– Двадцать три разделить на шесть – это получится меньше четырех, – констатировал Лаврович.

Разочарование кольнуло его, но он тут же уверил себя, что на одной сексуальности супруги крепкой семьи не построишь. Он посмотрел на Алиску, которая все еще торчала у стойки, общаясь теперь не с бариста, а со своей сестрой.

Лаврович невольно передернул плечами. До чего же жуткая баба, эта сестра! К ее физиономии, возможно, когда-то симпатичной, навсегда приклеилось выражение стервятника, зорко следящего за подыхающей добычей. Ее тело было покрыто тонкими длинными шрамами, которые она и не думала скрывать, а солдатскую стрижку и невротичную худобу не могли снивелировать ни дизайнерские шмотки, ни высокое общественное положение. И ее репутация, к тому же! Муж-гей, брат-наркодилер, сын неизвестно от кого, детство в детдоме!

Лаврович поморщился и пририсовал к своей «рыболовной сетке» еще одну «ячейку», в которую бисерными буковками вписал «Достойная семья». Салфетку с оценками Алисы он скомкал и спрятал в карман.

– Возможно, следует уделить особое внимание пункту об употреблении алкоголя, – сообщил Лаврович Алиске, когда та вернулась за стол, прихватив с собой два бесплатных кофе: эспрессо – для себя и латте с имбирным сиропом и сахаром – для него.

– Но ты же сам пьешь, – удивилась Алиса.

– Я могу, а моя будущая жена не должна, – отрезал Лаврович, дивясь ее непонятливости.

– Понятно, – протянула Алиса, подозрительно глядя на своего друга, – ты пририсовал что-то еще? Дай посмотреть.

Алиса выдернула салфетку из-под его локтя, прежде чем Лаврович успел возразить.

– Знание иностранных языков? Ты же сам ни на одном не говоришь! – веселилась Алиска. – Кандидатская диссертация? Это что? Требование к будущей жене? Ты всерьез?

– Мне не нужен человек, который ни к чему не стремится, – проворчал Лаврович, нахмурившись.

Он попытался вырвать салфетку из ее рук, но Алиса ловко увернулась.

– А это что? «Достойная семья», – прочитала Алиска, и улыбка сползла с ее лица.

Она подняла возмущенный взгляд на Лавровича, и тот испугался того, как преобразилось ее лицо: глаза сузились, ноздри, наоборот, раздулись, рот оскалился, обнажив клыки. Когда Алиса подалась вперед, Лаврович невольно отпрянул.

– Ты решил добавить этот пункт, глядя на мою сестру? – поинтересовалась она хрипло и страшно. Лаврович не удивился бы, если бы за ее спиной вдруг выросли кожистые крылья. – Тебе не нравится моя сестра?

– Кому она, в самом деле, может нравиться? – Лаврович попытался перевести все в шутку, но мимические мышцы отказались ему повиноваться, и улыбка вышла вялая и виноватая.

Даже его голос прозвучал тихо и жалко, и в нем откуда-то взялись предательские умоляющие интонации. По его виску стекала капля пота.

– Мне. Мне она нравится, – сказала Алиса еще тише.

Отодвинувшись от его лица, она разорвала пополам салфетку, которую все еще держала в руках.

– Твой план провалится, – спокойно и тихо сказала она, – ты останешься одиноким и разбитым, потому что ни одна женщина никогда не увидит в тебе человека. Ты будешь дойной коровой для тех, кто отдается за коктейли, и для тех, кто пишет диссертации. Они будут называть тебя занудой, тратить твои деньги, мерзнуть на твоих сквозняках и шпынять твою кошку, а ты будешь молча страдать. Так происходит с теми, кто слишком много думает!

Закруглив свое страшное пророчество, Алиса резко отодвинула стул, подхватила свое пальто и вышла, оставив Лавровича в состоянии крайнего смятения. И как будто этого было мало, он наткнулся на холодный взгляд Анфисы Заваркиной, стоящей за стойкой и, вероятно, слышавшей часть разговора.

