– Позвоните туда и попросите включить кондиционер на этом этаже на всю катушку. Нам нужно поддерживать здесь как можно более низкую температуру.

– Но так мы заморозим пациентов в других палатах.

– Раздайте им дополнительные одеяла. И ему тоже необходимо свежее постельное белье и пижама. Его пот быстро пропитает их, а потому медсестра должна будет все менять раз в час.

Как только Тэйн в спешке удалилась, Стэнтон выключил люстру и закрыл дверь. Сквозь задернутые шторы свет теперь вообще не проникал в комнату. Даже на монитор электроэнцефалографа доктор набросил полотенце, заглушив его свечение.

Таламус, или зрительный бугор, – крохотное сплетение нейронов в центральной части мозга – служит организму «щитом для сна». Когда наступает время засыпать, он отключает органы восприятия от всех мешающих сигналов из внешнего мира, прежде всего от шумов и света. У каждого из своих пациентов с ФСБ Стэнтон мог наблюдать ужасающий эффект, к которому приводит разрушение этих клеток мозга. Тогда внешние раздражители уже невозможно было отключить или просто ослабить, что делало жертву болезненно чувствительной к свету и звукам. И потому, занимаясь лечением Клары – той самой пациентки из Австрии, – Стэнтон научился хотя бы немного облегчать ее страдания, превращая палату в своего рода пещеру.

Он мягко положил ладонь на плечо Джона Доу.

– Habla Espanol?[12]

– Тинимит вуе. Тинимит вуе.

Нет, общаться с ним без переводчика невозможно. Стэнтон быстро обследовал больного. Пульс уже достиг предельных величин, нервная система работала на износ. Мужчина хрипло дышал через рот, процесс пищеварения полностью расстроился, язык распух. Все это были признаки ФСБ.

Вернулась Тэйн, поспешно повязывая себе на лицо новую маску. Затянутой в перчатку рукой она подала Стэнтону распечатку с компьютера.

– Генетический анализ. Получили только что.

Из крови Джона Доу они взяли образцы ДНК и выделили в них двадцатую хромосому, в которой и происходили мутации, вызывавшие ФСБ. Это должно было окончательно подтвердить диагноз.

Стэнтон быстро просмотрел отчет и пришел в мгновенное замешательство, увидев изображение совершенно нормальной цепочки ДНК.

– В вашей лаборатории что-то сделали неправильно, – заявил он, глядя на Тэйн. Ему нетрудно было представить, какая лаборатория могла функционировать при подобной больнице и как часто там, должно быть, портачили с анализами. – Скажите им, что процедуру необходимо провести повторно.

– Почему?

Он вернул ей листок:

– Потому что здесь не отражено никаких мутаций.

– Но они и так провели анализ дважды. Я объяснила, насколько это важно, – сказала Тэйн, сама изучая распечатку. – У нас отличный главный генетик, и ее отделение никогда прежде не допускало ошибок.

Неужели Стэнтона ввели в заблуждение видимые признаки болезни? Почему не произошла мутация? В каждом из предыдущих случаев, с которыми он сталкивался, мутация ДНК вызывала трансформацию прионов таламуса, и лишь потом начинали проявляться симптомы заболевания.

– Это может быть что-то, помимо ФСБ? – спросила Тэйн.

Джон Доу открыл глаза, и Стэнтон снова убедился, насколько сузились его зрачки. У него все еще не возникало ни малейших сомнений, что это ФСБ. Все признаки налицо. Болезнь развивалась намного быстрее, чем обычно, но это явно была она.

– Вуе, вуе, вуе! – снова выкрикнул мужчина.

– Необходимо найти способ поговорить с ним, – сказал Стэнтон.

– К нам уже направляется группа из переводческой фирмы. Они уверены, что смогут распознать любой американский язык, будь то Центральная или Южная Америка, – сказала Тэйн. – Как только мы установим, на каком языке он говорит, пригласим кого-то, кто им владеет свободно.

– Приведите их к нему как можно скорее.

– Но если генетическая мутация отсутствует, значит, это не ФСБ, верно?

Стэнтон поднял на нее взгляд, лихорадочно перебирая в уме другие варианты.

– Верно, – кивнул он потом.

– И вообще не прионовая инфекция?

