Критерии отбора были строгими: психическое здоровье, чистая кровь, тело без шрамов, родимых пятен и наколок.

В школе невест учили, прежде всего, домоводству и уходу за детьми, то есть натаскивали для роли жены и матери – главного предназначения женщины. Еще были обязательны два урока физкультуры в день.

Когда число школ выросло до тридцати, руководству пришла в голову идея – ввести градацию невест по уровням. Высший эшелон – длинноногие голубоглазые красавицы – изучали еще и основы генетики и учения о расах, политологию, историю, риторику, светские манеры и по окончанию получали документ, подтверждающий, что они могут вступать в брак с членами СС.

Девушки попроще (встречались даже с примесями еврейской крови) отдавались в жены офицерам и освобожденным работникам национал-социалистической партии Германии, невостребованные – отправлялись в рабочие лагеря заниматься сельским хозяйством – единственным видом труда, доступным одинокой немецкой женщине.

Старая Актриса слушала, затаив дыхание, а Мальчишка принялся снова возиться с собакой. Про нацистов ему было неинтересно.

– Где брать «второй сорт» было более или менее понятно, восемь миллионов немок, есть из чего выбрать, – Черноглазый потер лоб, предчувствуя боль, – но с «высшим сортом» дело обстояло туговато. Красавицы быстро заканчивались. И тогда мистики, коих в то время было немало, обратились к древним мифам о хюльдрах. Вот идеал женщины, посчитали они. И красота, и кровь, и волшебство!

Во время второй мировой войны северная страна – родина хюльдр – была оккупирована, и пока политики делили земли, а введенные в страну немецкие войска опустошали погреба и чуланы, нацистские мистики – специалисты по оккультным наукам и их ударные группы – прочесывали леса в поисках хюльдр. Они вылавливали всех без исключения лесных пастушек, решив, что фрау, руководящие школами нацистских жен, рассортируют «добычу» на месте. У кого шрамик, родинка или нос кривой – тех в школы «попроще» или в лазареты, чтобы древние целительские секреты не пропали даром.

Но просчитались «охотники»! Самопожертвование, идеализм, смирение – это основы воспитания немецких женщин, но хюльдры родились свободными и свободными собирались умереть. Они оказали достойное сопротивление оккупантам. Стоило какому-нибудь простофиле лишь на секундочку зазеваться в лесу или попасть под чары, как – эть! И он уже под кустом с разодранным когтями горлом и перекушенной сонной артерией. «Охотники» или не знали, или не учли одного простого правила, передаваемого аборигенами из поколения в поколение: никогда ни при каких обстоятельствах не зли хюльдру! Будешь мертв!

– Какие ужасы вы рассказываете, – прошептала впечатлительная Старая Актриса, сцепив руки у груди.

– Мне перестать? – насмешливо спросил Черноглазый. Он закрыл глаза, даже тусклый свет камина раздражал его. – Дальше еще страшнее будет! И кончится плохо.

– Ну что вы! – воскликнула старая дама. – Продолжайте!

– Те из хюльдр, кому удалось вырваться, и те, кому удалось не попасться, в попытках замаскироваться прибегали к крайним мерам: они вырывали себе волосы, уродовали носы, ломали ноги. Смирение – это точно не про них! Кому-то удалось совершить невероятное – выйти замуж. Замужняя женщина, пусть даже белокурая и прекрасная, уже не представляла интереса для рекрутеров. Однако шла война, мужчины были куда большей редкостью, чем сахар или шелковые чулки.

Мальчишка и пес, устав возиться, легли рядышком на пушистую шкуру у камина и задремали.

– Словом, суровое было время, – сказал Черноглазый тихо и мягко, глядя на них. Тупая и невероятно сильная головная боль наконец настигла его. Его язык еле ворочался. – «Охотникам» удалось поймать всего шестнадцать особей, и ни одна – вы представляете, ни одна! – не согласилась стать женой «эсэсовца». Четыре покончили с собой, остальные двенадцать поступили в концлагеря в распоряжение врачей, которым не терпелось разузнать, как устроено их волшебство. Там и сгинули.

