— Ну что ж, Белолобый, иди, если надо, — сказала Эйле. — Жизнь есть жизнь, все, что ты ни сделаешь, во славу Имира. А мы пойдем дальше пешком, и ты сможешь нас догнать, если захочешь.
Мамонт не двигался, и Эйле приказала:
— Ну, сними нас!
Белолобый спустил их на землю. Потом как бы нехотя побрел туда, откуда доносился боевой клич его сородичей.
— Победы тебе! — крикнула Эйле. — И возвращайся скорей!
Мамонт, как будто подбодренный ее словами, побежал прочь и исчез за деревьями.
— Ну, пойдем потихоньку, — сказал Орми. Но девочка продолжала стоять, и тогда он взял ее за руку. Она вздрогнула. И Орми тоже почувствовал что-то необычное и не мог найти слов, чтобы выразить это, и отпустил руку.
— Пойдем.
Эту ночь они провели на дереве — корявая сосна росла на вершине пригорка. Там все время дул ветерок, что было кстати: накануне вечером проснулись комары. Их первая атака всегда самая страшная.
— Всю зиму они копят злобу, — сказал Орми. — Поэтому самые лютые комары — те, что вылетают первыми. К концу лета станет полегче.
Утром они двинулись дальше на север, надеясь к ночи добраться до стены. Местность становилась болотистой, деревья здесь были ниже, корявее и сплетались в почти непроходимые заросли. Потом снова стало посуше и посветлее. Неожиданно Орми замер и несколько раз втянул носом воздух.
— Люди поблизости.
— Селение? Или опять отряд из Гугана?
— Больше похоже на наших… то есть людоедов.
— А где они?
— Ветер оттуда. — Орми показал на юго-восток. — Значит, они идут за нами следом. Попробуем сбить их с толку, если это действительно погоня.
Они поднялись на каменную гриву и побежали по гребню на запад.
— Ноги ставь только на голый камень. На мох и лужи не наступай, чтобы следов не оставлять!
Грива позволила им уйти почти на милю в сторону от прежнего направления, потом она сровнялась с землей и сошла на нет. Тогда они снова двинулись на север.
— Ну, кажется, все в порядке, — сказал Орми, — Хотя… Погоди-ка…
Визгливые крики огласили лес. Несколько десятков оборванных, тощих людей выскочили из-за скал и деревьев слева и справа от путников. Те не успели опомниться, как были окружены.
Орми некогда было раздумывать. Он выхватил меч и бросился в бой, надеясь сойтись с людоедами врукопашную прежде, чем они пустят в ход луки. Он обрушился на них, как разъяренный змееног. Ни у кого из дикарей не было железного оружия, и Орми ловко перерубал древки копий и уложил уже пять человек, когда услышал за спиной знакомый хриплый голос:
— Ну-ка, братцы, оставьте змееныша. Мы его живого возьмем. Эй, Орми, повернись. Посмотри на меня, крушитель святынь. На этот раз ты попался, и я взял тебя голыми руками, даже не дотрагиваясь до твоего вонючего тела.
Орми перебил всех людоедов, которые были поблизости. Остальные боязливо пятились. Он смог обернуться и взглянуть на говорящего. Конечно, это был он — Кулу, вождь ядозубов. Хотя узнать его было непросто: на его лице лежала печать ужасных лишений, голода и долгих скитаний. Он страшно исхудал и выглядел почти стариком. Не лучше был вид и у его спутников Орми с трудом, но все же узнавал их теперь, одного за другим.
— Вот и встретились, — ухмыльнулся Кулу. — Бросай свой ножище, а то я перегрызу ей глотку.
Кулу обеими руками вцепился в горло Эйле, та бессильно дергалась.
— Что это? — крикнул Орми, побелев от гнева, — Новый способ охоты? Какое мне дело до девчонки! Я перебью вас всех, как соплянок, своим железным мечом!
Кулу по-прежнему усмехался.
— Нет, не перебьешь. Одно движение, и я прикончу ее.
— Можно подумать, ты оставишь ее в живых, если я сдамся! — в отчаянии выкрикнул Орми.
— Как знать! Га-га-га! — Кулу расхохотался, а вслед за ним все ядозубы. — Так ловят выродков, дружище. Это безотказный прием. Я знаю его от отца, великого вождя Кыку. У вас не хватает ума решить такую задачку. Понял? Не хватает и не хватит! Никогда!!