– У нас все в порядке, – поспешил уверить Лаврович эту гарпию.

Это было вранье. Отношения были безнадежно испорчены, и в тот вечер Лаврович впервые в жизни напился в стельку. Когда он вернулся домой, его трясло так, что пришлось плотно закрыть все окна и балконные двери, чего он никогда в жизни не делал. Несмотря на царящий холод, Лаврович покрылся нездоровой испариной, и на мгновение ему показалось, что на стены его уютной квартиры наползла черная плесень, а потолок покрылся трещинами. Он потерял сознание.

Зиму Лаврович прожил без Алисы, стараясь не вспоминать ни о ней, ни о самой ссоре. Когда ему удавалось, он продуктивно работал, завтракал с коллегами, болтался с Пашкой по заведениям, цеплял девиц. Но когда он случайно натыкался на ее подарок, спрятанный в глубине бельевого шкафа – плюшевого лося со смешными мягкими рогами, символ любимой ею Норвегии – или она являлась ему во сне, смеющаяся, сияющая, безумно сексуальная, то его снова принимались терзать навязчивые воспоминания и мучительные мысли.

Стараясь от них отделаться и хоть как-то облегчить свое существование, Лаврович пропадал в барах и ночных клубах с сомнительными приятелями, нюхал кокаин и напивался так, что на утро не помнил ни себя, ни того, что делал прошлой ночью. В те бесконечные недели он просыпался с больной головой, тут же заливал в нутро виски пополам с обезболивающим и принимался ходить из угла в угол по своей квартире. Шанежка, сидя в своей спальной корзинке на холодильнике, смотрела на него с осуждением.

Весной Лаврович обнаружил, что долг по его кредитке составляет двести тысяч рублей. Ему пришлось возвращаться к своему покрывшемуся пылью бизнесу и более пяти месяцев налаживать дела, вытягивая себя из ямы, долговой и эмоциональной. К началу августа он был в полном порядке.

Но вчера все его усилия пошли прахом. Лаврович столкнулся с Алисой в супермаркете.

Она стояла перед стеклянной горкой, закрытой на ключ, и разглядывала дорогие коньяки. Лаврович незаметно подкрался к ней сзади. От нее по-прежнему пахло сандалом, а отросшие белокурые пряди были разбросаны по плечам. На ней был мешковатый свитер, который Лаврович ненавидел, черный лак на ногтях заметно облупился, зато крепкий маленький зад обтягивала соблазнительная крохотная юбочка в мелкий цветочек.

Лаврович попытался унять дрожь в пальцах, сжав кулаки. Он чувствовал привычное сочетание жара в паху с холодом, стекавшим по его позвоночнику, словно его собственное тело глумилось над ним. Лаврович знал, что жар – это желание, а холод – страх. Страх, что он снова теряет контроль над собой, над своими чувствами, над своей жизнью.

Алиса заметила в стекле витрины маячившую за ее спиной бледную тень. Она обернулась, улыбнулась, но, наткнувшись на его сосредоточенный взгляд, нахмурилась и прикусила губу, словно одернув саму себя. Но Лаврович уже успел прочувствовать ту энергию, которую она вложила в промелькнувшую улыбку, и в следующее мгновение, забывшись, положил руку ей на затылок и резко притянул к себе. Алиса покачнулась и уткнулась лицом ему в грудь, а ее проворные ручонки, помедлив секунду, скользнули в задние карманы его джинсов. Лаврович легонько потянул ее за волосы на затылке, чтобы заглянуть ей в лицо.

– Прости за то, что я тебе тогда наговорил, – прошептал он.

– По-моему, это я тебе наговорила, – Алиса широко улыбалась.

Лаврович, забыв о покупках, взял ее за руку, вывел из магазина, усадил в машину и отвез к себе домой. Он не сказал ей ни слова, она не задала ни одного вопроса. Они провели эту ночь без сна, и Лаврович почти забыл про холодный липкий страх, позволив жару поглотить его существо.