«Как рассказала медсестра Аня, она после смены с дежурства зашла в комнату отдохнуть, лежала на кровати одетой и читала книгу. Гагарин вошел в комнату, закрыл дверь на ключ и со словами: „Ну что, будешь кричать?“ — пытался ее поцеловать… В это время раздался стук в дверь, и Гагарин выпрыгнул с балкона».

Возможно, между Юрием и Валентиной состоялся неприятный разговор, а возможно, она ворвалась в комнату и обнаружила, что там нет ни малейших следов мужа, лишь задыхающаяся и растрепанная Анна. Может быть, Валентина потребовала сказать, где ее супруг, и Анне пришлось ответить, что он прячется на балконе. Рассказы Анны об этой сцене многочисленны и отличаются друг от друга, скорее они похожи на вынужденные интерпретации событий, чем на прямое их искажение, однако, судя по всему, обе женщины перегнулись через край балкона, чтобы посмотреть, и увидели, что внизу распростерся неподвижный Гагарин. «Тогда на балконах рос дикий виноград, — вспоминает Анна Румянцева. — Видно, он зацепился за лозу, когда падал. Он ударился о бордюр лбом. Не самая лучшая посадка. Из космоса он вернулся удачно. А тут приземлился неудачно… Я все это узнала от Анны. Ее тоже зовут Анна. Она мне и рассказала».

В тот день, 4 октября, Николай Каманин еще до того, как узнал все скандальные подробности, записал в дневнике кратко и по-деловому, что в состоянии алкогольного опьянения Гагарин выпрыгнул из окна, в результате получил серьезную травму лица и шрам над бровью. Врачи военно-морского флота сделали операцию. Позже Каманин писал: «Консилиум врачей решил, что еще 10 дней Гагарин должен соблюдать постельный режим. На открытие 22-го съезда КПСС он уже не попадет»3.

Каманин был одним из первых, кто оказался возле Гагарина после падения. Ему не доставило большого удовольствия состояние космонавта. Было столько крови, что ему на мгновение показалось — Гагарин застрелился. Валя уже сбегала по лестнице, чтобы посмотреть, что случилось. Она крикнула Каманину: «Что же вы все стоите, помогите ему! Он умирает!»

Немедленно вызвали врачей из севастопольского полевого госпиталя. Пока же форосский медперсонал оказывал первую помощь; проверили, насколько сохранили чувствительность конечности Гагарина, после чего решили, что его можно положить на раскладушку, которую кто-то принес из здания. Затем его внесли внутрь, и медики сделали ему локальную анестезию лба. Оказалось, что раздроблена лобная кость. Когда прибыли севастопольские хирурги, они вынули осколки кости, провели первичную обработку и зашили рану. Все это время Гагарин сжимал чью-то руку. Он не проронил ни звука, но его ногти оставили на этой руке багровые следы, так крепко он за нее ухватился.

Похоже, до Гагарина стала доходить вся чудовищность его промаха. Он поднял взгляд на Анну и задал ей один-единственный вопрос:

— Я буду летать?

Она сказала — посмотрим.

Анна была признательна Гагарину за то, что он даже сейчас, при такой боли, в такой неловкой ситуации, дал себе труд выгородить «Анну» перед властями. «Он попросил позвать кого-то из руководства санатория и сказал: „Конечно, она не виновата“. Так оно и было. Ее перевели в другой корпус, но она продолжала работать в санатории».

В главном корпусе санатория устроили специальный закрытый медпункт. Анна и другая медсестра, сменяясь, постоянно дежурили возле Гагарина, а Валентина проводила у его изголовья долгие часы. Несмотря ни на что, она относилась к Анне очень дружелюбно. «Она вспоминала, как они жили до того, как Юрий полетел в космос. Рассказывала, как он серьезно готовился к своему полету, говорила, что иногда сожалеет о такой жизни».

Врачи опасались, что Гагарин мог получить сотрясение мозга. Позже Юрий настаивал, что ни на секунду не терял сознание, но ему все равно предписали строгий постельный режим. После трех дней безделья он сел, опершись на подушки, и пожаловался Анне:

— Хватит, надоело. Я хочу чем-нибудь заняться. Анна, закройте дверь, пожалуйста. Сделать бы стойку на кистях.

— Юрий Алексеевич! Если врачи узнают, меня с работы выгонят!

