Они вспоминали «польского короля неправое востание на Московское государство и всемирное губителство в настоящее сие время» (в этом, как и в других местах послания, осуждалось пролитие «крови неповинной и неискусозлобивых младенец», в чем можно видеть намек на события 19 марта 1611 года). В грамоте Ивана Заруцкого Сапеге вставлен даже пассаж о вине короля Сигизмунда III и гетмана Жолкевского в том, что сапежинское войско не получило своих денег: «Да не токмо к Московскому государьству полской король под присягою неправды свои показал, но и вам, природным людем своим, всему рыцерству, которые в правде с тобою служили и скарб свой утратили, как пришол к Москве гетман Желковский и вам всему рыцерству заслуженное ваше и что скарбов своих утратили, под присягою обещали; и как гетмана Желковского с королевскими людми в Москву пустили и они тебе и всему рыцерству в заслугах ваших посмеялись и во всем вам солгали; что вам и самим королевская правда ведома»[190]. Сапежинцам предлагалось «прислати послов своих к нам к Москве, а самим бы вам всему великому рыцарству побыти, ожидая послов своих от нас, в тех же украинах, где вам годно». С представителями сапежинского войска обещали заключить «истинный договор», отпустить их «тотчас» и, главное, прислать впоследствии с послами из ополчения «заслугу вашу». И Ляпунов, и Заруцкий говорили при этом, что действуют, «воздавая должное» своим будущим союзникам, от имени «всей земли». В итоге сапежинцы всё же предпочли договор с королем Сигизмундом III, узнав о королевской ассекурации 17 (27) марта 1611 года, по которой король соглашался выплатить жалованье, правда, не ранее того времени, «как только Бог даст нам сесть на Московском престоле». Если бы король и потом, спустя полтора года, не исполнил своего обещания, то гарантией обеспечения королевской ассекурации становились все «крепости» и доходы с уездов Северской и Рязанской земель. В отсутствие Сапеги войско согласилось на эти условия и на генеральном «коло» 16 (26) апреля 1611 года приняло решение о походе в Москву. В мае оно шло походом через Козельск, Мещовск и Медынь. Однако без гетмана далеко уйти им не удалось. Сомнения по поводу королевских обещаний тоже никуда не исчезли. 10 (20) мая 1611 года, когда «колеблющиеся» сапежинцы находились в Медыни, к ним приехали послы от Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого (воеводы ополчения названы именно в таком порядке), «чтобы войско вошло с ними в какое либо соглашение». Тогда же гетман Ян Сапега снова оказался в королевской ставке и получил сведения о том, что его войско перешло на службу королю и отправилось на помощь столичному гарнизону. Один казак, приехавший под Смоленск, сообщал даже, что сапежинцы нанесли поражение войску Заруцкого, причем было убито якобы 12 тысяч человек. Скорее всего, в королевском лагере намеренно хотели создать у Сапеги иллюзию того, что его полк давно и успешно воюет на стороне короля[191].
Как показало время, именно единства в действиях воевод Первого ополчения и не хватало. Как мы помним, в подмосковных полках, главным образом под влиянием Прокофия Ляпунова, обратились с посольством в Великий Новгород, чтобы договориться о кандидатуре шведского принца Карла Филиппа на русский трон. Но это никак не могло отвечать интересам Ивана Заруцкого, продолжавшего оказывать покровительство Марине Мнишек, в «удел» которой были выданы Коломна и Зарайск. Не было тайной такое противостояние и для современников. Не случайно автор «Нового летописца» напишет потом об этом времени: «У Заруцкого же с казаками бысть з бояры и з дворяны непрямая мысль: хотяху на Московское государство посадити Воренка Калужсково, Маринкина сына»[192].
