– Я стучал, пытался до вас докричаться. Зачем дверь заперли?

Юноша встает, смотрит на меня и делает шаг к выходу. Я останавливаюсь, преграждая ему путь. На всякий случай.

– Извини, пожалуйста. Сглупила. Привычка! Тут дорогущая аппаратура, и Грег требует, чтоб я держала комнату на замке.

– Я уж было психанул… Мне пора. Уже, наверное, поздно?

– Еще полно времени. Отдыхай. Смотри, что я тебе принесла.

– Вы попросили Хелен передать Алисии, чтоб она вышла на связь?

– А, это… Да. Они уже могли бы и позвонить. Но почему-то, – пожимаю плечами, – не позвонили.

Мальчик внимательно смотрит на меня, вроде чуть сбитый с толку.

– Голова так и болит… – произносит наконец.

– Немудрено. Вот принесла чая. Тебе надо много пить. А попозже – обязательно поужинать. Приготовлю аранчини – купила в итальянской лавке на рынке.

– Что?

– Аранчини. Рисовые шарики, внутри болоньезе или моцарелла. Вкуснятина! Еще есть немного белой риохи. Тебе понравится.

А вот о вине говорить не стоило. Он морщится.

– Сейчас тебе, наверное, и думать об этом противно, а вот позже обязательно надо опохмелиться.

– Спасибо. За все. Но я правда должен идти.

Он начинает собирать свои разбросанные по комнате вещи: толстовку с капюшоном, беджик, который слетел с нее, пачку жвачки. Мое сердце болезненно сжимается, мешая дышать. Понимаю, что он делает, и не в силах это вынести.

– Не уходи.

– Придется. Все наверняка гадают, где меня носит последние двадцать четыре часа.

– Пусть думают что хотят. Останься.

– Мне плохо… Алисия не знает, где я. Надо объяснить ей, почему я опоздал на поезд. Мама будет волноваться.

– Джез… – говорю я и, прежде чем успеваю остановиться, слышу мольбу в собственном голосе: – Как по-твоему, мне не худо?

Мальчик впервые глядит на меня с тревогой. Я нарушила главное правило: стала безрассудной. Надо применить один из моих профессиональных методов. Сделать голос спокойным, ровным. Спрятать грозящееся поглотить меня море отчаяния.

– Я отменила сегодняшние занятия, понадеявшись, что ты захочешь остаться. Пожалуйста, пообедай со мной. Можем приготовить пиццу, бургеры – что пожелаешь. Поищу для тебя номер телефона моего приятеля из оперы.

– Спасибо большое. Честно. Но я ухожу. Прямо сейчас. Надо домой. Номер можете прислать эсэмэской. Новый телефон я себе куплю.

Я гляжу в его глаза, мысленно пытаясь внушить: «Не делай этого. Не вынуждай меня заставлять тебя». Однако мальчик продолжает собираться – проверяет карманы, завязывает шнурки.

– Тебе нельзя домой с такого похмелья. Что скажет Хелен?

– Ну хорошо, быстренько попью чая – и сразу ухожу.

Не этого мне хотелось, но выбора нет. Поворачиваюсь спиной, иду к подносу с чаем и бросаю одну из маминых таблеток в его чашку.

– Сахар?

– Две, пожалуйста.

Для ровного счета вместе с сахаром кидаю вторую таблетку. Хорошенько размешиваю и передаю неразумному. Мы попиваем чай, сидя рядом на кровати. Это могли быть чудесные мгновения вроде тех, что мы разделили прошлой ночью, но их портит Джез: он то и дело поглядывает на дверь, будто нервничает, будто ждет не дождется поскорее допить и убраться отсюда. Лекарство подействовало удивительно скоро. Поначалу я решила, что ничего не вышло и парня придется отпустить. Но через некоторое время его веки отяжелели, Джез пробормотал, что слишком сонный, чтобы допить чай, опустил чашку и откинулся на подушки. Вглядываюсь в его лицо. Веки дрожат – парень силится открыть глаза. Губы пытаются вымолвить слово. Поднимает руку, будто тянется за чем-то у меня в ладонях, и тут же роняет ее, словно эта попытка отнимает последние силы. Глаза закрываются, голова склоняется набок. Меня вдруг тревожит собственная смелость. А еще в душе разливается невероятное тепло: я заполучила его. Он мой. Опускаю на пол свою чашку и нависаю над Джезом. Свет за окнами почти угас. Полумрак углубляет тени на лице парня, делая его похожим на персонажа черно-белого кино. Он еще красивее, чем казался поначалу. Наклоняюсь, целую мальчика в губы. Легко – только чтобы ощутить их нежную новизну. Едва прикасаюсь, беззвучно и неподвижно, наслаждаясь изысканной мягкостью его уст. Я вернулась. Себ рядом. Весь мир распахнулся перед нами как бескрайняя детская площадка. Приподнимаю ногу Джеза. Такая большая, что приходится держать обеими руками. Снимаю его кроссовки, носки. Даже в этом нет ничего неприятного. Он пахнет совсем как ребенок. Восхитительно нежная кожа… Хочется взять каждый из его розовых, пахнущих свежестью пальцев ног, один за одним, в рот. Представляю, каково будет ощутить во рту плоть, как царапнет нёбо ноготь. Вкус их будет новым и нежным. Но кое-какие радости лучше отложить на попозже. В этом самая прелесть – насладиться ожиданием. Я заполучила Джеза, он здесь, в музыкальной, – у меня снова уйма времени.

В выставочном зале красовались безголовые и безногие торсы беременных женщин. Хелен прислонилась к колонне, держа в руке бокал вина. Приняла непринужденную позу, сделала еще глоток. Ладони вспотели.

Посреди зала – главный экспонат: бассейн, над водой спроецированы ультразвуковые эхограммы еще не рожденных детей. Здесь же серии ярких оранжевых полотен под общим названием «Вариации на тему свадхистаны»[5].

– Они связаны с сакральной чакрой, центром плодородия и творчества, – раздался над ухом голос Нади.

Хелен подскочила.

– Уверена, забеременеть мне помог именно оранжевый агат. Потому-то я и использовала этот цвет не скупясь.

В сорок пять Надя впервые ждала ребенка. Она вела себя так, будто до нее подобного ни с кем не случалось.

– Понятно, – сказала Хелен. – Но почему вдруг гипсовые слепки?

– Ну да, не очень оригинально, знаю. В наше время их делают все. Но я решила запечатлеть каждую стадию. Использую бандажи «Модрок». Откопала в Интернете. Потрясающе гибкие.

– Такие реалистичные, – подлила Хелен масла в огонь. – Видна каждая крошечная морщинка, каждая неровность на коже.

Влажная рука Хелен оставила на юбке темный отпечаток. Она повернулась так, чтобы никто этого не заметил. Посмотрела на Пьера, партнера Нади, который обходил гостей с бокалами вина на подносе.

– Знаешь здесь кого-нибудь? – спросила Надя. – Хочешь, представлю тебя?

Хелен открыла рот, закрыла, вдохнула.

– Бена и Миранду ты не приглашала? – Вопрос прозвучал натянуто и оттого слишком громко.

– О нет. Они в отъезде. На Мадагаскаре или где-то еще. Зимний отдых.

Хелен почувствовала облегчение оттого, что Бена здесь нет, и шок, потому что они с женой все еще вместе. Нервно сглотнула.

– А Грег с Соней? Думала, увижу их здесь, – живо проговорила она.

– Я их пригласила. – Надя вглядывалась поверх головы Хелен в группку только что вошедших женщин. – На пятидесятилетии твоего Мика Соня выглядела изумительно. Несмотря на все то, что говорит про нее Грег.

Надя осторожно приподняла и опустила руками выпирающий животик.

– Бог знает как ей это удается… Представь, тело мое нравится мне, как никогда. – Она прикрыла глаза и блаженно улыбнулась. – Случайно услышала, как один юнец назвал Соню ЭМЯТ! «Эту мамочку я бы трахнул», – пояснила Надя, хотя Хелен в расшифровке не нуждалась.

– Что значит фраза «Несмотря на все то, что говорит про нее Грег»? – поинтересовалась Хелен.

– Опять жаловался Пьеру. Мол, его беспокоит ее «непостижимость» – кажется, именно так.

– Вот как?

– Грег думает, что с тех пор, как Кит уехала, а у него прибавилось работы в Женеве, их ничего не держит в старом доме ее родителей.

– Она обожает свой Дом у реки, – сказал Хелен. – Да разве можно его не любить? Место уникальное.

– Если б дело было только в этом. Грег считает, что у Сони депрессия. Ну, скажи, была она душой компании на юбилее мужа?