— Нет, нет, — выдохнул он, — я этого не вынесу, я словно сам был частью того места, весь покрытый слизью… нет! — Грудь его судорожно вздымалась и опускалась. Затем он продолжил, уже спокойнее: — Никто не должен узнать о той яме… Я согрешил… совершил отвратительную мерзость… и вскоре должен ответить на зов… Никаких священников, никаких обрядов… Мертв еще до динозавров… И никто не должен меня видеть… Слишком много любопытных, любителей тайн… Они расскажут всему миру… Одному богу известно… Не говори никому… Никто не должен знать… Величайший грех… Да поможет мне бог!

Последовала долгая пауза, и мне вдруг показалось, будто спящий Мэтью к чему-то прислушивается. Наконец, он заговорил снова:

— Но… голоса! Кто они? Я не знаю этих имен. Джон Джеймисон Хастэм… Джинт Риллсон… Фет Бандр? И другие — кто они? Ганхфл Деграмс? Сгисс-Твелл? Неблоцт? Унгл? Ух’анг?

Голос его стал еще тише, губы раздвинулись, обнажив зубы, выпукло натянулись жилы на шее. На лбу его проступил холодный пот, и негромкий стон перешел в хриплый шепот.

— Тот, слабый, угасающий голос! Кто это? Кто это?.. Кто ты, шепчущий? Твое имя кажется знакомым… Нет… нет! Тебя… не может… быть!

Неожиданно, хрипло выкрикнув какое-то слово — или имя, — он сел на постели, полностью проснувшись, и, широко раскрыв глаза, обвел невидящим взглядом комнату. Несколько мгновений я не мог понять, что происходит, но затем я увидел пену в уголках его рта, закатившиеся глаза и бессмысленную улыбку. Сев рядом, я обнял его, глядя, как он, всхлипывая, раскачивается туда-сюда, полностью лишившись рассудка.

Тогда я не понял, чье имя он выкрикнул, но теперь я понимаю все, а в особенности то, что в конце концов оказалось невыносимым для слишком измученного разума и тела моего племянника. То, что ему… приснилось?

Рассудок к Мэтью так и не вернулся, и с этого момента мне пришлось заботиться о нем, словно о новорожденном младенце; он неспособен был даже к простейшим осмысленным действиям. Однако мне кажется, что это лучшее, что могло случиться. Я мало чем мог ему помочь, как в физическом, так и в духовном смысле, и полностью отказался от мысли вызвать специалиста. Ни один врач на это бы не решился, пока оставался хоть малейший шанс, что болезнь заразна и может передаться другому человеку. Это, естественно, стало главной причиной, по которой я оставил практику. Я оставался наедине с Мэтью, и все, что мне оставалось — ждать и наблюдать за тем, какую форму примет развивающийся кошмар.

Что касается меня, то никаких симптомов болезни до сих пор не проявлялось, и после каждого общения с племянником я тщательно мылся. Правда, в последнее время у меня пропал аппетит (чего, как я теперь понимаю, вполне следовало ожидать), но я продолжал убеждать себя, что все мои страхи, вероятнее всего, носят чисто психологический характер.

На следующее утро, пока Мэтью спал, я ввел ему новую дозу обезболивающего и снял повязки.

К тому времени я уже почти привык к виду жуткой зеленой сетки, разраставшейся внутри ран, внутри самой его плоти, и увиденное лишь подтвердило мои ожидания. Запах, исходивший от обнаженных мест, был ужасен, и я понял, что все мои усилия, вероятно, лишь ухудшили состояние юноши. К середине дня стало ясно, что никакой надежды не осталось. Руки его прирастали к бокам, а бедра уже соединились; жуткая растительность столь быстро распространялась по его телу и внутри него, что я не сомневался — ему осталось день-два, не больше.

Не стану рассказывать о том, что происходило с Мэтью дальше. Достаточно сказать, что я начал добавлять в ванны, которые принимал все чаще, карболовую кислоту во все больших количествах, пока, наконец, вчера содержание кислоты в воде стало столь высоким, что у меня вздулись на ногах небольшие волдыри. Однако мне казалось, что мои усилия того стоят, поскольку даже после того как Мэтью ушел два дня назад в торфяники, тело мое оставалось чистым, хотя аппетит полностью отсутствовал. Я надеялся, почти молился о том, чтобы причины тому были чисто психологические, но снова надежды мои оказались напрасными.

