Тот, кто хоть раз оставался в сердце огромного леса наедине со скрытной и зловещей ночной темнотой и тишиной, и сам знает, насколько иным предстает мир в такие минуты и как даже самые простые и знакомые предметы кажутся странными и чужими. Деревья стоят по-другому: они прижимаются друг к другу, словно испугавшись чего-то. Сама тишина отличается от дневной. Она полнится еле слышным шепотом – пугающими голосами, призраками умерших звуков. Есть в ней и живые звуки, которые больше никогда не услышишь: пение странных ночных птиц, писк мелких животных, наткнувшихся на затаившегося врага или увидевших дурной сон, шорох мертвой листвы – быть может, крыса шмыгнула сквозь кучу листьев, а может, это крадется пантера. Кто там наступил на ветку? Почему так тихо, тревожно щебечут птицы на том кусте? Есть безымянные звуки, бесформенные силуэты, перемещение предметов, которые при этом не двигались, и движение, после которого они остаются на своих местах. Ах, дети солнечного и газового света, как мало знаете вы о мире, в котором живете!

Несмотря на близость бодрствующих и вооруженных товарищей, Байрингу было одиноко. Поддавшись царящему вокруг торжественному и загадочному настроению, он забыл о прихотливой природе ночи. Лес казался безграничным, люди и города перестали существовать. Вселенная наполнилась первобытной таинственной тьмой, без формы и пустоты, и он был единственным немым исследователем ее бесконечной тайны.

Погрузившись в мысли, навеянные этим настроением, он не замечал ход минут.

Тем временем редкие пятна лунного света среди стволов сдвинулись, изменив размер и форму. В одном из них, прямо у дороги, взгляд лейтенанта зацепился за предмет, ранее скрытый темнотой. Предмет находился прямо перед ним, и Байринг мог поклясться, что раньше его там не было. Тень частично скрывала очертания, но это явно была фигура человека. Безотчетно лейтенант подтянул портупею и схватился за пистолет. Он снова вернулся в мир войны, где есть только одна задача – убивать.

Фигура не шелохнулась. Лейтенант поднялся, держа пистолет в руке, и подошел ближе. Человек лежал на спине, на лицо падала тень, но было ясно и так, что он мертв. Байринг вздрогнул и отвернулся с чувством дурноты и омерзения, отошел к бревну и, забыв о военной предосторожности, чиркнул спичкой и закурил сигару. Когда спичка погасла, его снова окутала тьма, и она принесла облегчение: он больше не видел отвратительный предмет. Тем не менее он смотрел в ту сторону, пока очертания покойника не проявились снова. Казалось, тот придвинулся ближе.

– Проклятие! – пробормотал лейтенант. – Что ему нужно?

Но тело, казалось, не испытывало недостатка ни в чем, кроме души.

Байринг отвел глаза и принялся напевать, но оборвал мелодию и снова посмотрел на мертвеца. Его присутствие раздражало, хотя на свете не было соседа тише и спокойнее. Также появилось смутное, неопределенное и незнакомое чувство: не страх, а скорее ощущение близости сверхъестественного, в которое Байринг никогда не верил.

«Это наследственная память, – сказал он себе. – Возможно, потребуется тысяча веков – а может, и десять тысяч, – чтобы человечество избавилось от этого чувства. Когда и где оно зародилось? Давно и, наверное, там, где предположительно была колыбель человеческой цивилизации, – на равнинах Средней Азии. То, что мы сейчас называем суевериями, наши предки-варвары принимали всерьез. Несомненно, считая покойников злонамеренными существами, наделенными странной силой творить злые дела, равно как и собственной волей и способностью исполнять ее, они руководствовались такими соображениями, которые мы теперь не станем рассматривать даже гипотетически. Возможно, они проповедовали какую-нибудь ужасную религию, где такое отношение к мертвым было одной из ключевых доктрин, и жрецы усердно внушали его соплеменникам, так же как современные священники прививают нам мысль о бессмертии души. Когда арийцы постепенно перекочевали на Кавказ и дальше, в Европу, новые условия жизни породили новые религии. Старая вера в коварство мертвого тела исчезла из догматов и даже из народных преданий, но оставила наследие страха, передаваемое из поколения в поколение и ставшее такой же частью человека, как кровь и кости».

