Центральной фигурой мифологии ительменов был ворон-творец Кутх. Но он не пользовался почетом и про него обычно рассказывали комические и скабрезные истории.

Трупы умерших взрослых людей ительмены отдавали на съедение собакам; детей хоронили в дуплах деревьев. Шаманы ительменов не имели специальных одеяний и бубнов.

Большие изменения под влиянием русских происходили в жизни ительменов. Еще в начале XVIII столетия они жили в каменном веке, не зная железа. В коллективном владении рода находились рыболовные, охотничьи и иные угодья. Родовая община имела переходный характер. Патрилокальный брак сменил матрилокальный, хотя от последнего и сохранились яркие пережитки в виде временного, до брака, переселения жениха в семью невесты. Сохранялись и иные черты материнско-родового строя — пережитки группового брака, женские духи и божества, когнатный характер культа огня. Социальные отношения у ительменов этого времени представляют собой яркий образец первобытно-общинного строя, еще не тронутого явлениями разложения и упадка.

Уже в середине XVIII века обозначилось большое влияние русской культуры на жизнь и быт ительменов. Говоря о их самобытной культуре, тот же С.П. Крашенинников указывает: «Токмо ныне во всем последовала великая перемена. Старые, которые крепко держатся своих обычаев, переводятся, а молодые почти все… стараются во всем российским людям последовать, насмехаясь житию предков своих, обрядам их грубости и суеверию». Ительмены начали употреблять металлическую посуду, стали строить «избы и горницы по российскому обыкновению». В середине XVIII века ительмены были обращены в православие, но у них продолжали сохраняться анимистические воззрения.

«На Курилах имеются огнедышащие горы. Ительмены очень боятся приближаться к ним, так как в этих горах живут духи-гамулы.

По ночам эти черти отправляются к морю и ловят там китов. Каждый из них приносит домой от 5 до 10 штук нанизанными на каждом пальце. Поэтому на всех огнедышащих горах очень много китовых костей. Иногда духи, протопив свои жилища, выбрасывают головешки из верхнего отверстия горы.

Добрый дух часто ездит на нартах, запряженных черными лисицами либо куропатками. Кто увидит след от его нарт, обретет счастье и удачу.

Когда добрый дух вытаскивает из небесной реки на берег свою лодку, слышится гром. И возникновение дождя камчадалы объясняют подобным же образом, а именно будто дождь есть моча Виллючея и его духов-гамулов. И будто Виллючей, окончив мочиться, облекается в совсем новую кухлянку, или одежду из тюленьих шкур, похожую на мешок; а так как это парадное платье снабжено бахромою из выкрашенной в красный цвет тюленьей шерсти и различной длины пестрых кожаных ремешков, то они твердо убеждены, что видят все эти украшения в форме воздушной радуги; и для того, чтобы подражать такой красоте природы, они и свои кухлянки отделывают такою же пестрою шерстью. Таким образом, эта северная мода возникла на основе данных «камчадальской физики» и представлений камчадалов о сущности радуги.

Если осведомиться у камчадалов о происхождении ветра, они заявляют уверенным тоном, что бог Кутх создал в облаках мужчину по имени Балакитг и дал ему хозяйку по имени Савина Кухагт. Этот Балакитг получил от бога чрезвычайно длинные и курчавые волосы. Когда ему велят производить ветер, он трясет своими кудрями над определенной местностью, притом так долго и так сильно, сколько богу угодно продлить более или менее сильный ветер; когда же он утомится, то наступает хорошая погода.

Когда этот производитель ветров уезжает из дому, его хозяйка румянится красной морской травой, чтобы сильнее понравиться своему мужу при его возвращении; если муж вовремя приходит домой, она очень этим довольна; если же он не возвращается до утра, то она видит, что нарумянилась понапрасну; она принимается плакать, и, таким образом, наступают дождливые дни и продолжаются до тех пор, пока ее муж, производитель ветров, не вернется домой. Таким путем туземцы, в своей комической склонности и курьезном стремлении философствовать и не оставлять ничего без объяснения, стараются объяснить появление утренней и вечерней зорь и связать их с характером погоды».

