Отряд застрельщиков-северян продвигался через плантацию к горе. Они обошли разрушенное здание с двух сторон, ничего не заметив. Позади них, на коротком расстоянии, следовал их командир, лейтенант Адриан Сиринг. Он с любопытством посмотрел на руины и увидел мертвое тело, наполовину засыпанное обломками досок и бревен. Оно было так густо покрыто пылью, что его одежда напоминала серую форму южан. Лицо убитого было белое, с желтизной; щеки его провалились, виски сморщились и странно уменьшили лоб; верхняя губа, слегка приподнятая, обнажала белые, плотно сжатые зубы. Волосы его были смочены потом, а лицо было мокрое, как покрытая росой трава вокруг. С того места, где стоял офицер, ружье не было видно; человек, казалось, был убит при падении здания.

– Умер неделю назад, – сказал офицер и машинально вынул часы, как бы для того, чтобы проверить, верно ли он определил время: шесть часов сорок минут.

Случай в теснине Колтера [2]

– Как вы считаете, полковник, ваш бравый Колтер поставил бы здесь пушку? – спросил генерал.

Очевидно, он говорил не совсем серьезно: даже самый отчаянный артиллерист не поставил бы здесь орудие. Полковнику подумалось, что командир дивизии шутливо намекал на их последний разговор, в котором полковник излишне хвалил капитана Колтера за храбрость.

– Генерал, – ответил он как можно мягче, указывая в направлении противника, – Колтер поставил бы пушку где угодно, только бы ядра долетели до этих людей…

– Это единственная позиция, – заметил генерал.

Значит, он не шутил.

Речь шла о впадине на остром гребне холма. По ней пролегала огороженная извилистая дорога, которая, достигнув вершины, полого спускалась через редкий лесок к рядам противника. На милю влево и вправо склон заняла пехота федералов. Казалось, будто атмосферное давление прижало ее к земле, не давая подняться выше.

Этот участок был недоступен для вражеской артиллерии. Пушку можно было поставить только в теснине, всю ширину которой занимала дорога. Со стороны конфедератов эта точка простреливалась двумя батареями, разместившимися в километре от впадины, на соседнем склоне за ручьем. Все пушки, кроме одной, скрывались за садовыми деревьями, одна же была дерзко выставлена на открытую лужайку прямо перед пышной усадьбой плантатора. Но несмотря на это, орудие находилось в безопасности, поскольку пехота получила приказ не стрелять. Таким образом, в тот прелестный летний день вряд ли кто-нибудь захотел бы поставить пушку в теснине Колтера – так называлась эта впадина.

Прямо на дороге лежали три или четыре мертвые лошади, а трупы их всадников разбросало по краю дороги и ниже по склону. Все были кавалеристами войск Федерации, за исключением квартирмейстера. Генерал, командующий дивизией, и полковник, возглавляющий бригаду, поднялись на холм вместе с сопровождением и штабными, чтобы оценить артиллерию противника, которая немедленно окуталась клубами дыма. Осматривать орудия с повадками каракатицы – бесполезная затея, поэтому разведку решили прекратить. По окончании спешного отступления, завершившего вылазку, и состоялась беседа, свидетелями которой мы стали.

– Достать их можно только отсюда, – задумчиво повторил генерал.

Полковник серьезно взглянул на него.

– Здесь едва хватит места для одной пушки, генерал. Одной против двенадцати.

– Верно, только одной, – ответил командир, будто собираясь, но так и не собравшись улыбнуться. – Но ведь ваш бравый Колтер сто́ит целой батареи.

Теперь ирония была очевидна. Это разозлило полковника, но он не нашелся, что ответить. Дух военной субординации не терпит ни пререканий, ни обсуждений.

В эту минуту по дороге не спеша поднялся молодой артиллерийский офицер в сопровождении сигналиста. Это и был капитан Колтер. На вид – не более двадцати трех лет, среднего роста, стройный и гибкий, а его посадка в седле выдавала в нем гражданского. Особенно же выделялось его лицо: тонкие черты, вздернутый нос, серые глаза, светлые усики и длинные спутанные волосы. Одежда его была в некотором беспорядке. Фуражка сдвинута чуть набекрень, мундир застегнут только в районе портупеи, обнажая белую рубаху, довольно чистую для текущей стадии боевых действий. Тем не менее небрежны были только его вид и посадка, на лице же был написан живейший интерес к окружающему. Его серые глаза обшаривали окрестности, как прожекторы, большей частью задерживаясь на небе над тесниной, хотя до тех пор, пока капитан не добрался до вершины, там ничего невозможно было разглядеть.