— Не беспокойтесь. Я чувствую, что здоров. Просто хочется чем-нибудь заняться.

Он встал на руки, а потом всячески проказничал. Гагарин чувствовал себя отлично, только ужасно скучал. Анна убедила его лечь. Он заметил:

— Об этом будут еще сто лет судачить. Когда будете бабушкой, расскажете внукам, как когда-то лечили Юрия Гагарина.

Но он понимал, что прыгать из окна было глупо. За веселой улыбкой и неотразимой самоуверенностью крылись мрачные раздумья о будущем. Беспокоился и Каманин. В дневнике он писал, что это происшествие «попортило очень много крови мне и многим другим людям, несущим ответственность за Гагарина. Это происшествие могло закончиться очень печально для Гагарина, меня и нашей страны. Юрий Гагарин был на волосок от нелепой и глупейшей смерти».

Через три дня за Гагариным приехал лимузин «Чайка», чтобы отвезти его на съезд партии. Его несли на носилках, хотя он к этому времени уже вовсю ходил и потому счел всю эту ситуацию нелепой. Лежа на носилках, он громко хохотал. Его доставили в Севастополь и погрузили на самолет, летевший в Москву. По прибытии ему не разрешили выступать на съезде слишком долго и после заседания общаться с другими делегатами. Официальные сообщения рапортуют о его весьма активном участии в съезде, несмотря на уверенность Каманина в том, что Гагарин не в состоянии даже присутствовать на съезде, не говоря уж об участии в его работе. Голованов объясняет: «На самом деле он появился, но только на пятый или шестой день после открытия, и фотограф снимал его только в профиль, чтобы не видно было рану на лбу». Между тем газеты изложили эту историю так, чтобы успокоить любопытных. «Помню, писали, что Юрий держал на руках свою маленькую дочку и споткнулся, так что ему пришлось пожертвовать собой, чтобы она не пострадала, вот он и поранил себе лоб. Так объясняли эту рану». «Известия» давали другую версию этой официальной сказки: Гагарин якобы нырял в Черное море, чтобы спасти тонущую дочь, и ударился головой о камни.

Врачам, лечившим Гагарина, объявили благодарность и повысили в должности. Хрущева задело, что его любимый космонавт не смог с должным блеском показаться на

партийном съезде, но еще больше он озаботился безопасностью своего юного друга. Нравственная сторона форосской драмы его, судя по всему, не особенно волновала. Бурлацкий, советник Хрущева, отмечает: «Несмотря на пресловутую партийную мораль, которая считалась очень строгой, все отнеслись к этому как к забавному происшествию. Хрущев смеялся. Жена его, возможно, нет… Но, думаю, существовали генералы, различные высшие военачальники, у которых отношения с Гагариным были не такие легкие. Думаю, они завидовали его близости к Хрущеву». Эти обиженные соперники не сочли историю такой уж потешной, полагает Бурлацкий. Они с неудовольствием отметили недостойное поведение Гагарина и надолго запомнили этот эпизод.

Разумеется, Николай Каманин подвергся резкой критике за то, что в Форосе допустил недосмотр. 14 ноября на партсобрании в Звездном городке ему пришлось объяснить поведение Титова и Гагарина, постаравшись представить события как можно в более выгодном свете [19]:

«Выступившие Гагарин и Титов в основном правильно доложили о своем поведении на курорте. Признали случаи злоупотребления спиртным, легкомысленное отношение к женщинам и другие проступки. Юра достоверно изложил обстоятельства своего ранения, но, по-видимому, заботясь о спокойствии Вали, утверждал, что, заходя в комнату, из которой выпрыгнул, он не знал, что там находится медсестра Аня…»

Каманин убедил собрание вынести решение, что Первый Космонавт номер один просто по-детски играл с женой в прятки, тогда как его пьяного дублера Титова сбили с пути истинного спутники-некосмонавты. Все понимали, что это «ложь во спасение», однако в итоге сошлись на корректных официальных версиях, не без помощи рукописных объяснительных с извинениями, составленных космонавтами лично. Каманин отмечал: «Хотя я и убежден, что мотив посещения комнаты был другой, не стал настаивать на своем. Версию Гагарина нельзя считать совсем невероятной, и она в какой-то мере смягчает само происшествие и не будет поводом для раздора в семье».