В своих воспоминаниях Гагарин рассказывал, что прошел в госпитале имени Бурденко несколько проверок зрения, а также бесчисленные беседы с психологами и кошмарный математический тест, когда чей-то голос нашептывал ему в наушники всевозможные решения — все неправильные. Ему пришлось сосредоточиться на собственном мыслительном процессе и игнорировать подсказки «услужливого друга», раздававшиеся в ушах. Каждый из врачей был «строг, как прокурор… Нас обмеряли вкривь и вкось, выстукивали на всем теле „азбуку Морзе“, крутили на специальных приборах, проверяя вестибулярные аппараты… Главным предметом исследований были наши сердца. По ним медики прочитывали всю биографию каждого. И ничего нельзя было утаить. Сложная аппаратура находила все, даже самые минимальные изъяны в нашем здоровье»1.
Диалог Гагарина с его вербовщиками нигде в точности не воспроизводится. Однако пилот Георгий Шонин, один из его товарищей по «Никелю», вскоре после него тоже был отобран для космической подготовки, и его впечатления наверняка схожи с гагаринскими. «Сначала шла обычная тягомотина. Как мне ВВС? Нравится ли летать? Чем я занимаюсь в свободное время? Что читаю? Ну и прочее. Дня через два — новая серия бесед. На этот раз вызвали меньше народу. И сами разговоры стали более конкретными». Шонин поехал в Москву, сам толком не понимая зачем. Позже он вернулся на базу «Никель» — исколотый, измотанный, обследованный вдоль и поперек, но, судя по всему, врачи сочли его годным для новой работы, о которой он еще ничего не знал. Вербовщики лишь один раз намекнули Шонину, чем ему предстоит заниматься. Они спросили, как бы он отнесся к тому, чтобы полетать на более современных аппаратах? Вот тут-то ему кое-что стало ясно. В то время некоторые авиационные соединения переходили на новые, более совершенные, истребители, и Шонин решил, что никелевскои эскадрилье посчастливилось попасть в их число. Однако вербовщиков не интересовали такие банальности, как подбор пилотов для новой модели МиГа. Потом его спросили: а если речь идет о том, чтобы полететь на чем-то совершенно новом? Шонин тут же остыл, потому что знал массу летчиков, которых переводили в вертолетные группы. Он считал вертолеты сложными, но неинтересными машинами, у которых нет ни скорости, ни стиля, ни, в конце концов, должного статуса. «Я же пилот истребителя, — умоляюще произнес он. — Я нарочно пошел в летное училище, чтобы учиться летать на боевых реактивных машинах, а теперь вы хотите, чтобы я…»
Один из вербовщиков перебил его: «Нет, вы не понимаете. Речь идет о дальних полетах на ракетах. О полетах вокруг Земли».
«Я так и разинул рот от удивления», — вспоминал Шонин. Так или иначе, он согласился. Гагарина приняли за несколько недель до него. Они с Валей наверняка рады были вырваться из мурманских краев, не поступившись честью. Юрий объяснил жене, что его отобрали как летчика-испытателя для самолетов нового типа и теперь они будут базироваться рядом с Москвой. Гагарины уехали из «Никеля» 8 марта 1960 года, с радостью оставив типовую мебель другим семьям, жившим при базе.
Так Гагарин оказался в группе всего из двадцати космонавтов, в конце концов отобранных по всему Советскому Союзу из первоначального списка в 2200 кандидатов. Этот первый отряд станет очень сплоченным, несмотря на очевидное (хотя и молчаливое) соперничество — всем хотелось поскорее отправиться в космический полет. Отношения Гагарина с Германом Степановичем Титовым, его товарищем по отряду, выросли в нечто гораздо более сложное — тайное соревнование за то, чтобы стать первым человеком, полетевшим в космос.
Остальным космонавтам Гагарин казался парнем легким и дружелюбным, в отличие от Германа Титова, которого даже друзья считали несколько заносчивым и отчужденным, а иногда и чудноватым. Он обожал читать стихи или цитировать отрывки из рассказов и романов не только современных советских писателей, но и классиков русской литературы. Его отец Степан Павлович, учитель, назвал сына именем героя пушкинской «Пиковой дамы»2 [4].
