— Нет, папа, ты ошибаешься, — солгала Дженни с мягкой улыбкой. Ей на самом деле не хотелось уезжать, возвращаться в свою тесную лондонскую квартиру и в детский сад. Обычно в последний вечер отец устраивал ей настоящие праздничные проводы в каком-нибудь ресторане, но сегодня, как и все последние дни, они должны были ужинать здесь. — И потом я все понимаю. Тебе трудно сейчас…
Он тупо уставился в свой стакан. Затем, сделав над собой явное усилие, вежливо проговорил:
— Может, приедешь на Пасху?
— С удовольствием! — с почти детским восторгом воскликнула Дженни. Теперь по крайней мере она будет пережидать унылую лондонскую зиму в предвкушении этой новой поездки. — У меня будет целых четыре недели.
Он устало повел бровью:
— Целых четыре?
— Да, школьные каникулы. Но я, конечно, не помчусь к тебе сразу же. Я не хочу тебя стеснять, папа.
— Чепуха, Дженни. Приезжай на все четыре. Я буду только рад.
— Правда? — Она вся зарделась от удовольствия. — Извини, от меня сейчас тоже было мало пользы. Я понимаю. Я так и не смогла взбодрить, развеселить тебя…
Сэр Эдвард отвел глаза, и Дженни показалось, что у него дрогнул подбородок.
— На это нужно время, — не своим голосом отозвался он наконец.
Дженни стало стыдно. Ей вспомнилось, как он напился и разрыдался в библиотеке в тот вечер, вскоре после ее приезда. «Господи, какая я дура! О каком веселье я тут болтаю?!»
— Да, разумеется, — торопливо проговорила она.
В комнате повисло тяжелое молчание. Из столовой доносилось позвякивание серебра и хрусталя. Скотт накрывал на стол. Дженни жалела о том, что отец не пригласил на ужин каких-нибудь своих друзей. Возможно, это подняло бы ему настроение.
— Ты уже собрала вещи? — глухо спросил он.
— Да, папа.
— Харвей отвезет тебя утром… Извини, я сам не смогу проводить. У меня деловая встреча.
— Ничего, не беспокойся, папа.
— Тебя будут там встречать? Мать или Саймон?
— Я оставила в аэропорту свою машину.
— Ага… понимаю.
Они вновь надолго замолчали. Потом сэр Эдвард залпом выпил свое виски. Решив вновь наполнить стакан, он забрал пустой бокал и у дочери.
— Тебе, конечно, еще минералки?
— Томатный сок с вустерширским бальзамом, папа.
— Ах да, верно! — Сэр Эдвард подошел к столику с бутылками. Вернувшись спустя некоторое время с наполненными стаканами, он вдруг сердито проговорил: — Тебе нужно хоть немного пожить по-настоящему, Дженни!
Она даже вздрогнула от неожиданности, не донеся томатный сок до рта.
— То есть?
— Вздохнуть полной грудью! Получить от жизни удовольствие! Перестань оглядываться на свою мать! Она тебя всего лишила, неужели ты не понимаешь?
Дженни изумилась еще больше:
— Но почему?.. Почему ты так говоришь, папа? Я неплохо живу… в целом, — пролепетала она.
Сэр Эдвард насмешливо хмыкнул:
— Милая моя Дженни! Да ты и представления не имеешь о том, что такое настоящая жизнь!
— Нет, имею. Я люблю проводить время в Нью-Йорке, да и в Лондоне порой бывает… весело.
Отец как-то кисло взглянул на нее.
— Ты пробовала когда-нибудь пить шампанское всю ночь напролет и танцевать в объятиях любимого мужчины? А потом встречать на реке рассвет, кататься на катере по тихой водной глади? Когда солнце только-только всходит? А потом завтракать на траве и добирать шампанского? А потом весь день не вылезать с любимым из постели? А потом бежать купаться? Обнаженными? Ты хоть раз совершала в своей жизни какие-нибудь милые, восхитительные безумства? Ну ответь мне!
Дженни расстроенно потупилась:
— Нет… Ты, конечно, все это делал, но девушки по-другому относятся к таким вещам.
— Ерунда! Это отговорка.
— Нет, папа, ты не прав. — Теперь подбородок зажал уже у Дженни. Она изо всех сил пыталась изгнать обиду из своего голоса, но безуспешно. Слова отца больно ранили ее в самое сердце.
— А я утверждаю: это все отговорки! Почему бы тебе наконец не завести себе любовника?
— Потому что… Я не знаю… Я еще не встретила того, кто мне понравился бы.