Развивая свою мысль, он уже забыл, откуда начал, но тут его взгляд снова упал на труп. Теперь тот полностью показался из тени. Байринг увидел заострившийся профиль, задранный подбородок, все лицо, пугающе белое в лунном свете. На мертвом была серая форма солдата Конфедерации. Мундир и жилет были расстегнуты, обнажая белую рубаху. Грудь неестественно выгнулась, а живот впал, из-за чего линия нижних ребер проступила особенно резко. Руки покойника были раскинуты, левое колено согнуто. Вся поза, как показалось лейтенанту, была словно намеренно просчитана, чтобы наводить ужас.

– Ба! – воскликнул он. – Да этот малый был актер – знал, как лечь.

Он отвернулся и намеренно стал смотреть на дорогу, ведущую к фронту, затем продолжил рассуждения с того места, где отвлекся.

«Возможно, у наших предков в Центральной Азии не было традиции хоронить покойников. В таком случае понятен их страх перед мертвыми, которые и впрямь были источником опасности и зла. Они разносили заразу. Детей учили избегать мест, где лежали мертвецы, и сразу же уходить, оказавшись слишком близко от покойника. Думаю, мне и правда не стоит сидеть рядом с этим приятелем».

Он уже приподнялся, чтобы отойти подальше, но потом вспомнил, что люди на фронте и офицер в арьергарде, который должен его заменить, будут искать его именно здесь. Да и гордость взыграла, ведь если Байринг покинет пост, все будут считать, что он испугался мертвеца. А он не трус и не готов навлекать на себя насмешки товарищей. Поэтому Байринг снова сел на бревно и, чтобы подтвердить свою храбрость, смело взглянул на тело. Правая рука, она была дальше от него, теперь оказалась в тени. Он почти не различал ладонь, которая, как он раньше видел, покоилась у корней лаврового куста. Больше ничего не изменилось, и это немного успокоило, хотя он и не мог сказать почему. Байринг не отрываясь глядел на мертвеца: то, чего мы не хотим видеть, обладает странной притягательной силой, которой невозможно порой противиться. Правда, о женщине, которая закрывает глаза руками и смотрит сквозь пальцы, мы обычно говорим, что ум сыграл с ней злую шутку.

Внезапно Байринг почувствовал острую боль в правой руке. Он оторвал взгляд от врага и посмотрел вниз. Оказалось, он вытащил шпагу и до боли сжал эфес. Также он отметил, что наклонился вперед, напрягшись всем телом, как гладиатор, готовый вцепиться в горло поединщику. Он стиснул зубы и дышал сбивчиво и тяжело. Это он вскоре исправил, мышцы расслабились, и, глубоко вздохнув, он вдруг понял, как все это глупо. И засмеялся.

«О боже! – пронеслось у него в голове. – Что это за звук? Какой безумный демон издал этот порочный хохот, глумясь над людской веселостью?»

Лейтенант вскочил и встревоженно посмотрел по сторонам, не узнав звук своего голоса.

Он больше не мог скрывать от себя собственную ужасающую трусость. Он был напуган до полусмерти! Байринг хотел убежать, но ноги отказали, и он рухнул обратно на бревно, дрожа всем телом. Его лицо взмокло от пота, сам он трясся в ознобе. Даже не мог закричать.

Внезапно за его спиной послышался быстрый топот, будто крупный зверь бежал по дороге, но лейтенант не смел повернуть голову, чтобы посмотреть на него.

«Быть может, к мертвым, лишенным души, присоединились теперь и живые, душой не наделенные? Животное или нет?»

О, если бы он мог убедиться в этом! Но никакое усилие воли не могло заставить его оторвать взгляд от лица покойника.

Да, лейтенант Байринг был умен и смел, но что ему оставалось? Способен ли человек в одиночку одолеть чудовищный союз ночи, одиночества, тишины и смерти, в то время как бессчетная рать предков призывает его душу бежать без оглядки, поет заунывные песни смерти в его сердце, лишая нервы стабильности? Силы были явно не равны, человеческий дух не способен выдержать такое суровое испытание.