Титов обладал невероятной выдержкой. В 1950 году, в четырнадцать лет, он разбил велосипед и сломал запястье, но вместо того, чтобы мчаться домой за утешением, просто притворился, будто ничего не случилось. Он тайком лечился, не желая показывать слабость, потому что уже записался на курсы начальной подготовки в авиационное училище, и не желал, чтобы этот случай помешал выбрать его среди кандидатов. Когда в 1953 году Титов наконец получил курсантские документы, он опасался, что военные врачи могут обследовать его кости и тогда обман раскроется. Но они не стали этого делать. Герман их обманул. Каждый день рано утром он занимался на брусьях, пока его поврежденное запястье не перестало отличаться от здорового. Два года он проходил подготовку на Волгоградской базе ВВС, окончил курс с отличием и в 1959 году подвергся допросам загадочных посетителей — как потенциальный космонавт. Космические врачи терзали Титова серьезнее, чем медики из ВВС, но и им с их рентгеном не удалось обнаружить никаких отклонений, так что его, как и Гагарина, включили в Первый отряд, состоявший из двадцати космонавтов. Уже много позже доктора из комиссии сказали ему, что, если бы они знали о его давней травме запястья, никогда бы не одобрили его кандидатуру.
На открытом лице Гагарина отражались все его чувства. Он был открыт для людей. Титов же был совсем иным — глаза, темные и глубоко посаженные, скрывали от чужих его переживания, губы, казалось, часто неодобрительно сжимались, и в лице порой читалось едва ли не высокомерие. Он отличался вспыльчивостью и не боялся откровенно высказывать свои мысли. На нем хорошо сидела форма, и его темные волосы, лоснящиеся и волнистые, довершали образ кавалерийского офицера-буржуа. Личная гордость, слишком много поэзии, классовая сомнительность — лишь оттого, что он прочел кое-какие книги и отец у него был учителем… Титов явно не принадлежал к числу тех, кто мог бы легко процветать в обществе всеобщего равенства, в советском рабоче-крестьянском раю, если бы не одно ценное качество, перевесившее все его недостатки. Он отлично проявил себя в одной из немногих сфер советской жизни, где поощрялись личные качества и яркая индивидуальность: высоко в небе, защищая Родину на МиГе.
Алексей Архипович Леонов стал еще одной важной фигурой в этой новой космической жизни Гагарина. Они были почти ровесниками: Леонов родился в 1934 году, но казался старше, виной чему было круглое довольное лицо и начинавшие редеть волосы. В юности он хотел стать профессиональным живописцем и в 1953 году даже поступил в Рижскую академию художеств, но почти сразу же передумал и подал заявление в Чугуевское военное авиационное училище. Леонов проявил себя как одаренный парашютист и получил диплом инструктора. Низенькая, коренастая фигура Леонова давала неверное представление о его физической форме — она была превосходной. Проявляя недюжинную самодисциплину, он занимался фехтованием и бегом, почти всегда находя время для того, чтобы ранним утром совершить четырехкилометровую пробежку. Когда космические вербовщики приехали в Чугуев (это случилось в 1959 году), он быстро получил новое назначение3.
Леонов обладал прекрасным чувством юмора и, когда его не раздражали и не перечили, был весьма милым человеком. Как и все его коллеги-космонавты, он всеми силами стремился добиться успеха в своей новой профессии. На работе и тренировках он бывал холоден и сосредоточен. Благодаря веселому нраву и профессионализму он завоевал симпатии очень многих. Леонов навсегда сохранил страсть к искусству, таская альбомы для набросков повсюду (даже на орбиту); позже он стал одним из главных советских космических художников. Он был самым близким другом Гагарина с первых дней космической подготовки. «Я быстро понял, какой он добрый, — вспоминает он сегодня. — Юра очень любил друзей и уделял им массу внимания. Он не бросал старых друзей и очень легко заводил новых. Наши с ним отношения были особенно теплыми, потому что мы давно друг друга знали, и даже когда он прославился, это никак на него не повлияло. Он всегда оставался прекрасным товарищем».