Орми видел в глазах Кулу такую бесконечную ненависть, что ему стало страшно. Если бы глаза людей могли причинять боль и убивать, как глаза марбиан, Орми уже не было бы в живых.
— Ну что ж, — прошипел Кулу, склоняясь над Эйле. — Я больше ждать не буду. Попью кровцы свеженькой.
— Вот, подавись! — Орми с силой швырнул меч на камень. Полетели искры. Тут же со всех сторон набросились на Орми ядозубы, скрутили ему руки и ноги крепкими кожаными ремнями. Эйле тоже связали. Их положили рядом под сосной.
— Вождь, позволь ушки девке откусить! — заныл Слэк.
— Погоди, — неторопливо произнес Кулу. — С этими двумя спешить не следует. Здесь надо сперва хорошенько поразмыслить. Уши откусишь — и ушей нет. А уши, между прочим, тоже к боли чувствительны. Я хочу все, что у них есть, каждый кусочек их мяса использовать до конца. Так что не спеши, Слэк, с ушами.
Людоеды развели большой огонь и принялись потрошить и жарить погибших. Все, казалось, забыли о пленниках, только Кулу время от времени искоса на них поглядывал.
— Что они собираются делать? — шепнула Эйле.
— Ясно что. Пировать. Вон я им сколько еды припас.
— Не могу на это смотреть.
— Скоро это покажется тебе невинной забавой. Когда они примутся за нас.
— Я не боюсь пыток.
— Да? Никогда бы не подумал.
— Правда. Меня научили терпеть.
— Если так, я тебе завидую. Впрочем, раз ты не боишься, то и я попробую…
— Белолобый… Только он может нас спасти!
— Позови его.
— Я не умею, как Элгар.
— Ну постарайся.
— Я стараюсь. Вообще-то он сам чует, когда мы в опасности. Но, может быть, он ранен. Или убит.
— А Элгар? Можешь послушать Элгара? Вдруг он все-таки отважится вылезти из своей норы?
— Я уже давно его не слышу. Он куда-то пропал. Я не знаю, что с ним.
— Да, впрочем… он все равно не пришел бы. Ведь он нас предупреждал. И как он говорил, так все и вышло. Мы сами выбрали свою судьбу. И погибнем теперь зря.
— Сам же мне доказывал: зря ничего не бывает. И потом… знаешь, я все равно не жалею, что мы ушли. Мне было очень хорошо… эти три дня. За это не жалко и умереть.
Орми помолчал немного, а потом вдруг улыбнулся.
— Как странно. После того как ты это сказала, мне тоже… уже не жалко.
Людоеды все жрали, жрали и жрали. Пришла ночь, и лес погрузился во тьму, а их пиршеству все не было конца. Орми разглядывал своих сородичей, освещенных огнем костра, где среди красных углей торчали скрюченные руки, как будто упыри лезли из-под земли. Ядозубов теперь, после боя, осталось двадцать два человека, из них — три женщины. Ни одного старика или ребенка с ними не было. Все они исхудали, лица их высохли и постарели, лохмы повылезли. Почти все были изранены, и раны у многих гноились.
Наконец съели последний труп. Животы пирующих раздулись до немыслимых размеров. Одна из женщин по имени Хреса без сил повалилась на мох неподалеку от пленников. Орми знал, что обожравшиеся людоеды бывают беззлобны, и решился заговорить с ней.
— Хреса…
— А, Орми, малыш… Жив еще? Молодец. Завтра дойдет и до тебя черед. Ух, как мы давно этого ждали, — Хреса скрипнула зубами и сморщилась; бурчание у нее в животе больше всего походило на рык голодного медведя. Ублюдок, вонючий сопляк, дерьмо. Нет такой муки, чтобы Улле счел ее достаточной для тебя, червяк ты жеваный.
— Чем же я вас так разгневал? Неужели только тем, что повалил эту дурацкую колоду с костями? Поставили ее на место, и дело с концом.
— Ах, так ты не знаешь… Улле покарал нас. Ведь мы не сумели сберечь его образ. А, будь я проклята, зачем же я тебе рассказываю? Все, заткнись, буду спать. Хороши дела у ядозубов, лучше некуда.
— Ты ошибаешься, Хреса. Ведь я выродок, поэтому мне не принесет радости рассказ о гибели моих сородичей. Мне будет больно слушать об этом. Такие уж мы извращенные люди.
— И все же ты хочешь послушать? — недоверчиво произнесла Хреса.
Орми ненадолго задумался и сказал:
