— Лучше умереть, — сказал он, — чем превратиться в крысу.

Все возражения были напрасны. Элгар произнес:

— Не стоит его переубеждать. Мне понятен ход его мысли. Так примерно рассуждали люди до пришествия Улле.

— Глупость, — сказал Энки.

— Вовсе нет. Просто те, кто мыслит по закону Улле, смотрят на вещи прямо и воспринимают все таким, как видят, не больше и не меньше. Это разумно для нынешнего призрачного мира. Или кажется разумным. Раньше же мир был строг и насквозь осмыслен. И люди могли по малой видимой части восстановить целое. Поэтому они старались все обобщать, смотреть немного со стороны. Они полагали все подобное единым и близкое — родственным. И они ошибались куда реже, чем вы сейчас. Теперь это кажется глупым. Правда, только кажется. Но вам, боюсь, этого не понять.

— Где уж нам, — сказал Энки.

Впрочем, Аш не стал отказываться от одежды и в крысу не превратился. Легкая накидка сначала страшно ему досаждала и натирала во всех местах, но постепенно мальчик освоился со своей «новой кожей».

Путники приближались к поверхности. Человеческие скелеты попадались все чаще. На некоторых сохранились остатки истлевших оленьих плащей. А слизь на стенах и полу была не тронута.

— Они умирали от голода, — сказал Энки. — Они еще не научились есть слизь.

Энки умолчал о других, только ему понятных страшных свидетельствах голодных мук каракитов. О том, что означают расколотые черепа и разбитые вдоль мозговые кости.

Старый Хша быстро терял силы. Каждый новый переход давался ему все с большим трудом.

— Я чую близость высшего коридора, — говорил он. — Запах ада отнял у меня силы. Недолго осталось старому Хша охотиться на крыс.

Дальше скелеты лежали почти на каждом шагу. У многих были переломаны руки и ноги. Это были останки выродков, покалечившихся при падении в шахту. И вот однажды Аш, шедший впереди, вдруг помчался во всю прыть по узкому боковому коридору.

— Я чувствую свет! Я вижу запах выхода! — закричал он тонко и пронзительно. — Вот щель, через которую каракиты вошли в благословенную землю! — Аш впервые в жизни говорил в полный голос, поэтому неудивительно, что он то и дело срывался то на писк, то на хрип.

Энки торопливо погасил светильник. Путники столпились вокруг Аша, припавшего к крошечной щели в стене пещеры. Сквозь щель пробивался лучик сумрачного света, и едва заметно тянуло холодом.

— Я уже не верил, — со слезами на глазах прошептал Бату. — Я уже не верил!

Они бросились все разом к отверстию и стали раскапывать его голыми руками, пыхтя и толкаясь, забыв обо всем на свете. Хша сгорбился поодаль и отвернулся, прикрывая ладонью нос.

Проход был завален рыхлой глиной и песком. Они быстро расширили его до нужного размера. Свет залил осклизлое подземелье. Холодный ветер ударил им в лица, зашевелил волосы. И тут старый Хша со стоном упал на покрытый слизью пол. Он прижался лицом к благословенному дару земли и прошептал чуть слышно:

— Я люблю тебя, добрая Земля. Я не войду живым в царство смерти. Останусь с тобой. Помни, Земля, старый Хша умер, чтобы ты могла жить. Прощай…

Он всосал свой последний глоток слизи и умер беззвучно, как будто заснул.

Его закопали здесь же, в подземном проходе, по обычаю каракитов. Аш плакал, лежа на могиле. Остальные хмуро стояли вокруг, то и дело поглядывая на дыру в стене. Свет, лившийся из нее, померк — в высшем коридоре наступила ночь. Они слышали волчий вой и уханье белой совы. Их усы и бороды покрылись инеем.

Утром они вылезли в заброшенную шахту. Ее дно было завалено человеческими костями. До поверхности оставалось сажен тридцать. Они легко преодолели этот подъем, вспомнив, чему их научили каракиты. И вот они наверху.

Вокруг них простиралась голая, пустынная тундра. Их ноги тонули во мху. Дул ветер. Далеко на юге виднелись какие-то низкие постройки. На севере и на востоке могучими обледенелыми уступами громоздились Предельные горы. Сползающий с гор ледник широкими языками выливался на равнину. Милях в трех на юго-восток паслись мамонты.

Выбравшись на поверхность, Аш повертел головой и тут же бросился на землю лицом вниз.

