Каманин проявил снисходительность, однако после возобновления в декабре всемирного турне Гагарина он с большим неудовольствием отметил, что Первый Космонавт так и не исправился. 14 декабря Каманин записал в дневнике:
«Даже после происшествия в Крыму он не отказался совсем от выпивок… Я не хотел бы быть пророком, но мне кажется, что со временем он будет пить, и пить крепко. Сейчас он в зените славы, все время на виду, постоянно несет большую моральную и физическую нагрузку, чувствуя, что за каждым его шагом наблюдают. Пройдет еще 1–2 года, обстановка значительно изменится, и тогда у него появятся нотки неудовлетворенности. В его семейной жизни они уже и сейчас заметны: он не уважает жену, иногда унижает ее, а она не обладает достаточным тактом, воспитанием и другими достоинствами, чтобы влиять на него».
Кроме того, он отмечал, что у Титова, недавно вернувшегося из поездки в Индонезию, «появились признаки зазнайства». Очевидно, Каманин почувствовал, что под его началом оказался еще один заблудший космонавт. Следует иметь в виду, что его личные дневники служат не только тайным вместилищем раздражения, но и являются достоверным историческим свидетельством. Едва ли найдется кто-нибудь из задействованных в советской космической программе (включая даже великого Главного Конструктора), кого бы он ни критиковал в тот или иной момент, часто несправедливо и столь же часто — перед тем как спустя несколько дней совершенно переменить мнение. Достается даже Хрущеву. Вероятно, административные трения, возникшие у Каманина после форосского инцидента, отчасти объясняют его необычный всплеск раздражения по отношению к съезду, зафиксированный в дневнике: к тому самому съезду, где недостаточно яркое появление Гагарина вызвало столько неловкостей. На этом съезде Хрущев предложил вынести тело Сталина из Мавзолея. 5 ноября 1961 года Каманин гневно писал в дневнике:
«Очень много людей не одобряют эти решения, многие открыто заявляют об этом в метро, трамваях, автобусах и на улице… Попрание авторитета Сталина приносит нам много неприятностей за рубежом, наносится громадный вред воспитанию молодежи, которая теряет веру в авторитеты… Сталин управлял страной 30 лет, и при нем наша Родина стала могущественной державой. Имя Сталина не затемнят жалкие потуги пигмеев… А что можно сказать о Хрущеве? Мелкий, завистливый политикан, трусливый подхалим… Хрущева народ не любит, все знают о его сплошных дипломатических провалах: Китай, Югославия, Албания, Венгрия, США, Франция, Англия и т. д.».
Парадокс в том, что при Сталине никто не посмел бы занести на бумагу подобные откровения о властях, опасаясь, что это раскроется и написавшего расстреляют. Можно предположить, что хрущевское окружение винило Каманина в том, что он не держит своих космонавтов в узде, и он выплеснул оскорбленные чувства на страницы дневника; однако в своих политических воззрениях он был не одинок. Возможно, в октябре 1961 года у Каманина имелся целый ряд причин для горьких раздумий, но в своей оценке он оказался по большому счету прав: Первый секретарь Никита Сергеевич Хрущев двигался к своему падению. Как и Юрий Гагарин.
К декабрю 1961 года мировое турне возобновилось, побледневший шрам Гагарина аккуратно замазали. Дели. Лакхнау. Бомбей. Калькутта. Коломбо. Кабул. Каир. Дальше, дальше, вперед. Посещая Цейлон, Гагарин участвовал в пятнадцати встречах, и везде надо было говорить. Во время его визита в Каир одна из местных газет сообщила, что его выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета от Смоленской области4.
Афины. Никозия. В Токио — провокационный вопрос об игрушках. Один японский журналист хотел узнать, почему Гагарин купил столько японских мягких зверюшек для своих детей. Может быть, там, на его родине, игрушек недостать? Гагарин парировал: «Я всегда привожу дочкам подарки. На этот раз я решил удивить их японскими куклами, но теперь эту историю подхватят все газеты, и сюрприза не будет. Вы испортили удовольствие двум маленьким девочкам». Он произнес это с самой обаятельной улыбкой, и вопрошатель признал свое поражение. Другие присутствовавшие при этом журналисты одобрительно зашумели. Один — ноль в пользу Гагарина.
