Чель со здоровым скептицизмом отвергала такие объяснения. По ее мнению, подобные идеи проистекали из склонности европейцев считать американских туземцев более примитивными народами, чем они были на самом деле. Но в действительности в человеческих жертвоприношениях майя стали обвинять только испанские завоеватели, а сам по себе упадок цивилизации майя столетиями служил затем «доказательством», что испанцы были куда более развитой нацией, чем «дикари», которых они покорили. Отсюда проистекали и утверждения, что майя невозможно доверить самоуправление.

Чель же придерживалась той точки зрения, что коллапс был вызван природным катаклизмом – невероятной засухой, которая продлилась несколько десятилетий и сделала невозможным для ее предков крупномасштабное земледелие. Исследования, проведенные в руслах местных рек, показали, что последние годы классической эры майя были самыми засушливыми за период в семь тысяч лет. Когда продолжительность засухи превысила некую критическую отметку, города потеряли своих обитателей – майя пришлось приспосабливаться к новым условиям существования. Они стали заниматься мелким сельским хозяйством и селиться относительно небольшими группами в деревнях, подобных Киакиксу.

– Если мы сможем всех убедить, что действительно нашли описание коллапса очевидцем, – сказал Роландо, сам не слишком веря в свои слова, – это станет подлинной вехой в истории.

А Чель попыталась представить, что еще они могут обнаружить на этих страницах, вообразить, в какой степени новый кодекс поможет ответить на вопросы, считавшиеся до сих пор неразрешимыми. Рисовала в своих фантазиях тот день, когда сможет представить столь фундаментальное открытие всему миру.

– И еще: если мы сумеем доказать, что причиной упадка была катастрофическая засуха, – продолжал Роландо, – это будет крепкий удар по яйцам для всех тамошних генералов.

Когда Чель осознала правоту его слов, по ее жилам пробежала новая мощная волна адреналина. За последние три года в Гватемале вновь до предела накалились отношения между ладиносами и аборигенами. Борцы за гражданские права майя становились жертвами убийств, за которыми стояли те же самые бывшие генералы, по чьему приказу был казнен отец Чель. Политиканы дошли до того, что подняли проблему коллапса в парламенте. У майя следует отнять принадлежащие им плодородные земли, призывали они. Аборигены уже однажды нанесли окружающей среде непоправимый урон и сделают это снова, дай им только волю.

Хотелось надеяться, что новая рукопись снимет все вопросы раз и навсегда.

В кабинете Чель, вход в который располагался на противоположной от них стороне лаборатории, раздался телефонный звонок. Она взглянула на часы. Начало девятого утра. Им нужно срочно упаковать кодекс обратно в коробку и спрятать в сейф. Очень скоро по музею начнут сновать работники, которые могут что-то заметить. Риск следовало исключить полностью.

– Я отвечу, – вызвался Роландо.

– Меня здесь нет, – крикнула ему вслед Чель, – и ты понятия не имеешь, когда буду!

Но Роландо вернулся через минуту со странной улыбкой на лице.

– Звонит переводчик из больницы, – сказал он.

– Что ему понадобилось?

– Три дня назад к ним поступил пациент, с которым никто не мог общаться. Но только что они выяснили, что он говорит на к’виче.

– Ну так скажи ему, чтобы чуть позже позвонил в «Братство». Там любой сможет им помочь.

– Я, собственно, и хотел дать ему такой совет, но затем он сообщил кое-что еще: пациент повторяет одно и то же слово снова и снова, твердит его как мантру.

– Какое слово?

– Вуй.

Они провели повторный генетический анализ в институте прионов. Кардиограмма, лабораторные анализы, результаты МРТ Джона Доу подверглись тщательному рассмотрению в штаб-квартире Центра по контролю заболеваемости в Атланте. К утру следующего дня, после длившихся всю ночь конференций и экстренных консультаций, все медицинские светила согласились с доктором Стэнтоном: пациент заразился новым штаммом прионового заболевания, и первопричиной болезни могло быть только потребление испорченного мяса.