— Ш-ш-ш! — шипел он отчаянно. — Ш-ш-ш! — И больше не мог сказать ничего. А потом он немного пришел в себя и поднял голову. — Ш-ш-ш! Где мои глаза… Я ничего не вижу. Я ничего не слышу. Что это? Где я? Я не знаю этих запахов! Я не знаю этих звуков! О горе мне, зачем я пришел сюда, в это царство смерти!

Потом его взгляд упал на горы.

— Стена… — неуверенно прошептал он. А затем, запрокинув голову и увидев небо, произнес: — Потолок…

И наконец, увидев мамонтов, Аш стремительно вскочил на ноги и метнул свой легкий аркан в сторону косматых гигантов. Раз, другой.

— Что ты делаешь?

— Крысы! — взвизгнул Аш. — Вы что, не видите? Крысы в пяти шагах!

— Что будем делать с выродками? — повторил Кулу, хмуро оглядывая свое обожравшееся, заспанное племя.

— Чего мудрить? — сказал Рах Длиннорукий. — Вспороть животы, кишки к дереву привязать, и пусть ходят вокруг. Так веселее всего.

— Каждый раз ты предлагаешь, Рах, одно и то же, видно, больше одной мысли в твою башку не помещается. Мне твое мотание кишок уже вот где сидит. Намотались. Кто еще скажет?

— Ну, пусть сами друг друга сожрут, — предложил Слэк. — Это и забавно, и шевелиться не надо.

— Не станут. — Кулу покачал головой и смачно плюнул. — Это ж выродки. Их поди заставь. Ну, а ты, Барг?

— Не знаю я, — проворчал Барг. — И так обожрался. А тут думай еще. Пропади они пропадом. Сами пусть думают. Надоело.

Тут лицо Кулу налилось кровью, и он вдруг заорал не своим голосом:

— А кому не надоело? А мне? Мне не надоело? Черви вы, падаль, гниль вонючая, дерьмо! Всех, всех ненавижу! Всем кровь пущу!

— Э, ты чего, вождь?.. Э! — попятились ядозубы. Кулу схватил железный меч и стал размахивать им, рыча и брызжа слюной. Потом со всей силы всадил меч в ближайшее дерево, сел на камень и задумался. Ядозубы несмело приблизились.

— Скучно, — сказал Кулу. — Дрянь все. Каждый день одно и то же. Одна радость — Улле служить. Служим, служим. Выслужились. Каждому по Клыкачу в глотку. Ловко.

— Ладно, вождь, — сказал Слэк. — Повеселимся еще. Вон, два выродка есть. А о наших, что благую смерть приняли, чего тужить. Им-то хорошо.

— Где? — Кулу в упор посмотрел на Слэка.

— Чего где? Им, говорю, хорошо. В пустоту они ушли. Нету их, вот им и хорошо.

— Если их нету, кому тогда хорошо?

— Так ведь хорошо, когда тебя нету!

— Ну. Вот ты, Слэк, когда тебя мамка еще не родила, тебе хорошо было или как?

— Нормально было. Никак не было. Хоть не мучился.

— А теперь, значит, мучаешься?

— А то.

— Ну так сдохни, — медленно, с расстановкой процедил Кулу.

— Чего?

— Сдохни, не мучайся.

Слэк попятился. Глаза его испуганно забегали. Потом он вдруг рванул со всех ног и исчез в зарослях.

— Дерьмо, — сказал Кулу. Ядозубы оторопело молчали.

— Ну, вождь, ты сегодня сердитый, — сказал наконец Барг. — Чего нас спрашивать? Возьми сам да реши, что делать с выродками.

— Ладно. — Кулу помолчал немного, потом повернулся к пленникам: — Эй, Орми! Небось хочешь сдохнуть побыстрее?

— Не хочу, — ответил Орми.

— Как же так? Слэк хочет. Все хотят. А ты не хочешь.

— Тебе-то что за дело? Ты Улле служишь, вот и служи. Давай. Наматывай кишки, жри нас живьем.

— А не боишься, что я сейчас такое придумаю, что тебе и не снилось?

— Не придумаешь. Ты попробуй, Кулу, выдумай нам такую муку, чтобы тебе от нее хоть на миг жизнь показалась лучше смерти. Не сумеешь. А ведь бывает такое. Бывает, что подыхать не хочется даже быстро.

— Ага. Бывает. У выродков. Потому-то мы вас и ненавидим. Мы, меченые, до смерти мучиться должны. А вы, твари вонючие, радуетесь.

— Ты тоже мог бы.

— Я — нет. Я меченый, понял? Меченым родился и сдохну. И пусть я дерьмо, но ты сдохнешь первым.