На этом отрезке пути к нему присоединилась Валя, но совмещать заграничные поездки с уходом за детьми было непросто, и она предпочитала оставаться в Москве, пока муж путешествует. Она отличалась застенчивостью, и редкие публичные выступления давались ей с трудом.
Пока Гагарин пребывал за границей, Валю возил Демчук. Водитель заметил, что она терпеть не может публичности. Немногочисленные зарубежные поездки она переносила с напряжением, да и московские улицы и магазины стали для нее не меньшим бременем. Демчук сопровождал ее, когда она ездила за покупками. Валя всегда, как обычный человек, становилась в конце очереди, но какая-нибудь старушка-покупательница ее, как правило, сразу же узнавала. «Тогда она мгновенно поворачивалась, снова садилась в машину и говорила: „Поехали. Меня узнали“. Все ее пропускали, просили подойти к прилавку, но она скромно возвращалась в машину, и мы ехали в другой магазин».
Николай Каманин сопровождал Гагарина еще в нескольких зарубежных поездках. 4 декабря 1961 года, во время визита в Индию, он записал в дневнике:
«Наблюдая миллионные толпы людей, так горячо приветствующих Гагарина, я часто вспоминал свои юношеские впечатления от одной лубочной картинки, изображающей встречу Иисуса Христа с народом… Фантазия людей тех далеких времен не шла дальше чуда с пятью хлебами и пятью тысячами голодных, накормленных Христом этими самыми хлебами. А вот наш Гагарин одним своим появлением утоляет жажду многотысячных иноплеменных толп… Это пишу я, хотя мне лучше других известно, что Гагарин — это только счастливая случайность, на его месте мог быть и другой. Помнится, 11 апреля 1961 года [накануне первого космического полета] я записал в своем дневнике: „Завтра Гагарин будет всемирно известным человеком“. Но и я не предвидел тогда всего величия свершавшегося».
К 9 декабря Гагарин, Валя и их сопровождение уже прибыли на Цейлон, в Коломбо. Гагарин признался Каманину: «Работаем на износ, так я долго не выдержу». Советский посол в Коломбо настаивал на как можно большем числе публичных выступлений и встреч. Каманин не удержался и отметил:
«Они делают всё, чтобы выжать из Гагарина максимум возможного для поддержки правительства. Как это отразится на Гагарине, их не интересует…»
Каманин все больше беспокоится о Гагарине с его злоупотреблением спиртным и о Вале с ее все возрастающей неспособностью переносить напряжение публичных мероприятий. Голованов и другие близкие разделяли точку зрения Каманина. Судя по всему, Гагарин пил благоразумно, просто любил повеселиться: в часы отдыха он мог хорошо выпить вместе со всеми, но редко позволял себе слишком много алкоголя, когда работал. К сожалению, эти рекламные турне загоняли его в ситуации, когда он должен был постоянно пить, откликаясь на бесконечные тосты, произносимые в его честь. Это, в придачу к безжалостному графику публичных мероприятий, взваливавшему на его плечи большие эмоциональные нагрузки, незаметно привело к тому, что он стал все больше злоупотреблять спиртным. Вениамину Русаеву и Алексею Беликову (сотрудникам КГБ, личным сопровождающим Гагарина и одновременно его консультантам-спичрайтерам) часто ставили в вину такое положение дел, но что они могли предпринять в такой ситуации…
У Гагарина сложились очень хорошие отношения с Русаевым, и они всегда заступались друг за друга. Спустя много лет Русаев говорил: «Юра был очень чистосердечный человек, он часто брал на себя ответственность за всякие неприятности, которые устраивали другие. Что касается Германа Титова, то этому все было как с гуся вода. После своего полета он раз двадцать, если не больше, совершал, что называется, серьезные дисциплинарные проступки, попадал в аварии на машине и тому подобное. Всем вечно хотелось как-то втянуть в эти истории Юру, но тут уж вмешивался я».
