Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Под Москвой была создана система управления, основанная на нормах Приговора 30 июня 1611 года: существовали общие для всех полков Разрядный и Поместный приказы, заведена земская печать, собирались пошлины с документов в Печатный приказ. Продолжали обеспечивать «кормами» казаков и стрельцов, хотя, конечно, навести порядок «по Ляпунову» больше не удалось. Прав историк Николай Петрович Долинин, писавший в книге «Подмосковные полки (казацкие "таборы") в национально-освободительном движении 1611 — 1612 гг.», изданной в 1958 году: «Политика казацкого войска после смерти Ляпунова и сосредоточения власти в руках Заруцкого и Трубецкого не дает повода думать о каком-то крутом повороте в деятельности подмосковного правительства в смысле предоставления центральной власти казачеству, точнее, той его части, которая образовала в подмосковных полках низший слой из беглых холопов, боярских людей и крестьян. Не видно в мероприятиях временного правительства и "воровского казацкого обычая", который приписывал подмосковному ополчению Д. Пожарский, изображая Заруцкого новым Болотниковым»[197].

Кроме бесспорных противоречий между дворянами и казаками в подмосковных полках во времена верховенства боярина Ивана Заруцкого имели значение такие насущные проблемы, как обеспечение служилых людей жалованьем, продовольствием, да и просто, выражаясь языком военных уставов, необходимость перехода на зимнюю форму одежды. Сохранились вполне рядовые документы, на которые при других обстоятельствах можно было бы и не обратить внимания. Они касаются шубного сбора, организованного Первым ополчением в августе 1611 года. Есть росписи служилых людей — дворян и детей боярских, посланных для этих целей по городам и уездам, челобитные о сложении этой повинности из-за бедности. Объяснить сбор тулупов иначе чем целями подготовки полков ополчения к зимним боям под Москвой невозможно. Сами акценты в разговорах о распаде подмосковного ополчения следует перенести с политических противоречий (конечно, никуда не исчезнувших после гибели Ляпунова) на другие, природные факторы, традиционно не позволявшие русскому войску в полной мере вести зимой какие-либо военные кампании.

Летом 1611 года в Первое ополчение к воеводам князю Дмитрию Трубецкому и Ивану Заруцкому продолжали прибывать значительные отряды ратных людей из Казани и Смоленска, что также свидетельствует о сохранении подмосковных полков и продолжении ими своей деятельности. Более того, приезд казанского войска во главе с настоящим, а не выборным или назначенным боярином Василием Петровичем Морозовым повышал и статус Думы в ополчении. Принесенный казанцами список чтимой иконы Казанской Божьей Матери имел важное символическое значение для остававшихся под Москвой людей. Некогда само обретение этой иконы было связано с именем казанского митрополита, будущего патриарха Гермогена. Поэтому появление ее списка в полках ополчения имело дополнительный смысл, усиливая отклик на призывы томившегося в заточении первоиерарха Русской церкви. Ратная сила, пришедшая из Казани, уже на следующий день вступила в бой и освободила Новодевичий монастырь от стоявших там немецких рот.

Архиепископ Арсений Елассонский писал, что это событие произошло 28 июля 1611 года: «28-го, в воскресение, с большим трудом русские взяли женский монастырь, не сделав никаких убийств в монастыре, потому что добровольно покорилось большинство»[198]. И здесь также — очевидное расхождение с оценкой событий в русских источниках, авторы которых стремились во всем обвинять Ивана Заруцкого. «Новый летописец», говоря о вине казаков в распаде Первого ополчения, начинает противоречить сам себе. Его автору нужно было примирить сообщение о появлении в ополчении списка иконы Казанской Божьей Матери и связанном с этим военном успехе с одновременным обличением казаков. Из летописного сообщения о взятии Новодевичьего монастыря явствует, что это было не что иное, как его «разорение». Заруцкий якобы не выказал никакого почтения чудотворному образу: «Все же служилые люди поидоша пешие, той же Заруцкой с казаками встретил на конех». По освобождении «понизовой силой» Новодевичьего монастыря «инокинь из монастыря выведоша в табары и монастырь разориша и выжгоша весь, старицы же послаша в монастырь в Володимер». Понимая, что не одни казаки участвовали в боях под Новодевичьим монастырем, автор «Нового летописца» пытается защитить дворян, остававшихся в ополчении (еще одно косвенное признание их присутствия там): «Многия же под тем монастырем дворяне и столники искаху сами смерти от казачья насилия и позору и многия побиты и от ран многия изувечены быша». Но перелистав несколько страниц летописи, можно обнаружить небольшую повесть «о походе под Москву иконы Пречистыя Богородицы Казанския» и упоминание, что именно «Ею помощию под Москвою взяли Новой Девичей монастырь»![199]