На рассвете Стэнтон обсудил ситуацию со своим заместителем Аланом Дэвисом, блестящим английским экспертом, который уже несколько лет изучал «коровье бешенство» по обе стороны Атлантики.

– Только что закончил говорить с представителем министерства сельского хозяйства, – сказал Дэвис (они расположились в кабинете Стэнтона в прионовом институте). – Прионов не обнаружено пока ни в одной крупной партии мяса. Ничего подозрительного не найдено ни в книгах регистрации поголовья скота, ни в отчетах о рационах питания животных.

На Дэвисе были жилетка и брюки от костюма-тройки в тонкую полоску, а его длинные темно-русые волосы были так тщательно уложены, что напоминали парик. Он был единственным ученым-практиком из числа знакомых Стэнтона, который носил на работу костюм, – своеобразный способ постоянно напоминать американцам, насколько более цивилизованны их британские кузены.

– Я бы хотел просмотреть результаты их тестов сам, – сказал Стэнтон, потирая глаза. Он уже сейчас с трудом преодолевал утомление.

– Но они смогли проверить только крупные фермерские хозяйства, – отметил Дэвис со снисходительной усмешкой. – Чтобы прошерстить все мелкие фермы, им потребуется не меньше года. Я уже не говорю об овцах и свиньях. А ведь прямо сейчас какой-то беспечный идиот измельчает отравленные коровьи мозги – или что там еще он может перерабатывать – и отправляет в продажу по всей стране.

Отследить первоначальный источник было наиболее важной задачей медиков при столкновении с заболеванием, вызванным испорченными продуктами питания. Так выявлялись фермы, где выращивались овощи, зараженные кишечной палочкой, – хозяйства временно закрывали, а их продукцию срочно изымали из продажи. В случаях сальмонеллы точно так же поступали с производителями куриных яиц, отзывая все партии товара, уже отгруженные магазинам. От того, насколько оперативно вмешаются власти, порой зависело, ограничится ли число заболевших единицами или будет измеряться десятками тысяч.

Между тем команда Стэнтона не знала даже, на мясе каких животных сосредоточиться в первую очередь. Само собой, зная о «коровьем бешенстве», главными подозреваемыми поначалу сделали коров и занялись проверкой говядины. Но ведь прионы свиней были поразительно схожи с коровьими. А вызванная прионами эпидемия так называемой почесухи погубила сотни тысяч овец по всей Европе, и Стэнтон давно опасался, что следующей угрозой для людей может стать именно зараженная баранина.

Как только им удастся выяснить, как именно заболел Джон Доу, тогда и начнется огромная работа по ограничению угрозы. В наши дни переработка мяса и его использование приняли такие формы, что плоть, взятая всего от одного животного, может стать частью множества различного рода продукции и оказаться в магазинах по всему миру. Стэнтон как-то обнаружил, что мясо от одной коровы продавалось в вяленом виде в Коламбусе и одновременно пошло на гамбургеры в Дюссельдорфе.

– Мне нужно, чтобы как можно больше людей немедленно занялись проверкой всех местных больниц, – сказал он Дэвису.

Джон Доу оставался пока единственной известной жертвой, но прионовые заболевания настолько плохо поддавались диагностике, что Стэнтон был почти уверен в наличии других.

– Особое внимание пусть уделят пациентам с необъяснимой бессонницей. Как, впрочем, всем странным случаям. И нельзя упускать из виду психиатрические больницы. Пусть дадут списки всех, кого доставили с галлюцинациями и с отклонениями от нормы в поведении.

– Эта характеристика подходит практически любому жителю Лос-Анджелеса, – с грустной улыбкой заметил Дэвис, который подчеркивал свое отличие от жителей западного побережья США не только одеждой, но и непрестанными шутками по поводу их манер.