— Да ты просто никому и шанса не давала себя проявить! В следующий раз, когда ты приедешь в Нью-Йорк, я тебе устрою знакомство с несколькими молодыми людьми. Я позабочусь о том, чтобы они не показались тебе занудами. Они сводят тебя в разные веселые места, в клубы, в рестораны. Тебе будет весело, вот увидишь. Ужин в морском кабачке, купание при луне и все такое. Сколько можно сидеть взаперти? Сколько можно уделять свое время старику вроде меня?
Дженни подняла на него умоляющие глаза:
— Но мне нравится быть с тобой, папа. Большинство молодых людей, которых я знала, глупы и неинтересны.
— Отлично, тогда выбери себе кого-нибудь постарше! Останови свой взгляд хоть на ком-нибудь, черт возьми! Тебе нужен жизненный опыт. Ты еще не жила совсем, Дженни. А жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее в твоем возрасте на книги и на сидение в четырех стенах!
— Нью-Йорк — такой город… — пыталась оправдаться Дженни. — Здесь небезопасно…
— Мариссе так не казалось! — воскликнул сэр Эдвард. Голос его вновь дрогнул. — Она приехала сюда одна и заткнула весь этот город за пояс!
— Да, но я не Марисса, — тихо проговорила Дженни, внезапно осознав, что спровоцировало в нем эту вспышку.
— Дело не в этом, дорогая, — неожиданно спохватился отец. — Я вовсе и не думал вас сравнивать. Марисса погибла в таком юном возрасте, а при этом она успела пожить по-человечески! Ей удалось взять от жизни все ее самые лучшие дары. Она никого и ничего не боялась. Она не боялась бросать жизни вызов… И слава Богу! Марисса дышала полной грудью, и я хочу, чтобы и ты вкусила этого, Дженни. И пусть тебя не волнует, что о тебе подумают люди! Но главное, пусть тебя не волнует, что о тебе подумает твоя мать! Я понимаю, что она жаждет подыскать тебе подходящего жениха с титулом, но ради всего святого, повеселись хоть немного до того, как выйдешь за него замуж! Устрой себе праздник, как здесь говорят.
Он сделал большой глоток, и глаза его подернулись пеленой.
— У меня не получится, наверное, — несчастным голосом прошептала Дженни.
— У любого получится, если как следует захотеть, — возразил отец. — Тебе стоит лишь раз поднять голову и взглянуть жизни в глаза.
— Да, папа.
— Что — да? Хоть бы напилась хорошенько разок, что ли! Ты женщина, у тебя возраст такой… тебе нужен секс, много секса! И где он? Где это все в твоей жизни? А ведь тебе двадцать два уже!
— Двадцать три, — тихо поправила она его.
— Да, двадцать три… — эхом отозвался он.
А Мариссе было только двадцать. Дженни, конечно, совершенно верно заметила, что она не Марисса. У Дженни не было такого желания жить и бороться, достигать высоких целей. В Дженни никто не взрастил здорового честолюбия. Ей не пришлось, как Мариссе, родиться в рабочем городке и вылезать потом самой из грязи в князи. Дженни выросла в тепличной обстановке. Закрытая женская гимназия, много денег и, разумеется, аристократическое общество. Да еще мать… Опасаясь за репутацию дочери, она ее всего лишила в жизни.
«И еще неизвестно, кого стоит больше пожалеть, — грустно подумал сэр Эдвард, потупясь. — Мариссу, которая всего добилась в жизни сама, прошла весь путь от танцовщицы в кабаре до звезды нью-йоркского света, но погибла так рано, на самом взлете своей судьбы… Или Дженни, которая никогда ни в чем не нуждалась и никогда по большому счету ничего не хотела. И если она не совершит над собой какого-нибудь усилия, все так и останется. Она вовек не вкусит жизни так, как ее вкусила Марисса».
— Один миг безумного счастья стоит целой жизни, лишенной красок и острого вкуса, — проговорил он вслух, словно забыв о том, что Дженни сидит перед ним и слышит его.
Она опустила глаза на свои руки. На ногтях не было яркого лака. А Марисса… Ей вспомнились сейчас те фотографии, которые она видела. Длинные красные ноготки Мариссы, пальцы, украшенные сверкающими перстнями. Волосы — словно начищенное серебро… Длинные стройные ножки. Наконец то, что у людей называется обаянием… Дженни знала, что ничего этого у нее нет. Средний рост, среднее телосложение, самые обычные и даже довольно блеклые белокурые волосы, самое заурядное лицо. До сих пор она была довольна своей жизнью. По крайней мере отец ни разу не попрекал ее ничем, но теперь все изменилось. Сразу, в одночасье… И девушку охватили мучительные сомнения в правильности своего бытия.