Примечательно, что летописное описание совпадает с тем, что сообщали бояре из самой Москвы в начале 1612 года: «А как Ивашко Заруцкий с товарыщи Девич монастырь взяли, и они церковь Божию разорили, и образы обдирали и кололи поганским обычаем, и черниц королеву княжь Володимерову дочь Ондреевича (ливонскую королевну Марию, дочь великого князя Владимира Андреевича Старицкого. — В. К.) и царя Борисову дочь Ольгу, на которых преже сего и зрети не смели, ограбили до нага, и иных бедных черниц и девиц грабили и на блуд имали; а как пошли из монастыря, и они и до-сталь погубили и церковь и монастырь выжгли… Ино то ли крестьянство?»[200]

Конечно, такие утверждения современников не могли быть полностью голословными. Грабеж и дележ добычи при штурме городов были для казаков обычным делом и даже связывались с казачьей доблестью и «правильным» порядком вещей. Однако бояре, сидевшие в Москве вместе с поляками и литовцами, намеренно смешивали два события: взятие Новодевичьего монастыря в конце июля и его сожжение при оставлении подмосковными полками в сентябре 1611 года. Между тем воевода Мирон Вельяминов включал бой у Новодевичьего монастыря в свой послужной список, о чем его дети писали в челобитной царю Михаилу Федоровичу: «И как, государь, Девичь монастырь взяли, и в то, государь, время отец наш был у наряду, а до приступу ходил с казаки». Иосиф же Будило, напротив, считал, что Заруцкий предпринял штурм Новодевичьего монастыря, «желая показать русским свою верность» после гибели Прокофия Ляпунова[201].

Дальнейшее пребывание Ивана Заруцкого в подмосковных «таборах» связано с борьбой за власть. Как покажет время, казачий атаман так до конца и не избавится от идеи самозванства, а будет только выжидать удобного случая, чтобы снова начать движение в пользу сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек — царевича Ивана Дмитриевича. Все его маневры и закулисная деятельность не оставались тайной. Чем больше пытался Заруцкий укрепить свою власть в полках, тем сильнее и глубже становились противоречия между дворянами и казаками. После неудачного покушения на князя Дмитрия Пожарского в Ярославле (об этом речь впереди) войско Заруцкого покинет подмосковные полки. Казачий атаман бежит через Коломну, где располагался двор Марины Мнишек, в направлении Переславля-Рязанского. По сообщению «Пискаревского летописца», Заруцкий даже откажется от собственной семьи: «…умысля своим воровским обычаем, сослався з жонкою с Маринкою, которая была за Ростригою, сердомирсковою дочерью, жену свою постриг (это единственное указание на то, что Заруцкий был женат! — В. К.), а сына своево послал на Коломну к ней, Маринке, в стольники, а хотел на ней женитца, и сести на Московское государьство, и быти царем и великим князем»[202].

С этого момента начнется отсчет неуклонного падения Заруцкого. Он потеряет право называться «боярином» земского ополчения, а дело освобождения столицы, которое когда-то начиналось им вместе с Ляпуновым и князем Трубецким, будет завершено уже без него.

вернуться

197

Долинин Н.П. Подмосковные полки (казацкие «таборы») в национально-освободительном движении 1611 — 1612 гг. Харьков, 1958. с. 71-72.

вернуться

198

Арсений Елассонский. Мемуары из русской истории. с. 192.

вернуться

199

Новый летописец. с. 113, 132—133.

вернуться

200

Сб. РИО.Т. 142. с. 295.

вернуться

201

См.: Народное движение в России в эпоху Смуты… с. 340; РИБ. т. 1. Стб. 251-252, 279; РИБ. т. 1. Стб. 251.

вернуться

202

Пискаревский летописец // ПСР Л.Т. 34. М, 1978. с. 217.

29
{"b":"191741","o":1}