Я вынужден был признать — я тоже заразился! Вскоре после того как я начал писать этот текст, вчера вечером, после возвращения с торфяников, я впервые заметил бесцветное чешуйчатое пятно на тыльной стороне моей руки…

Но, спеша скорее закончить, я опережаю события. Я должен вернуться на два дня назад, к тому вечеру, когда Мэтью исчез в тумане, ибо самое худшее мне еще предстоит рассказать.

Полагая, что Мэтью осталось жить самое большее несколько часов, и желая быть рядом с ним на случай, если незадолго до смерти к нему вернется рассудок — как порой случалось, — я сидел возле его постели. Видимо, я заснул, поскольку меня разбудили лихорадочные содрогания полностью изменившегося существа рядом со мной. К тому времени в облике моего племянника уже не оставалось ничего человеческого, за исключением общих очертаний. Глаза его горели сквозь узкие щелочки в зеленой маске, в которую превратилось его лицо.

Полностью проснувшись, я увидел, как… существо — я с трудом мог думать о нем как о Мэтью — начало двигаться. Дрожа, оно медленно сгибалось в поясе, пока, наконец, не село прямо. Чудовищная голова медленно повернулась в мою сторону, а затем я услышал последние слова, которые произнес в своей жизни мой племянник:

— В-воды… В-ванну… Проводи… меня… в… ванную…

Существо перекинуло зеленую перепонку, в которую превратилась нижняя часть его тела, через край кровати и каким-то образом сумело встать. Шаркающей походкой, до сих пор одетое в халат, который я одолжил Мэтью в качестве компенсации за то, что поселил его в холодной комнате, оно направилось к двери. Мгновение спустя, очнувшись, я бросился на помощь моему… моему племяннику, но обнаружил, что произошедшая с ним мутация, хоть и лишила его человеческих черт, но ни в коей мере не лишила его сил. Движениям Мэтью мешала лишь покрывавшая его тело быстро твердевшая зеленая оболочка; мне пришлось лишь слегка поддержать его, пока он привыкал к своей новой двигательной системе. Не помню точно как, но мне удалось в конце концов довести его до ванной, где он остался сидеть, то и дело вздрагивая, пока я наполнял ванну теплой водой.

Именно тогда, сбегав несколько раз туда-сюда с громадным железным чайником, я заметил нечто, происходящее в ванной — нечто столь ужасное, что я попятился прочь, а затем рухнул на пол, лишившись чувств…

Когда я очнулся, было уже темно. Вспомнив причину своего обморока, я вздрогнул, а затем, ощутив прикосновение каменного пола к щеке, поднялся на ноги. Когда я в последний раз видел своего племянника, или, вернее, существо, в которое он превратился, тело его источало зеленоватый гной, каплями стекавший в ванну. Но теперь ванна была пуста, не считая этой… жидкости.

Я поспешно направился по следам существа, зеленовато поблескивавшим на полу, и, наконец, обнаружил на письменном столе записку Судя по ее содержанию, Мэтью оставался столь же безумным, как и прежде. Потрясенный, я с трудом разобрал почти нечитаемый почерк на влажном, покрытом зелеными пятнами листке бумаги:

Последовав за зловещими каплями, ведшими от стола к задней двери, я обнаружил, что она открыта настежь. Я понял, что, возможно, весь дом заражен, и содрогнулся от отвращения, начав внимательнее изучать содержимое ванны — и тут снаружи внезапно послышался чей-то крик. Подбежав к входной двери, я открыл ее. В сторону моего дома со стороны торфяников, тяжело дыша, ковыляла окутанная туманом фигура Бена Картера, местного браконьера.

— Заприте двери, доктор! — хрипло крикнул он, увидев меня. — Там, на торфяниках, бродит ужасное чудовище!

Не останавливаясь, он проковылял мимо моих ворот и постепенно скрылся в тумане. Я облегченно вздохнул, поняв, что он не станет сообщать об увиденном в полицию, по крайней мере, не сейчас, когда у него болталась связка отменных зайцев. Я смотрел Бену вслед, пока туман полностью не поглотил его, а затем быстро надел плащ и нырнул во тьму.