На Камчатке жители Нижнего острога ежегодно сеяли по 8—10 пудов ячменя, а потом перепахивали землю на девушках-камчадалках. И получали от этого столько выгоды, что местный монастырь ежегодно располагал обильными запасами крупы и муки для всевозможного печения, сообщает Георг Вильгельм Стеллер.

«Отчасти они отнимают эти запасы со многими фантастическими церемониями и суеверными обрядами у мышей. В каком году развелось много мышей, в том туземцы соберут и много сараны, которую они вообще сравнивают с хлебом русских. Раскапывая мышиные норы, они обязаны делать это непременно при помощи изготовленного из оленьего рога инструмента, который у них называется «коссикоас»; при этом они обозначают все предметы не их настоящими, а чужими именами, отчего возникает совершенно новый язык; это делается с той целью, чтобы мыши, знающие местный язык, не поняли их.

Выбрав весь запас, причем туземцы никогда не умерщвляют ни одной мыши, они суют в норы старое тряпье, ломаные иглы, кипрей, сладкую траву, кедровые орехи и некоторое количество сараны; вся эта процедура должна напоминать нечто вроде торговли: ведь они таким образом снабдили мышей одеждою, постелями, утварью и другими предметами. Они уверены, что если они этого не сделают, то мыши обидятся.

При этом туземцы также обращаются к мышам с просьбой на них не обижаться, они, мол, поступили так не со злыми намерениями, а по дружбе.

В числе других курьезных и необыкновенных вещей туземцы употребляют в пищу также белые губчатые наросты на стволах березы. Они колотят по ним деревянными дубинами, затем рубят топорами и в таком виде едят замороженными с величайшим аппетитом, хотя этот трут совершенно лишен соков, совсем безвкусен и почти непереварим.

Из грибов в большом и особом почете ядовитый мухомор. Вокруг русских островов это, правда, давно уже оставлено, зато тем более распространено по Тигилю и в стороне корякских пределов. Туземцы сушат эти грибы, поедают их, не пережевывая, целыми кусками и запивают их значительной порцией холодной воды. Уже через полчаса после этого они впадают в дикое опьянение и им мерещатся самые причудливые вещи.

Коряки и юкагиры еще более падки на эту пищу и настолько любят ее, что повсюду скупают мухоморы у русских; те же из них, которые по бедности не в состоянии купить их, собирают мочу опьяненных и, выпивая ее, становятся от этого столь же возбужденными и еще более сумасбродными. Моча эта действует, даже пройдя через четверых или пятерых.

Северные олени, вообще очень падкие на грибы, между прочим, не раз поедали мухоморы, после чего падали наземь и буйно вели себя, подобно пьяным, в продолжение некоторого времени, а затем впадали в глубокий сон. И вот, если коряки находят дикого северного оленя в подобном состоянии, они связывают его по ногам, пока он не выспится и пока грибной сок не прекратит своего действия; только после этого они оленя закалывают: если бы они умертвили его во время сна и в состоянии опьянения, то всех, кто отведал бы его мяса, обуяло бы точно такое же бешенство, как если бы они сами поели мухоморов.

Ласточки являются затем, чтобы принести с собою лето. То же, что трясогузка появляется раньше и живет у них дольше ласточки, происходит потому, что у ласточки по пути много родных, мимо которых ей не хочется пролетать, не заглянув к ним; и вот она по дороге на Камчатку и на обратном пути их навещает, заворачивая к ним в гости. Чтобы справиться с этим делом, она улетает рано, уже в августе, а прилетает только в середине июля. Трясогузка же птица одинокая и любит проводить время в уединении, а не в компании; поэтому у нее мало друзей и родных, и она улетает с Камчатки поздно, в октябре, и возвращается рано, в мае. Улетая, эти птицы уносят с собою лето в преисподнюю, а при возвращении своем несут его обратно, являясь, по мировоззрению туземцев, настоящим творцом времен года.