Поравнявшись с командирами дивизии и бригады, артиллерист механически отдал честь и собирался проехать мимо. Полковник дал ему знак остановиться.

– Капитан Колтер, – сказал он, – на следующем подъеме противник расположил двенадцать орудий. Если я правильно понял генерала, он приказывает вам выкатить пушку на вершину холма и вступить в бой.

Повисло молчание. Генерал бесстрастно наблюдал за похожим на рваное облако синего дыма полком, продирающимся сквозь густые заросли вверх по склону холма. Но капитан не смотрел на командира. Он заговорил, медленно и с заметным усилием:

– На следующем подъеме, сэр? Орудия расположены возле дома?

– А, вы раньше бывали здесь. Прямо у дома.

– И нам действительно… необходимо… атаковать их? Приказ не подлежит обсуждению?

Он заметно побледнел. Его голос охрип и срывался. Полковник был изумлен и задет. Он украдкой взглянул на командира, но лицо того было неподвижно. Оно казалось отлитым из бронзы.

Мгновением позже генерал двинулся прочь вместе со штабными и сопровождающими. Полковник, униженный и возмущенный, хотел было отдать капитана Колтера под арест, но тот тихо бросил несколько слов сигналисту, отдал честь и поскакал прямо к теснине, где остановил лошадь и поднес бинокль к глазам, застыв, как изваяние, и резко выделяясь на фоне неба.

Сигналист притормозил и исчез в лесу. Его рожок запел среди кедров, и почти сразу оттуда появилась, грохоча и подпрыгивая в облаке пыли, замаскированная и готовая к бою пушка, запряженная шестеркой лошадей и сопровождаемая полным артиллерийским расчетом. Ее повезли мимо мертвых лошадей по направлению к роковому гребню. Взмах руки капитана, расторопные движения заряжающих, и сразу, как только затих грохот колес, огромное белое облако поплыло вниз по склону, и оглушительный выстрел ознаменовал начало сражения в теснине Колтера.

Не будем описывать в подробностях события и ход этого страшного боя – он шел к очевидному исходу, менялся лишь накал отчаяния. В ту же секунду, когда орудие капитана Колтера изрыгнуло облако дыма, двенадцать облаков поднялись в ответ из-за деревьев, окружающих усадьбу плантатора. Глубокое многоголосое эхо раскатилось по долине, и с той минуты до самого конца канониры Федерации вели свой безнадежный бой в вихре живого металла, чей полет подобен молнии и чье деяние – смерть.

Не желая наблюдать за борьбой, которой не мог помочь, и за бойней, которую не мог предотвратить, полковник поднялся по склону в паре сотен метров слева от теснины, которая, хоть и не была видна оттуда, изрыгала все новые и новые клубы дыма и походила на жерло вулкана перед извержением.

Полковник смотрел в бинокль на расчеты противника, подмечая результаты стараний Колтера – если, конечно, тот был все еще жив и направлял огонь. Он увидел, что артиллеристы, игнорируя орудия, чьи позиции можно было вычислить только по клубам дыма, сосредоточили огонь на единственной пушке, стоящей на открытом месте – на лужайке перед домом. Снаряды взрывались вокруг этого орудия с интервалами в несколько секунд. Судя по струйкам дыма над пробитой крышей, некоторые попадали в дом. Фигуры мертвых людей и лошадей были едва видны.

– Если наши товарищи так расправляются с неприятелем, имея в распоряжении одну-единственную пушку, – заметил полковник адъютанту, оказавшемуся рядом, – то какие же потери они сами должны терпеть от тех двенадцати? Спуститесь и передайте поздравления командиру нашего орудия – его стрельба исключительно точна. – Он обернулся к генерал-адъютанту: – Вы заметили, с какой неохотой Колтер подчинился приказу?