От «непрямых мыслей» до разных судеб у Ляпунова и Заруцкого окажется скорая дорога. После смерти одного из главных организаторов ополчения земское дело остановилось. Но если для многих дворян пребывание в подмосковных полках перестало иметь какой-то смысл, то для казаков во главе с боярином Иваном Заруцким, напротив, наступало лучшее время. Именно они оказывались хозяевами положения, продолжая полковую службу и сбор доходов на нужды тех, кто осаждал сидевшего в Москве врага. Большинство людей за пределами столицы, конечно, не могли воспринять такие перемены иначе как полный провал всех усилий по созданию союза сторонников царя Василия Шуйского с бывшими тушинцами. Но действительно ли всё было так плачевно, как посчитали современники? И только ли одни казаки остались под Москвой?
На формирование наших позднейших представлений о разложении ополчения в июле 1611 года повлияли популярные сочинения о Смуте, распространявшиеся во множестве списков на протяжении XVII и XVIII веков. «По неправедном же оном убиении Прокопиеве бысть во всем воиньстве мятежь велик… Казаки же начаша в воиньстве велико насилие творити, по дорогам грабити и побивати дворян и детей боярских… И таковаго ради от них утеснения мнози разыдошяся ис-под царствующего града», — писал в своем «Сказании» Авраамий Палицын[193]. Он указал имена трех воевод, оставшихся под Москвой: князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, Ивана Заруцкого и Андрея Просовецкого «с казаки своими». В «Новом летописце» причинами «разъезда» ратных людей из-под Москвы названы «теснение от казаков» и почему-то хула в адрес царя Василия Шуйского (?!), которого «понизовые казаки» «лаяху и позоряху»[194]. Сохранилось еще подробное известие «Карамзинского хронографа», автор которого тоже рассказал о времени, наступившем после гибели Ляпунова: «И после Прокофьевы смерти столники и дворяне и дети боярские городовые ис-под Москвы разъехались по городом и по домом своим, бояся от Заруцкого и от казаков убойства; а иные у Заруцкова купя, поехали по городом, по воеводством и по приказам; а осталися с ними под Москвою их стороны, которые были в воровстве в Тушине и в Колуге»[195].
Суть произошедших тогда изменений наиболее полно определена именно автором «Карамзинского Хронографа» арзамасским дворянином Баимом Болтиным, писавшим о двойном расколе в земском лагере: во-первых, между дворянами и казаками, а во-вторых, между земцами и бывшими «тушинцами». В этом, безусловно, была значительная доля истины, но если до конца прочитать ту же запись Хронографа, можно увидеть, что правительство, созданное в ополчении, осталось, а осада столицы была продолжена: «А под Москвою владели ратными всеми людми и казаками и в городы писали от себя боярин князь Дмитрей Тимофеевич Трубецкой да боярином же писался Ивашко Мартынов сын Заруцкой, а дал ему боярство Тушинской вор. Да с ними же под Москвою были по воротам воеводы их и советники; да под Москвою же во всех полкех жили москвичи, торговые и промышленные и всякие черные люди, кормилися и держали всякие съестные харчи. А Розряд и Поместной приказ и Печатной и иные приказы под Москвою были, и в Розряде и в Поместном приказе и в иных приказех сидели дьяки и подьячие, и из городов и с волостей на казаков кормы збирали и под Москву привозили, а казаки воровства своего не оставили, ездили по дорогам станицами и побивали»[196].
Первое ополчение отнюдь не перестало существовать со второй половины 1611 года, как об этом обычно скороговоркой пишут в учебниках. Власть в нем перешла к двум «боярам» — князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому и Ивану Мартыновичу Заруцкому Позднейшие исторические обстоятельства отменили значение их службы под Москвой со второй половины 1611 года, но идея земского объединения осталась. Более ста лет назад, в 1911 году, Степан Борисович Веселовский впервые собрал и издал «Акты подмосковных ополчений», куда в том числе вошли документы правительственной деятельности Первого ополчения в период, наступивший после убийства Прокофия Ляпунова. Увы, такова сила инерции исторического восприятия, что до сих пор эти акты почти не принимаются в расчет. Говоря о судьбе Первого ополчения, ссылаются, как правило, на оценки историков от Карамзина до Ключевского, у которых просто не было возможности познакомиться с этими документами. Между тем изучение источников позволяет сделать вывод о том, что Первое ополчение продолжало свою деятельность с оставшимися в полках «боярами Московского государства» и главными воеводами.