– Нет, болезнь вызвана прионами, но подхватил он ее как-то иначе.

– Как же именно?

Многие десятилетия медики знали о существовании связанного с прионами редчайшего заболевания, которое называлось БКЯ, или болезнью Крейцфельда-Якоба. Затем совершенно внезапно тысячи людей в Великобритании, употребившие в пищу мясо, полученное из одного источника, внезапно стали жертвами недуга со всеми симптомами БКЯ. Так «коровье бешенство» получило точное научное наименование – разновидность БКЯ. Разница заключалась лишь в том, что первое вызывалось генетическими мутациями, а второе передавалось через зараженное мясо. От этого пострадала экономика многих стран, и были приняты новые ограничения для поставщиков продуктов питания. Напрашивался только один вывод: нечто подобное происходило в данном случае и с ФСБ.

– Вполне вероятно, что он занес себе болезнь, съев зараженное мясо.

Джон Доу начал дергаться, спинки его кровати задребезжали. У Стэнтона накопилось множество вопросов. О чем говорит пациент? Откуда он? Кем работал прежде?

– Боже милостивый! – воскликнула Тэйн. – Вы имеете в виду, что появился новый прионовый штамм, которому присущи все симптомы ФСБ? Но почему вы думаете, что здесь всему виной мясо?

– Вуе, вуе, вуе…

– Потому что это единственный альтернативный путь подцепить прионовую инфекцию.

И если он был прав, если новый «родственник» ФСБ передавался через отравленное мясо, им необходимо выяснить его происхождение и узнать, в каком именно виде оно использовалось в пищу. Но самое главное – следовало установить, заразился ли тем же способом кто-то еще, были ли другие люди, которые уже заболели.

Джон Доу теперь вопил во весь голос:

– Вуе, вуе, вуе!

– Что же нам делать? – спросила Тэйн, повысив голос, чтобы перекричать его.

Стэнтон достал свой сотовый телефон и набрал номер в Атланте, который был известен едва ли пятидесяти специалистам во всем мире. Дежурная откликнулась после первого же гудка:

– Центр по контролю заболеваемости. Вы говорите по кодированной линии отдела чрезвычайных ситуаций…

Потертый кожаный диван в домашнем кабинете Чель был завален кипами газетных вырезок и старых номеров журнала «Лингвистика народности майя», а на ее рабочем столе рядом со сломанным компьютером лежали стопки чистых бланков иммиграционной службы, запросов об ипотечных кредитах и прочих бумаг с пометкой «Fraternidad»[13]. Единственным местом в комнате, где не громоздились книги, для которых давно не хватало места на полках, был небольшой квадрат восточного ковра. Там-то и провела Чель уже более часа, сидя на полу и рассматривая коробку, которую поставила перед собой.

Она теперь знала, что лежало внутри, – глифы, которые поведают миру невероятную историю ее предков, искусные рисунки с изображениями богов. Посвятив свою карьеру эпиграфике майя, то есть изучению древних надписей и письменности в целом, она теперь с трудом сдерживала желание снова развернуть полиэтилен и еще раз рассмотреть глифы, сфотографировать их, проникнуть в содержание текста гораздо глубже, чем она смогла в первый раз.

Но проблема заключалась в том, что с той минуты, как машина Гутьерреса отъехала от собора, у Чель из головы не шел образ бывшего коллеги на позорной скамье итальянского суда, дававшего показания под объективами камер местных фотографов и репортеров теленовостей. Предыдущий куратор отдела древностей музея Гетти, чей кабинет располагался практически рядом с местом работы Чель, попала под суд, когда выяснилось, что несколько экспонатов для коллекции она приобрела у разорителей гробниц. Она не только нанесла урон репутации музея и стала отверженной в мире науки, но и отбыла срок за решеткой.

А как догадывалась Чель, случись ей попасться, и музей Гетти, и Иммиграционно-таможенная служба в назидание другим накажут ее еще более строго. Одно дело – постфактум выяснить, что сертификат подлинности оказался поддельным, как было в случае с черепаховым сосудом Гутьерреса. Совсем другое – это кодекс! Ни один музейный совет в мире никогда не поверил бы, что ее ввели в заблуждение, когда она согласилась взять его.