического мышления, убежденность в подчинении частного, единичного «общему благу».

После окончания лицея перед Луи Барту встал вопрос о выборе профессии, и он решил его без колебаний. Отказавшись от наследования «дела» отца — скобяной торговли, — он поступил на юридический факультет университета. На первый взгляд это было традиционным решением: для буржуа диплом адвоката или юриста-правоведа открывал путь к сколачиванию состояния, давал возможность заняться прибыльным делом. Но Барту стремился к другому: для него юридическое образование было первой ступенькой на пути профессионального политика, который он для себя избрал. Позднее он напишет, что таково было его жизненное призвание.

На студенческой скамье Барту тщательно изучает не только юридические науки, но и всеобщую, особенно французскую, историю, много внимания уделяя истории Великой французской революции и последовавшего за ней бурного, наполненного политическими событиями периода. Он внимательно читает посвященные революции, Директории, Консульству и Первой империи книги Ф. Минье, А. Тьера, Ф. Гизо, А. Ламартина, Ж. Мишле, А. Токвиля, И. Тэна, А. Олара. Однако среди деятелей революции его симпатии привлекают не Робеспьер, Сен-Жюст или Марат. Его привлекают те политики, которые, подобно Мирабо, пытались выступать от имени всего «третьего сословия». Как Тэн и Токвиль, Барту подчеркивал благодетельную силу традиций, отвергал революционно-демократический путь решения социальных проблем. Он видел в складывавшемся во Франции буржуазно-республиканском режиме «чистую демократию», выходящую за рамки классовости. Политические взгляды он не менял на протяжении всей жизни.

В 1884 году, завершив юридическое образование, Барту становится адвокатом в административном центре департамента Атлантические Пиренеи — городке По. Через четыре года адвокатской практики, обретя определенную поддержку и влияние среди своих клиентов, Барту выдвигает свою кандидатуру на выборах в городской муниципальный совет и добивается успеха. Пост муниципального советника становится первой ступенькой в его политическом восхождении. Как адвокат высоко ценил силу меткого, выразительного, емкого, эмоционально окрашенного слова. Он изучает труды знаменитых ораторов древности, особенно Цицерона, увлекается книгами корифеев французского Возрождения — Рабле и Монтеня, моралистов XVII века, «блестящего» века французской литературы, — Ларошфуко, Лабрюйера, Паскаля. Интерес к словесному искусству влечет Барту к литературе, что не противоречило его стремлению к политической деятельности. «Политическая трибуна, — скажет он позднее, — это алтарь слова. Надо благоговейно чтить трибуну, чтобы возвыситься до нее».

На парламентских выборах, назначенных на 27 января 1889 года, Барту выставил свою кандидатуру, претендуя на депутатский мандат от избирательного округа Олорон-Сент-Мари — своей родины. Он начинает активную борьбу и в ходе этой борьбы примыкает к политической группировке буржуазных республиканцев, Провозгласивших себя прогрессистами, их называли республиканцами «нового стиля». Здесь он во время выборов впервые одерживает победу и получает депутатский мандат, который сохраняет в течение последующих 33 лет, до июля 1922 года, когда был избран в верхнюю палату республиканского парламента — сенат.

Луи Барту не затерялся в ординарной массе депутатов-прогрессистов, лидером которых стал Шарль Дюпюи, отличавшийся среди своих коллег лишь необычайной дородностью, за что получил в парламентских кругах прозвище «Гиппопотам». Сразу заметивший Барту-депутата русский дипломат в Париже князь Урусов охарактеризовал его как «весьма способного и честолюбивого» парламентария-республиканца, умеющего сохранять свою политическую независимость и парламентскую самостоятельность. Подобная независимая позиция встречала настороженность, а порой и враждебность его коллег-депутатов. В парламентских кулуарах говорили, что, когда одного возможного кандидата на пост главы кабинета спросили: «Если бы вы были премьером, то хотели бы иметь Барту на своей стороне или против себя?» — тот ответил: «Ах, да ведь это, по существу, одно и то же!» Барту не смущало подобное злословие. Он, верный своему «жизненному призванию» — избранному пути профессионального политика, стремился скорее пройти то испытание, которое он назовет позднее «великим испытанием», — властью, работой на министерском посту.

Л. Гамбетта, политик и оратор, остается для него образцом истинного республиканца. «Быть сыном бедного рабочего, бороться, страдать, побеждать и достигнуть постов, которые в течение стольких лет занимаю я в учреждениях республики и в правительствах, — вот что такое демократия!» — скажет Барту в старости, в конце своего политического пути, почти дословно повторив слова Гамбетты. Он всегда помнил политическое кредо Гамбетты. «Политика, — утверждал тот, — налагает на нас необходимость делать много уступок… Осторожность и благоразумие — вот что нам необходимо больше всего. Но в особенности нужно уметь распознавать то, от чего нам следует воздержаться. Вся политика только в этом и состоит». Но Барту не был сторонником политического «воздержания», не повторял догматически кредо Гамбетты, а развивал и сохранял его основную политическую «мудрость». «Власть является великим испытанием, — напишет Барту позднее, подводя итог своих размышлений и политической деятельности. — Находясь у власти, видишь трудности и их последствия совсем иначе, чем посторонний наблюдатель. Критиковать легче, чем действовать. Существует слишком мало общих правил, на которые можно было бы опираться для того, чтобы хорошо управлять. Поэтому следует идти за своим временем и обстоятельствами». Внешне эта политическая заповедь почти не отличалась от кредо Гамбетты, но по существу во многом была иной: Гамбетта призывал только к политической осторожности, к пассивному приспособлению к ситуации, Барту говорил о другом — о необходимости учитывать изменяющиеся обстоятельства и строить политику в зависимости от них.

Барту не случайно называл себя республиканцем-прогрессистом. Он считал, что новая политическая группировка, пришедшая на смену республиканцам-«оппортунистам», должна возродить и укрепить «чистоту» республиканских государственных институтов, защитить республиканскую конституцию от атак бонапартистской и клерикальной реакции, укрепить внешнеполитические позиции Франции в противовес Германии. Молодой Барту оказывается в числе тех, в целом дальновидных парламентариев и политиков, которые после «военной тревоги» 1887 года, когда позиция России остановила занесенный над Францией кулак германского «железного канцлера» Бисмарка, осознали жизненную необходимость для страны франко-русского союза. «В настоящее время нашей единственной опорой является надежда на русскую поддержку, которая так пугает Бисмарка», — писал в марте 1889 года один из авторитетных республиканских дипломатов П. Камбон. Барту, впоследствии сблизившийся с братьями-дипломатами Полем и Жюлем Камбонами, а затем и их племянницей — историком и журналисткой Женевьевой Табуи, — занимал такую же позицию. Недаром уже тогда русское правительство в Париже обратило внимание на парламентскую деятельность молодого Барту.

30 мая 1894 года он впервые занял пост в министерстве, став министром общественных работ в правительстве, сформированном Ш. Дюпюи.

Осенью юбилейного дня республиканской Франции 1889 года, когда отмечалось 100-летие со дня взятия восставшим народом королевского оплота — тюрьмы Бастилия, в Париже была проведена Всемирная промышленная выставка, для которой французский инженер Густав Эйфель спроектировал и построил грандиозное высотное сооружение — 300-метровую башню, сделанную целиком из металла. Это была впечатляющая демонстрация успехов французской металлургической промышленности, строительной техники, научно-технической мысли. Эйфелева башня символизировала превращение Парижа и прилегающих к нему районов в ведущий промышленный центр страны, центр концентрации индустриального производства и рабочего класса — повой грозной силы.