Старая Актриса сокрушенно покачала головой.

– То есть хюльдры были истреблены? – спросила она разочарованно.

– Я уверен, что Брижит Бардо была хюльдрой, пережившей войну, – Черноглазый мученически улыбнулся и спрятал лицо в ладонях.

Старая дама не поняла, шутит ее собеседник или нет. Лично она ничего волшебного в этой актрисульке не находила!

***

– Ты веришь в магию?

Алиса отрицательно помотала головой и устало откинулась на подушку. Лаврович провел пальцами по ее раскрасневшейся щеке. Она поймала его руку и поцеловала каждую костяшку. У Лавровича по спине пробежали мурашки, и он снова впился в ее губы своим жадным ртом, совершенно позабыв, что две минуты назад они закончили очередной раунд любовных утех, второй на сегодня.

И по итогам двух раундов – сокрушительное поражение Лавровича. Нокаут.

Она опять сделала это, чертова ведьма! В который раз он пытался порвать с ней? В пятый? В десятый? В сто двадцать восьмой? Лаврович должен был бы помнить точное число, ведь каждый раз был для него пыткой! Ему приходилось постоянно одергивать себя, когда она была рядом: не смотреть в глаза слишком долго, контролировать дыхание, не распускать руки. Конечно, он знал, что проще будет, расставшись, не общаться, пока не утихнут чувства, и честно пытался спрятаться от своей нежной подруги. Даже регулярно отбрыкивался от посиделок в общей компании, рискуя одичать без своих друзей. Но всё равно всё время думал о ней. Вернее, она постоянно напоминала о себе! Не оставляла его в покое, кружила, дурила! Она была везде!

Например, на прошлой неделе Лаврович склеил роскошную девицу. У девицы был внушительный бюст и копна рыжих волос.

– Алиса, – манерно пискнула она, протягивая руку для закрепления знакомства.

Лаврович похолодел, пожал девичью ладонь, после чего, извинившись, вышел из бара и не вернулся.

И год назад! Лаврович наконец-то завел прочные отношения со спокойной и милой девушкой, имени которой теперь не мог вспомнить. Она пекла ватрушки и ходила по его квартире в чулках. Но мерзкая Алиска однажды заскочила в гости и все разрушила! То ли что-то занесла, то ли просто зашла поболтать по старой памяти и вынудила Лавровича сравнить свою невнятную девчонку с тихо сияющей бывшей любовницей. Кстати, кошка Лавровича, Шанежка, была того же мнения. Мстительно гадящая в тапки его почти супруге, она бессовестно мурлыкала на коленях у Алиски, подставляя круглую голову под ее легкие пальчики.

То же случилось и четыре года назад, когда Лаврович приметил Марину. Лидер общественного движения, яркая, привлекательная, уверенная в себе, она выступала на летней площадке университетской базы отдыха перед своими питомцами и теми, кто хотел ими стать. Когда у Марины и Лавровича проклюнулись кое-какие отношения, он, очарованный ее характером, крепким рукопожатием, смелым взглядом на жизнь и на людей, решил представить ее своим друзьям. Лаврович помнил, как высоко оценил Марину Пашка и как равнодушно кивнула ей витающая в облаках Нина. И он на всю жизнь запомнил выражение Алискиного лица! На нем читалось такое смятение пополам с мольбой, что Лавровича захлестнуло горячей волной. Он не смог тогда точно определить, что за чувства его охватили. Гордость тем, что он ей небезразличен? Неловкость за то, что причиняет ей муки? Горячее желание немедленно раскрасить это растерянное бледное личико бесстыжим румянцем, который обычно появлялся у нее после долгих поцелуев? Скорее всего, последнее, потому что две минуты спустя Лаврович увлек Алису недалеко в лес, опрокинул на мох, сорвал с нее трусики и проделал все то, что никогда бы не решился сотворить со вдумчивой и серьезной Мариной.